Дневник пани Ганки (Дневник любви) - Тадеуш Доленга-Мостович

Своей внешностью Лула походила на женскую фигуру с «Полонии» Гротгера. Однако в общении была очень приятна. Сколько изящества в этой женщине! Никогда не видела ее лица без улыбки. Никогда не замечала в ее глазах недоброжелательности, неприязни или хотя бы осуждения. В разговоре она была утонченная, снисходительная и остроумная, однако ее остроумие было старосветского толка — слишком изысканное, обтекаемое и безличное. Несмотря на свою репутацию «святой Леонии», она не избегала никаких тем, по крайней мере, они ее не возмущали. И хотя ей уже наверняка перевалило за сорок, она вся дышала свежестью.

Инициативу в разговоре сразу взял Станислав и принялся рассказывать о последних политических событиях.

Насколько интересует меня внешняя политика — ведь Яцек часто разговаривает со мной о всевозможных дипломатических делах, — настолько плохо я разбираюсь во внутренней, а для Станислава это любимая тема.

Воспользовавшись тем, что разговор приобрел общий характер, я спросила Данку, что слышно дома. Я не была у родителей уже целую неделю и, кроме того, что несколько раз звонила матери, с ними не общалась. Данка известила меня (Данка никогда не говорит — она всегда извещает), как расстроило отца то, что Яцек уехал не попрощавшись. Других новостей нет. Отец ведет теперь какой-то большой процесс о возвращении конфискованного имущества, и его ничто больше не интересует. На следующей неделе собирается поехать куда-то за город, где должна быть охота на волков.

— Если хочешь увидеть отца, приходи завтра. Ты почти не бываешь дома.

В ее взгляде был осуждение. Я хорошо знаю, что она не досказала. Хотела дать мне понять, что я бываю дома только тогда, когда меня приводит туда собственная выгода. Я бы зря потеряла время, если бы стала разъяснять ей, что это не так. Я не скучаю по дому, поскольку, во-первых, имею свой собственный, а во-вторых, мне у них неинтересно. Я очень уважаю отца и очень люблю маму. Правда, мама не отличается большим умом, но это еще не повод считать ее совершенно глупой, как это делает дядя Альбин.

Другое дело, что ее занятия меня не интересуют. К тому же мама порой бывает очень рассеянна, и об этой ее черте даже рассказывают анекдоты. Люди любят посмеяться над другими — дай им только такую возможность. Вот даже об отце рассказывают, что, отвечая на тост во время своего юбилейного банкета, он начал словами: «Высокий суд», — а между тем невозможно представить себе более серьезного человека, чем он. Человека, не только полностью лишенного забавных черт, но прямо-таки удручающего своим достоинством.

Можно ценить все это, можно уважать, но выдержать действительно нелегко. Домашней атмосферой я надышалась до отвала еще до замужества. И, кроме всего прочего, меня дрожь берет, когда я подумаю, что в случае катастрофического разрешения дела Яцека придется вернуться к родителям.

Теперь уже я вряд ли могла бы жить в тех условиях. Ни в Варшаве, ни в Голдове. В Голдове лучше разве что тем, что имеешь дело либо с матерью, либо с отцом. Потому что или мать едет в Виши, или отец в Карлсбад. Зато приезжает немало милых соседей. Всегда там играют в бридж, ездят на охоту, по крайней мере есть хоть немного свободы. А в доме на Вьейской все как в церкви. Вот Данка выросла в той атмосфере, и чувствует себя в ней прекрасно. А почему я не такая? Не раз уже об этом думала.

У меня нет особого влечения к забавам и развлечениям. Меня больше интересует общение с людьми другого типа. Я вполне осознаю то, что, объективно говоря, они, возможно, имеют меньше достоинств, имеют меньший вес по своему общественному положению и культурному уровню, но они свободнее, веселее и не взбираются на котурны.

Прошлой весной я познакомилась на Ривьере со знаменитым Эдуардом Эррио. Человек тоже весьма достойный, несколько раз был премьером, возглавлял парламент, однако в обществе не говорит о скучных вещах и умеет быть очень остроумным. И почему это у нас такие господа считают святым долгом носиться со своей серьезностью и подавлять ею всех вокруг. Оставляют ее только тогда, когда остаются один на один с приглянувшейся им женщиной. Боже мой, и какие они бывают тогда смешные! Хотя бы той же самой разницей. «Люблю вас горячо», «Вся жизнь целовал бы такие ножки». Хорошо еще, если не говорят: «Солнышко ты мое». Или: «Съел бы тебя с косточками». А достаточно кому-нибудь через минуту войти в комнату, как такой пан вдруг запнется и его лицо тут же становится как мраморное.

Меня не раз разбирал смех, когда я представляла себе отца в такой ситуации. Не знаю, есть ли у него теперь какая-нибудь приятельница, но что-то мне не верится, чтобы всю жизнь он был верен матери. Именно потому и не верится, что мать так часто и с таким упоением об этом говорит. И его седая бородка, и роговые очки, и эти важные манеры… Как бы оно все выглядело в уютном гнездышке некой куколки! А может, и правду как говорит мать, он ей не изменял. Но это не означает, что он того не хотел бы, потому что убеждения часто подавляют в человеке предпочтения.

Все-таки навещу завтра родителей. А при случае загляну в библиотеку и найду соответствующий параграф закона. Интересно, какое наказание грозит за двоеженство.

В ресторане стало свободнее, и я увидела дядю Альбина. Он сидел за столиком у окна с каким-то неприметным с виду молодым человеком и что-то, писал на открытке. Я была уверена, что это связано с нашим делом.

И действительно, когда мы выходили из ресторана, слуга подал мне сложенную открытку. Он сделал это так ловко, что, к счастью, никто этого не заметил. Делая вид, будто ищу что-то в сумочке, я прочла записку и едва скрыла, как она меня поразила. Дядя Альбин писал:

«Есть новости. Особа, поручившая портье позвонить вам домой, была мисс Элизабет Норман, англичанка, не владеющая ни одним языком кроме родного. Прибыла в Варшаву 22 декабря прошлого года. Туристка. Езжай домой и жди моего звонка».

Я была разочарована. Или портье, информируя дядю, ошибся, или здесь какое-то недоразумение. Женщина, писавшая Яцеку, в совершенстве владела польским. Это раз. Во-вторых, она подписалась буквой «Б», а тем временем ее инициалы состоят из букв «Э» и «Н».

Я, конечно, попросила, чтобы меня сразу же отвезли домой, хотя перед тем уже согласилась поехать по приглашению Станислава на кофе к его матери. Я приняла это приглашение только потому, что Станислав чувствовал себя обязанным перед Тото, который заплатил за обед в «Бристоле». Лучше было согласиться на черный кофе, чем подвергаться опасности, что педантичный Станислав когда-нибудь пригласит нас на обед.

Я вскоре была дома, и дядиного звонка ждала недолго. Он подробно рассказал обо всем. А именно: особа, интересовавшаяся, приехал ли Яцек, была эта панна Норман. Портье точно это вспомнил. Однако дядя предполагал, что панна Норман может не иметь ничего общего с женщиной, которая нас интересует. Она могла просто знать Яцека за границей или даже познакомиться с ним в Варшаве в каком-либо посольстве.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});