Новые идеи в философии. Сборник номер 2 - Коллектив авторов

Наука – удивительна, говорили сторонники этих взглядов; но что делает ее удивительной? Получаемое нами благодаря ей господство над силами природы, ее непрерывно и быстро растущие услуги, ее практическая польза. Наука прежде всего полезный технически метод или же совокупность таких методов. Между ею и техническим искусством нет никакой разницы. И если техническое искусство отличается от художественного искусства своей пользой, то оно близко к нему в том отношении, что оно есть произвольное творчество человеческого гения.

Так как публика основывалась, главным образом, на познавательной ценности физических наук, когда она нападала и высмеивала теологические откровения, то понятно, как радостно должны были принять некоторые умы это формальное отрицание познавательной ценности физики. Для этого отрицания имелась отличная почва в публике, незнакомой с физикой и полной энтузиазма к вытекающим из нее техническим открытиям. Возможность развития этого парадокса пленило литераторов.

Но в действительности не является ли такое истолкование софистическим?

3. Да, науки, и в частности физические науки имеют утилитарную ценность; да, эта утилитарная ценность весьма значительна. Но она ничто по сравнению с ее бескорыстной, познавательной ценностью. И пожертвовать этой теоретической ценностью ради прикладного значения науки значит пройти мимо истинной природы физической науки.

Можно даже сказать, что физическая наука сама по себе и в себе имеет лишь познавательную ценность. Ее утилитарная ценность косвенного рода, ибо не наука утилизирует естественные явления, предоставляя их в наше распоряжение, но искусство и прикладные знания. Эти искусства разрабатываются совершенно иным путем, чем наука. Они исходят из иной точки зрения, требуют, вообще говоря, отличного гения, отличных методов. То, что в публике не отличают науки от искусства, является плодом странной и непонятной путаницы: ведь достаточно пробежать труд какого-нибудь ученого, чтобы почувствовать здесь на каждом шагу это различие. Во всяком случае ученые проводят его самым ясным образом по поводу физико-химических наук.

4. а) Обратимся сперва к Дюгему. Проводимая им антитеза между абстрактными и конкретными умами, между логическими и художественными умственными типами, и ясное предпочтение, оказываемое им первым, легкое пренебрежение (которое чувствуешь, несмотря на все его желание скрыть его) к тем, кто нуждается для физической теории в материальной опоре – все это показывает уже, что для него физика прежде всего знание, теоретическое познание, а не практическое прикладное искусство. Достаточно вспомнить для этого те соображения, которые в его глазах имеют решающее значение при произведении выбора между гипотезами, необходимыми для теоретического построения. Главные из них – интеллектуально-эстетического порядка. Во всем том, что он говорит о строении физической теории, чувствуешь ту заботу о математическом изяществе, о рациональной и совершенной гармонии идей, которые в высшей степени характеризуют чисто интеллектуальную и теоретическую работу. Кроме того, Дюгем не раз и прямо говорит: физика никогда не была и не будет – что бы об этом ни говорили – собранием эмпирических правил. Он часто сравнивает ее с математикой и геометрией. Согласно ему физика стремится стать точной наукой, наукой математической, т. е. логической, интеллектуализированной до своих мельчайших частей. Она непрестанно приближается к самой бескорыстной, самой исключительно теоретической науке, и вся работа Дюгема имеет целью сделать это сближение более тесным. Он не работает уже над математической физикой; он работает над математикой физики.

b) Согласно Маху все здание теоретической физики возводится абсолютно таким же образом, как и здание человеческого познания: с помощью приспособления организма к среде, преломляющегося соответственным образом в сознании. Между тем, что мы называем человеческим интеллектом, человеческим рассудком – одним словом, разумом, и физической теорией нет – как с точки зрения процесса образования и развития, так и с точки зрения ценности содержания – никакой заметной разницы.

Физика, следовательно, является составной частью той совокупности, которую мы называем интеллектом или разумом человека, и ничем иным. Она может иметь практические следствия, но и наш разум тоже имеет практическое значение. Но является ли это основанием, чтобы отнять у них их существенное свойство, благодаря которому они существуют, и существуют, как таковые, т. е. как орудие познания? В сложном механизме, выработанном человеческим видом в целях познания – познания, разумеется, согласно его природе и потребностям, но ведь ясно, что, когда говорят о человеческом виде, то не может быть речи об абсолютном – физическая наука является существенно-важной частью, которой нельзя ни изменять произвольно ни уничтожить, не искажая настоящей природы нашего познания. Невозможно поэтому приписать физике большей познаваемой ценности, чем это делает энергетика. Физика есть часть человеческой мысли.

c) Что касается Пуанкаре, то выражение «удобный», встречающееся почти во всем том, что он написал о физике, могло бы вызвать недоразумение по вопросу о приписываемой им физике познавательной ценности, если не обратить внимание на особенный смысл этого выражения у него и если бы он сам не указывал на огромную познавательную ценность науки, на ее «отменное достоинство».

Термины «удобный», «полезный» имеют у него лишь интеллектуальный, теоретический смысл. Для построения физической теории физик выбирает свои определения, понятия, функции, символы, согласно представляемым ими удобству и полезности, но удобству, полезному с точки зрения познавания, проникновения в естественные явления, в объективный отношения.

Эти термины потеряли свой практический смысл. Впрочем, достаточно прочесть заключение книги о «Ценности науки», чтобы не питать на этот счет никаких сомнений.

d) Хотя современные критики физико-химических наук направляли свои удары, главным образом, против механистических концепций, но между ними как раз есть – с точки зрения утилитарной концепции физики – некоторые пункты сближения. Ведь среди механистов можно было нередко встретить выражения пренебрежения к чистой мысли, к созерцательной науке. С исторической точки зрения именно механисты обратили внимание на практические приложения науки и на господство над природой, которое можно было ожидать от нее. С исторической точки зрения опять-таки механистические концепции своими конкретными и удобными представлениями, извлеченными из общеупотребительных машин, подготовили почву для практических приложений физики. Поэтому довольно удивительным представляется то, что скептическая критика особенно охотно нападает на механистическую физику. От этой критики можно было бы скорее ожидать, что она выставит механистическую концепцию как сугубо научный идеал, идеал по существу практический, основывающийся на технических требованиях.

Но критика эта разглядела, что практическая и утилитарная сторона механистической концепции является лишь производным и вторичным моментом ее. Тенденция механистической концепции заключается, наоборот, в том, чтобы не только стать истинным знанием, но стать знанием абсолютным, Наукой с прописным Н. Эти-то притязания и вызвали, главным образом, скептическую реакцию. Но тогда, значит, ясно, что и механистическая концепция – и даже особенно она – стояла на страже и готова всегда стоять на страже «отменного достоинства» науки. И поэтому, если механистическая концепция и отказывается в настоящее время от химеры абсолютного, то она все-таки продолжает утверждать, во-первых, что она надежный и точный – в пределах человеческих способностей – метод познания, а во-вторых, что она – опять таки в тех же пределах – единственный надежный и точный метод познания.

5. Впрочем, это последнее заключение не свойственно одной только механистической школе. По-видимому, все современные физики – в противоположность скептической философии науки – согласны в том, что физическая наука пользуется в своей работе единственным методом, дозволяющим познавать – в пределах человеческого познания – единственным методом, дающим реальные результаты. Из того, что все физики – в согласии с утверждениями позитивизма – принимают, что доставляемые нам физико-химическими науками познания относительны, не следует заключать, что они противостовляют им какой-то отличный способ познания, имеющий привилегию раскрывать то, что оставляет в неизвестности физика. Разумеется, физики могут, наряду со своими научными познаниями, иметь верования, касающиеся проблем метафизического порядка. Но они никогда не смешивают веры с познанием. Относительность физико-химических познаний позволяет им верить, наряду с этими познаниями, в вещи, относительно которых физика ничего не может сказать. Но эта относительность не позволяет им познать объект их. Мы можем познавать в тесном смысле слова лишь то, что способна достигнуть физическая наука, и ничего больше. В области физики нет другого способа познавания. Поэтому, как бы человечной ни была мера физической науки, нам придется довольствоваться этой наукой. Если она лишь молния, как говорит Пуанкаре, то «эта молния и есть все». Если она приспособление мысли, как утверждает Мах, то физическая вселенная есть и будет всегда для нас лишь результатом этого приспособления мысли. Если она чисто формальная математика, согласно концепции Дюгема, то эта физическая математика будет для предмета физико-химических наук тем, чем является чистая математика для числа и протяжения: совершенной, точной наукой об этом предмете, принимая во внимание те средства познавания, какими мы располагаем.