Война по умолчанию - Леонид А. Орлов

велел остановить машину и ждать.

– Мне нужно выпить кофе и подумать, – буркнул он адъютанту.

– Но я взял с собой термос…

– Сам пей эту бурду, – проворчал Миля, вылезая из машины.

В пустом зале только что открывшегося ресторана генерал занял столик у стены, сел лицом к двери. Хотелось хоть какого-то чувства защищенности, чтобы сзади была стена. Наверное, это была психологическая усталость, но министр не привык признаваться себе в своих слабостях. Он всегда шел к своей цели, у него всегда были надежные друзья. Даже когда, казалось, все рухнуло и жизнь кончилась, он находил в себе силы бороться, жить и идти дальше. И тогда, когда в 58-м году его уволили из армии из-за недостачи в 700 тысяч леев и когда его следом исключили из партии, он верил в свои силы. Его не посадили. Более того, его восстановили в партии и в армии. Более того, всего через четыре года ему присвоили звание полковника. И сейчас у него много друзей, только вот посоветоваться как-то неожиданно стало не с кем. И надеяться на чью-то дружескую руку стало опасно.

Дверь открылась, и в зал вошел высокий красавец с аккуратно подстриженными усами и уверенной улыбкой. Старая потертая рабочая куртка никак не сочеталась с его самодовольным холеным лицом. Миля, никак не выражая душившего его раздражения, вежливо показал на стул напротив. Гость помедлил, как бы размышляя, стоит протягивать министру руку или рукопожатие все равно не состоится. Улыбнувшись, он сел напротив и сложил руки на столе.

– Доброе утро, генерал, – старательно и правильно выговаривая слова на румынском, заговорил гость. – Я чувствую, у вас неприятности. Видимо, по службе, учитывая состояние в этой части страны.

– Принесите нам кофе, – бросил официантке Миля. – И нарезку сыра.

– И все же, генерал, вы согласились встретиться со мной, – констатировал гость, когда официантка ушла. – Хорошо, простите мне мой несколько ироничный тон с самого начала разговора. Все-таки это ваша страна и ваш народ. Но на ваших плечах бремя власти и бремя принятия ответственности. И решения. Решения, которого за вас не примет никто.

– Ну почему же? – Миля откинулся на спинку стула и посмотрел собеседнику в глаза. – Как раз за меня решение примут другие с удовольствием. А потом еще и наверх звоночек с уведомлением о том, что я не принял нужного решения, а они приняли. У нас в стране так, мистер Дэкстер, вы же прекрасно знаете, давно здесь работаете.

– Так что вам мешает принять решение самому, генерал?

– Черт бы вас побрал, Энтони, – вдруг зло рассмеялся Миля, – а вам-то какая печаль? Вы так энергично и деловито сопереживаете положению в стране, моему эмоционально-психологическому состоянию, что я просто теряюсь в догадках. А не вы ли моя мать, которую я не помню, которая бросила меня в детстве, а теперь пытается вниманием вымолить прощение?

– Ну, вот, с чувством юмора у вас все в полном порядке, генерал, – засмеялся Дэкстер. – А ведь вы не далеки от истины в своем уместном сарказме. Именно – бросившая вас, в переносном смысле, мать. Именно – вымолить прощение, именно – помочь, и вполне бескорыстно. Запад считает себя виновным в том, что не проявил воли и железного характера тогда, в 45-м году. Запад позволил Советам оккупировать всю Восточную Европу, превратив ее в плацдарм для наступления своих коммунистических идей на остальной цивилизованный мир.

– Вы забываете, Энтони, что я тоже коммунист, – тихо сказал Миля, барабаня пальцами по столу и задумчиво глядя в окно.

– Нет, не забываю. Просто я хорошо знаю вашу страну, генерал. Я знаю, что партийный билет в Румынии нужен для того, чтобы занять высокий пост. Не будь вы коммунистом, вас бы не сделали генералом и министром.

– А вы не очень-то вежливы! – строго глянул собеседнику в глаза Миля.

– Да, время такое, – стал серьезным американец. – Не до церемоний. Слишком многое поставлено на карту. И я снова предлагаю вам решение. Генерал, поймите, что коммунистический мир утопии агонизирует, но он может еще долго отравлять окружающий воздух. А это жизни людей, это экономика Европы, это мир, в конце концов. И чем быстрее мы вместе избавимся от «трупа», тем быстрее вздохнем свободно.

– Значит, я должен приказать открыть огонь по мирным демонстрантам?

– Да какие они мирные, когда в городе бесчинство и анархия! Еще немного – и население станет брататься с солдатами, и тогда вам самому нужно будет опасаться выстрела в спину.

Оба замолчали, потому что подошла официантка с подносом. Миля смотрел в окно, американец с живым интересом рассматривал красивые руки девушки, которые выставляли на стол чашки и блюдца. И когда девушка ушла, Дэкстер снова заговорил серьезно, веско, как будто вбивал интонациями здоровенные гвозди.

– Подавление восстания, решительное его подавление Запад расценит как силу нарождающейся власти, власти, которая способна решать и строить новый мир. И тогда помощь последует незамедлительно, генерал! Западу станет ясно, что есть кому и для чего помогать. У вас будет все, чтобы возродить демократию, вы – решительные люди, которые в декабре 1989 года возложили на себя бремя ответственности, вы будете новыми и признанными лидерами своей страны. И не только ее, вы будете признаны во всем мире!

– Значит, и вам нужно, чтобы я стрелял в свой народ? – улыбнулся одними губами Миля. – Вы бы хоть денег мне пообещали, а то агитируете, как студента. С генералами надо в ином тоне разговаривать.

– Так это же само собой разумеется, – лег грудью на стол Дэкстер и громко зашептал: – Я уполномочен назвать вам единовременную сумму за принятие решения, но оно должно воплотиться именно сегодня до обеда. И потом еще месячные поступления на ваш счет, который откроют в швейцарском банке. При условии, конечно, что вы активно возьметесь за реконструкцию своей страны. И не станете пренебрегать нашими советами.

Энтони Дэкстер не сразу вышел на улицу. Он еще немного пофлиртовал с молоденькими официантками, потом, увидев в окно, что генерал сел в машину и уехал, неторопливо спустился по лестнице, свернул к двери, ведущей на задний хозяйственный двор, и вышел на другую улицу, где его ждала машина.

– Эту запись отправь сегодня же шефу, – сунул он в окно через опустившееся стекло диктофон. – Я не знаю, какое решение Миля примет, но, по крайней мере, из этой записи можно сделать приличный компромат на расстрельную статью. Чаушеску в последнее время очень нервный. Говорят, он стал скор на расправу.

– Ну, вы и придумали, Борис Иванович! – уже в третий раз начинал возмущаться Сергеев, качая головой. – Ведь это же откровенный хлам, мусор, старье, которое в любой