Произведения - Любовь Скорик

Василь не верил своим глазам. Она что — ненормальная? Конфеты, видите ли, ей не по нраву! Из горы этакой да не выбрать по вкусу?! Неужто каждый день ей конфеты бывают? Но предположение это Василь сразу же отмёл — не, быть такого не может! Он старался вести себя степенно, конфеты не хапать. Но руки помимо его воли орудовали слишком быстро, а зубы сами собой вмиг раскусывали то, что надо бы долго-долго сосать.

Дед принялся докладывать Ольге обо всех деревенских новостях. Стараясь не пропустить ни одного двора, по порядку рассказывал, кто когда и за кого замуж пошёл или кого взял за себя, кто из молодых подался в город и как помогает теперь старикам, кто в последние годы помер и как — мучился перед смертью или отошёл легко. Ольга обречённо слушала, даже не пытаясь вспомнить тех, о ком говорил дед.

Наконец, когда перестали жевать и убрали со стола, дед приосанился, подобрался весь и приступил к главному. Видать, он давно уж подготовил свою речь, много раз проговорил её про себя. Начал торжественно и красиво, будто и не говорит даже, а сочиняет письмо:

— Дорогая моя внучка Ольга! Спешу сообщить тебе, что приспела мне пора помирать, терпеть больше нету моей мочи.

Глянув в изумлённое лицо Ольги, кажется, сообразил, что вот она, живая, собственной персоной сидит перед ним, а вовсе это не письмо к ней. Поэтому начал заново, не упустив, однако, из души и голоса торжественности:

— Стало быть, пришёл мой черёд. Время-то своё я давно просрочил. Грех великий на душе: зажился безмерно на этом свете. Мне бы давно пора на погост, а я всё тута маячу, Бога гневлю. Да и людям стыдно в глаза глядеть. И то сказать: скока годов — уж со счёту сбился. Ни одного мово ровни не осталось. Уж и те, что дядей меня кликали, почитай, все туда отправились. Этак, гляди, осерчает господь и навовсе смерти лишит. Так что, Ольга, придётся тебе Василя с собой везти. На похороны не езди, не траться. Телеграмму, конешно, отбей: мол, царствие небесное деду моему Мирону Ликсеичу. Не беспокойся — всё у меня на тот случай приготовлено. И деньжаты на поминки лежат.

Рот у Ольги судорожно дёрнулся, пополз в сторону. Глаза наполнились слезами. И вся она враз стала некрасивой.

— Ты что, дед, убить меня решил? Для того и вызвал? Что это тут надумал?! Меня не жаль, детей хоть постеснялся бы — завёл при них разговоры такие…

Дед, недовольный, что его прервали, зыркнул на Василя, скомандовал:

— Цыть отседова!

А мать подтолкнула к нему сестру:

— Возьми Вику, покажи ей огород!

Девчонка с готовностью шагнула к брату и сунула в его ладонь свои тонюсенькие пальчики. Василь не знал ещё, как их, малых, водят по земле, и держал её чуть-чуть, боясь сделать больно. "Покажи огород"! А чо в ём глядеть-то? Огород он и есть огород. Добро бы овощ какой был — моркошка там или репа, подёргать можно бы. А так что? Табак — он девке ни к чему. Рази вот подсолнух полузгает.

Обрадовавшись возможности отцепить её от себя, он открутил самый большой подсолнух и сунул сестре. Руки ее оказались слишком слабыми и короткими, их не хватало, чтобы обхватить огромную подсолнухову голову. Она подержала подсолнух на весу, напрягая все свои силёнки, потом бережно положила его на землю и робко попросила:

— Дай этот!

Её палец упёрся в маленький, запоздалый, только ещё начинающий цвести подсолнушек.

— Да он же зелёный, — изумился Василь. — Какой в ём прок?

Но она глядела так просительно, что он пожал плечами и сломил подсолнух-недоросток. Она обратила к себе свежий жёлтый цветок, и словно солнце послало ей в лицо свой весёлый зайчик. Он раздро

бился на несколько лучиков, и они засияли в её глазах. Она осторожно, чтобы не порушить эту красоту, перещупала каждый лепесток, потом сунула пальчик в мягкую жёлтую серёдку и испуганно вскрикнула. Оттуда, из этой красоты, вылез сонный лохматый шмель и сердито уставился на неё. Не догадавшись бросить подсолнух, сестра в поисках защиты качнулась к нему, старшему своему брату. И он неумело обнял ее, прижал к себе, опустился с ней на землю, принялся успокаивать:

— Чо ты! Чо ты! Испугалась? Да шмель же это. Чо его бояться-то?

В подтверждение Василь подставил свой палец. Шмель перешёл на него, немного потоптался там и, видя, что его здесь больше не боятся, лениво полетел по своим шмелиным делам. Вика смотрела ему вслед, уже улыбаясь, посверкивая невысохшими слезинками. А когда на заплот села облезлая длиннохвостая сорока, сестра только сильнее прижалась к своему защитнику и даже показала птице язык. Сорока обиделась и улетела. Её место заняли два воробья и принялись драться из-за червяка. Потом на подсолнух села бабочка и, моргая крылышками, начала выискивать что-то в мягком жёлтом пуху. Вика боялась пошевелиться, заворожённо тараща свои глазёнки на эту сказочную, неведомую ей доселе жизнь.

В огороде было тихо, тепло, покойно, и скоро Василь почувствовал, что голова сестры клонится всё ниже. Он примостил её к себе на плечо, и в ухо ему щекотно побежал тёплый воздух, который Вика с тихим сапом выталкивала из себя. Василь сидел, не смея глубоко вдохнуть, чтобы не потревожить её. Он чувствовал себя взрослым, сильным. И так захотелось ему прикрыть собой, защитить сестру. Сейчас он не то что от шмеля или от сороки спас бы её — от тётки-Матрёниного петуха не драпанул бы, закрыл её от того ирода клевучего. Почему-то вспомнилась утренняя бабочка, и он крепче обнял Вику. Какие у неё крохотные, тонюсенькие пальчики! Какая на них прозрачная кожица! Как, должно быть, ей больно каждое неосторожное касание. А ножонки-то — чисто игрушечные, удивительно, как они и держат её. Голова только большая — от пушистых белых волос да огромного банта.

— Васятка! Викуля! — донёсся голос матери.

Чего кричит-то как оглашенная, — рассердился Василь, — ведь разбудит дитё. Он не решался отвечать матери, боясь голосом спугнуть сон. Дождался, когда мать подошла совсем близко и только тогда тихо отозвался:

— Неча орать-то. Тута мы. Уснула она.

Мать взяла Вику на руки и, целуя, что-то приговаривая, понесла в дом.

Ну, спрашивается, что тискать, что слюнявить ребёнка? Правду дед говорит: "Баба она и есть баба. От неё лучше подальше. Но опять же — мужик рожать не умеет. А надобно каждому человеку дитё заиметь". Решив, что придётся и ему когда-нибудь жениться, Василь тяжело вздохнул и поднялся.

У калитки его ждала мать.

— Сынок, проводи-ка меня. Пройдёмся по деревне. Давно уж не была здесь, ещё заблужусь, чего доброго.

Она опять попыталась повести его за руку, но он увернулся. Была она горяча лицом, глаза заплаканы, губы сомкнуты. Видать, здорово они с дедом-то! — догадался Василь, и ему захотелось отвлечь мать, заговорить с ней о чем-нибудь постороннем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});