Зелёный туман - Константин Григорьев

 – Выходит, – вздохнул я. – Но ничего, я привык.

 – И я привыкну, – грустно промолвила девушка.

 Больше она к этой теме не возвращалась.

 Забегая вперёд скажу, что отношения с сестрой и племянниками наладились у Галины только через года, да и то их никак нельзя было назвать тепло-родственными, всё-таки пропасть в тридцать лет – это вам не хухры-мухры. Так, ездили вместе раз в год навещать могилу мамы, позванивали друг другу на дни рождения – и, пожалуй, и всё.

 Несмотря на полученную в соседнем доме квартиру, Галина часто заходила ко мне, а я, в свою очередь, не вынося ставшего вдруг нестерпимым одиночества, чуть не каждые выходные приглашал её то в кино, то в театр, то в цирк.

 Владимир Сергеевич надолго замолчал, задумчиво глядя на свой любимый противоположный берег. Потом, тяжело вздохнув, продолжил:

 – В общем, получилось как в хорошей мелодраме. Я знал, конечно, что противоположности сходятся, но не до такой же степени. У неё не было близких людей в этом мире, у меня тоже, но почему меня зацепила девушка из большего прошлого, чем женщины из этого прошлого, – не пойму. Вернее, не понимал ещё целых пять с лишним лет. Ладно, об этом позже.

 В общем, празднование у меня нового, 1972 года, завершилось нашей первой ночью. Неплохое начало для года, в котором я должен был родиться.

 Утром я рассказал Галине про себя всё. Она – такая непохожая на прежних моих "одноразовых женщин" – выслушала меня не перебивая, чутко и внимательно глядя прямо в глаза. Когда я наконец закончил, положила свои худенькие руки мне на плечи, взгляд её серьёзных, чистых глаз заволокла непередаваемая нежность: "Я знала, что ты не такой, как все".

 Все три выходных дня нового года (1972 год начался в субботу) мы, почти не вылезая из постели, любили друг друга и говорили, говорили, говорили… Наконец-то мы могли поговорить открыто, по-настоящему, и даже не знаю, кто был больше этому рад: я, которому не надо было больше врать, или она, которой не надо было больше разбираться, почему я говорю не то, что думаю.

 В общем, Галина хотела знать о будущем всё, а я нашёл человека, которому мог всё рассказать, и поток взаимного проникновения в души друг друга полностью нас поглотил.

 Наконец Галя спросила, в каком времени мне больше нравится жить.

 Н-да, хороший вопрос. Я ответил, что мне нравится с ней, причём тут время?

 В общем, Галина поняла главное: Москва 1997 года будет в разы больше отличаться от Москвы 72-го, чем Москва 72-го от Москвы 41-го. Попала в точку!

 А наша жизнь постепенно стабилизировалась и налаживалась. Изредка чекисты вызывали меня для консультаций, время от времени навещал Борис Витальевич. Я продолжал работать в школе и подрабатывать ремонтами, конечно, уже не оставаясь у одиноких женщин на ночь, а Галина с февраля, кроме основной работы, подрабатывала репетитором, готовя студентов к поступлению в ВУЗы и заодно готовясь поступать сама, совершенствуясь в немецком. Я сказал, что уже через пятнадцать лет знание языка ей ох как пригодится, но стоит ещё налечь и на английский. Занялась она – под моим чутким руководством – и английским, – умница! Мы даже два английских дня в неделю устроили – хех!

 Ладно, романтика всё это. В мае месяце мы тихо расписались, стали мужем и женой. Свидетелем, понятно, был всё тот же Борис Витальевич – кто же ещё? – и одна из Галиных подруг по работе. Галя не рискнула приглашать на свадьбу сестру. Ну, понятно: разве бы той понравилось, что старшая сестра такая молодая, что выходит замуж, а у младшей, фактически, жизнь подходит к концу? Грустно всё это.

 Конечно, я предупредил Галочку, что все знания о будущем надо держать при себе, потому как её работа кишмя кишит "барабанщиками"; один прокол – и наш милый Борис Витальевич из доброго волшебника мгновенно превратится – в лучшем случае – в сочувствующего надзирателя. Впрочем, я мог бы этого и не говорить: Галина понимала в два раза больше, чем воспринимала. Я не мог понять, почему.

 И вот в начале лета, когда Галя интенсивно готовилась к экзаменам в Иняз, за мной срочно приехали с Лубянки. Странно, обычно мы встречались на специально предназначенной для этого квартире, а тут – в тюрьму. Но приказы начальства, как известно, не обсуждаются.

 В кабинет ввели странного, взлохмаченного человека лет двадцати пяти, всего на нервах. Он пронзил нас таким взглядом откровенной ненависти, что мне стало не по себе.

 – Ну, пытайте, гэбисты, – прохрипел этот странный тип и сплюнул на пол.

 У Бориса Витальевича нервы, видимо, были покрепче моих.

 – Не стоит плевать в колодец, Владимир Вениаминович, – миролюбиво произнёс он, – пригодиться воды напиться. Пытать вас здесь никто не собирается, просто расскажите, как вас занесло в наше время. А мы, поверьте, будем очень внимательно слушать.

 Тут я вздрогнул: что, этот парень из будущего? Из моего будущего? Или как правильнее – из моего прошлого?

 – Ну, чего крутить вола за яйца, – продолжал майор, – в бреду вы уже признались, что намеренно ушли в прошлое из 2009 года. Так продолжайте. Эх, батенька, когда путешествуете во времени, стоит учитывать побочные эффекты. Кстати, представлюсь: мы из отдела по работе с аномальными явлениями, и вы у нас такой залётный путешественник – не первый. В общем, не мясники мы и дыбы у нас нет. Рассказывайте!

 Тут уж я смотрел на лохматого безумца во все глаза: он был даже не из моего времени, а из будущего, в котором я ещё не жил. Конечно, не пойди я тогда через этот чёртов Литейный мост, то жил бы сейчас уже в 2012 году. Ох, блин, моё украденное время!

 – Короче, – уже жёстко сказал Борис Витальевич, – мы занимаемся исследованиями "летающих тарелок", полтергейста, проблемами переходов во времени и пространстве и прочей нечистью. Так что считайте, что вам крупно повезло. Ну, говорите, куда вы хотели попасть? Я слушаю!

 – Ладно, – тяжело дыша, прохрипел гость Лубянки, – банкуйте. – И начал рассказывать.

 В общем, Владимир Вениаминович, 1981 года рождения, сиганул в прошлое намеренно. Ну, увлекался паренёк оккультизмом (он был из семьи учёных передовых взглядов), иными мирами, начитался Черноброва и кто там ещё. Надоела ему вконец, по его мнению, деградировавшая жизнь, вот и решил уйти в спокойное, безмятежное прошлое, – чистого воздуха захотелось, тишины, незамутнённых телевидением и интернетом людей. Понимаю. Хотя у меня не было такой ненависти к своему прошлому будущему, но кто знает, что с человеком стряслось в лихие и продажные 90-е? Каждый бежит от себя по-своему.

 – Как вы к нам попали, – спросил Борис Витальевич, – через какой портал перехода?

 Паренёк злобно молчал.

 – Ну, сказал "а", говори "б", – мягко произнёс майор, – всё равно узнаем.

 – Ладно, – процедил Лохматый, – пиши: Пречистенка, 16/2, подвал. В вашем поганом времени – Кропоткинская. Там портал. Ладно! Всё равно рухнет ваш совок, сбросят в августе 91-го вашего "Железного Феликса", выйдут на волю все диссиденты. И я выйду и уйду, всё равно уйду! (Он уже кричал и задыхался.) Дождусь, домучаюсь, выйду на свободу – и всё равно уйду в прошлое, – к Толстому, к Достоевскому, к Лескову, в императорскую Россию, где ни ваших гэбэшных рож, ни зажравшихся миллиардеров! На сто лет назад, к нормальным людям, к нормальной жизни, на чистый воздух! – И он, вцепившись руками в косматую гриву волос, в истерике зарыдал.

 Очевидно, говорить с ним в таком состоянии было бесполезно, и Борис Витальевич нажал кнопку вызова конвоя. Задержанного увели.

 – Вот экземпляр, – закурил майор, – задержали вчера в Александровском саду. Думали, плохо человеку: он на скамеечке сидел и стонал. Спросили, что с ним. А он понёс какую-то ахинею: мол, совки поганые, я из будущего, а вы уроды. Поначалу в дурку повезли, но, к счастью, нам отзвонились. Оттуда и вытащили голубчика. Денег у него изъяли царских, золота, серебра. Хорошо к путешествию подготовился, подлец, не врёт. Всё правильно он говорил?

 – Всё верно: растащат Россию в 90-е годы по кусочкам. Что дальше – не знаю, дальше я не жил.

 – И что, памятник Джержинскому снесут?

 – Снесут, но не уничтожат. Он сейчас… блин, он будет в парке возле дома художников, который у Крымского моста, стоять.

 Борис Витальевич задумчиво подошёл к окну и посмотрел на памятник "Железному Феликсу".

 – А что сам не сказал? Испугался?

 – Не хотел расстраивать.

 – Ну-ну, – кивнул Борис Витальевич и, покрутив головой (его характерный жест), сменил тему: – Ладно, не один ты такой, как видишь. Выходит, мы живём не в самое плохое время?

 – Не в самое.

 – Ладно, когда очухается малец, мы с тобой с ним ещё поговорим, надо, чтобы ты, как знающий, правильные вопросы ему задавал, а то мы-то в тонкости не вникаем.

 – Хорошо. Только ведь он не из моего времени, а на двенадцать лет позже.

 – Ничего, – майор усмехнулся, – всё равно ближе к прошлому твоему, чем к нынешнему нашему. Галя как?