Костер - Константин Федин

— Лопнешь, смотри, — пошутила Мавра и тут же воскликнула с любованьем: — Эка я пригожего вынянчила мужичугу, право! Но удовольствие не удержалось на ее лице, — озабоченно-быстро она заговорила:

— Дай бог, Антоша пошел бы в тебя. Сколько годов еще прождешь? Покуда с отцом с матерью, все ничего. И корова, не сглазить, опять есть. А то намучились мы без молочного, только и знай — проси да плати. Отца за службу его уважают. Позволенье дадено в стадо гонять корову-то. И с кормами, глядишь, помощь какая будет.

Она неожиданно толкнула Матвея распрямленными пальцами в грудь и, точно увещая не таить правду, тихо и жалобно спросила:

— Плох стал папаня-то, а?

— Ничего. Скрипит да едет, — не посмотрев на Мавру, ответил он.

— Ступай пособи ему. А я обед соберу. Проголодался, чай? В стадо уж не пойду. Пристала больно Чернавка с дороги. В ранишний удой почти что не доилась. Пускай нагуливается…

Матвей не дослушал. Пройдя сенями в клеть, он огляделся. Уже по-летнему постлана была старая железная кровать. Давнишние связки кудели свисали со стен. По темным углам грудились кадки, ведра, корчаги. Из двери тянуло прохладными сладкими токами хлевов. Во дворе слабо визжала пила, и нет-нет мерный ее визг перекрывало залихватское, едва не грозное кукареку.

По крыльцу прошлепали босые ноги Антона. Высокий голосок долетел до горницы:

— Дядя Прокоп велел сказать, Чернавка к стаду пришлась! Очень много пила, велел сказать.

И громко откликнулась Мавра:

— Слава богу! Это она с устали… На-ка, съешь еще калабушек до обеда-то.

4

Когда Матвей выглянул из-под повети на двор, отец сидел на чурбаке, опираясь локтями на раздвинутые торчащие колени. Тяжелые кисти рук опущены были низко, спина округлилась дугой, но голову держал он вскинутой и нацеленно рассматривал что-то в небе. Матвей шагнул и тоже поглядел из-под застрехи кровли вверх.

В синеве расписывал широкие круги ястреб, изредка исчезая в блеске света и потом вновь появляясь, внезапно зачернев и будто остановив полет в одной точке.

Илья заметил сына, дал ему немного полюбоваться подоблачным охотником, разогнулся.

— Пожалуй, больше Николая налетал километров, — сказал он. — Кружит и кружит.

— И без бензину, — улыбнулся Матвей.

— Бензин его в перьях ходит, — качнул отец головой на кур, копавшихся в мураве.

Но, видно, ему было не до шуток. Он обтер рукавом потный лоб, поднял с земли ножовку, позвал Матвея взглянуть, какую делает работу.

Против прежней коровы Чернавка оказалась куда крупнее, — ей было трудновато повернуться в хлеву, да и для дойки он стал тесен, приходилось его раздвинуть. Илья мудрил, как бы поменьше израсходовать досок — переставить одну стенку, нарастить другую. Но тронул земляную обвалку, и под нею заклубилась пылью труха. Давно запасенных и береженых досок на замену гнилых было в обрез. Илья жался, заставляя сына мерить давно перемеренное, но в конце концов должен был уступить Матвею, который напомнил нехитрую мудрость, что, мол, дешево построил — дорого починил. Решили пустить в дело весь запас и работы не откладывать.

Матвей успел надеть отцовские ношеные штаны и старательно уложить свои разглаженные коричневые брюки в чемоданчик, когда Антон созвал всех обедать. Именинный стол Мавра объявила на вечерянье, но и к обеду подала заздравную малую чарку. Поели сытно и молчаливо. Одна только Лидия приговаривала, на какой манер лучше бы готовить лапшу или картошник, но ела много и с удовольствием все, что подавалось.

Отец прилег после обеда отдохнуть, Матвей вышел на солнышко. Вновь наедине с собою, он мог осмотреться. Он долго простоял под поветью. Годами оседавшая пыль и сумрак затеняли собой кое-как приваленный к стенкам и рассохам старый обиход — дровни, бороны, снятые тележные колеса. На ржавом гвозде, вколоченном в рассоху, висело обротье. Не тот ли это недоуздок, которым, бывало, лихо подергивал Матвей, отправляясь верхом на смирной гнедой кобыле с ребятами купать лошадей? Он попробовал на ощупь повод: ремень точно одеревенел, и, казалось, согни его — он переломится, как сухой прут. Все здесь отслужило прежнюю службу, и лишь у отворенных ворот, выводивших на зады, серебристо блеснули налощенные копкой земли лопасти двух заступов.

Земля на задах была обработана — вспахан лапик под картоху, перекопан огород, и по чистым грядам узнавались прилежные руки Мавры. Одинокий вяз в конце участка высился по-старому жилистый, по-весеннему молодой. Соседние огороды виднелись через плетень тоже ухоженные, прихорошенные и почти все безлюдные: колхоз еще не обсеялся, народ был в поле.

Матвей сел под вязом, вытянув по земле ноги, спиной к стволу. Не только он, в ребячьи годы, излазил с Николаем все суки этого дерева, но и отец говорил не раз про себя, как он с братишкой Степаном прятался от деда в непроглядной гуще вязовой листвы, и про самого деда, который вспоминал о том же — притаишься, мол, на вершинке, а мать снизу кричит: «Погоди, слезешь — я тебе покажу!» Так и прозывалось это убежище озорников «Погоди-слезешь!».

Прячется ли теперь Антоша от матери? — думал Матвеи. — Навряд. Больно она его нежит, а он, пожалуй, и не озорничает вовсе. Но ведь не тихоней же растет? Как будто — нет. Глазенки, что фары, — вот-вот зажгутся, прыснут веригинским огоньком. Смышлен! Пойдет, наверно, в братьев. Может, и Николая перегонит а уж Матвея — наверно. Впрочем, кто знает? Матвей зарока не давал весь век зваться шофером. Будет механиком, обзаведется машиной, поди-ка — перегони его тогда! Далеко еще Антону до Матвея! Надо подрасти, попасть в Москву. А попадешь — там скоро не побежишь. Не Коржики! Тут Антон — парнишка хоть куда! Но очутись где-нибудь посереди дороги, на Садовой, когда Матвей несется на «кадиллаке», сигналя трехголосо, — умрет, постреленок, от страха. А посади его рядом с Матвеем в «кадиллак» — вот диву дастся!.. Известно, в деревне тоже можно далеко пойти. Если уж в этакую глухомань, как Дегтяри, пришел трактор… Да! Что же это отец не завел радио? Некультурно получается. Скупится папаня. Вот и дай ему две сотни с половиной. Дать — дашь, а отдачи подождешь. В кузнецах ходил — был тоже прижимист… Чудно все-таки: живет по-старому, зовется по-старому, а уж больше не кузнец. Это Веригин-то!.. Может, только чудится так? Впрямь ли живет он по-старому? Службой дышит! Все равно что шофер. В кармане, поди, профсоюзный билет. Не позабыть спросить, как нынче папаня насчет крестьянства полагает. Один двор остался. Да неужто это веригинский двор? Взглянешь на поветь — что там крестьянского? Рухлядь, да лом, да воробьи… Вон как они стреляют — из-под повети на вяз, с вяза назад, под поветь. У них-то все по-старому. Шумят, чирикают. То ли ссорятся, то ли радуются. Самая пора. Пора хлопот, сердитых драк за счастье. Хорошо! Хорошо подраться за счастье. На вольной воле, в расцвете весны, в теплом духе развернувшихся листьев, пряной земли…

Что-то вдруг помешало Матвею. Наверно, неудобно привалился он головой к дереву.

— А? Кто? — забормотал он, вырываясь из сладкого сна.

Отец стоял над ним, положив ему на плечо руку.

— Вздремнул? Боюсь, не застудился бы. Земля покуда холодна.

Матвей вскочил, молча пошел впереди отца, словно винясь, что заставил себя ждать. Они прихватили заступы, и Матвей начал копать яму для углового стояка под новые стенки хлева. Он работал неторопливо, но на солнышко не оглядывался, рукам висеть не давал и не пускал отца делать тяжелую работу, хотя тот норовил себя показать. Оба припомнили, как спорилось у них дело, когда работали вместе, и все заладилось теперь снова, будто они никогда не разлучались.

Уже перед закатом прибежал к ним Антон с криком:

— Стадо дядя Прокоп гонит!

И они, всадив топоры в бревно, стали раскатывать засученные рукава.

Мавра с Лидией уже стояли за воротами. Прибитая недавним дождем дорога не пылила, улица ясно проглядывалась вдаль, скот виден был весь, и коровы легко узнавались — чья которого двора. Антон с матерью первые разглядели Чернавку — она шла чуть сбоку от стада, вдоль того порядка домов, в котором, почти на краю деревни, стояла веригинская изба. Антон готов был припуститься навстречу стаду, но мать не велела ему отходить от ворот.

Приближаясь, стадо понемногу редело, все больше слышалось мычанье скота, у своих дворов звавшего хозяек, если где не успели отворить калитку.

Чернавка остановилась, не дойдя до дома, косясь то на отставшую от нее корову, то на пару шедших впереди. Лидия стала ее кликать, но Мавра тотчас отстранила невестку и сама взялась голосисто подзывать:

— Чернавк, Чернавк!

Прокоп, для видимости поторапливая свой невозмутимый пастушечий шаг, строгонько прикрикнул на Чернавку. Она пошла. Уже в три голоса зазывали ее во двор обе женщины с Антоном, но она мерно выступала в своих белых чулках мимо настежь открытых ворот, не собираясь остановиться. Илья забежал ей наперерез, взмахнул раскинутыми руками. Она обогнала его, продолжая идти и глядя прямо перед собой лаковыми глазами в очках.