Вокруг Света 1996 №07 - Журнал «Вокруг Света»

Пока суд да дело, перегрузка макрору-са благополучно закончилась — мы приняли зараз 300 килограммов вкуснейшей рыбы. И Марков скомандовал своим ребятам — пора, мол, и честь знать. И те быстро попрыгали со штормтрапа в шлюпку. А шлюпка-то крытая — внутри, стало быть, темно, и, сколько человек забралось в нее, сказать навскидку было трудно. В общем, «свои» вроде все. И лодка, фыркнув разок-другой моторчиком, отвалила от нашего борта. И с рокотом неспешно двинулась обратно — к «Боголюбову». Когда она уже почти подошла к траулеру, из чрева барка, то есть из машинного отделения, на палубу выбрался «боголюбовский» электромеханик. Не обнаружив у правого борта родной шлюпки, он в панике заметался по барку и надтреснутым голосом все вопрошал:

— Черт возьми, а где же мои? Какого рожна!..

Вскрики бедолаги напоминали скорее глас вопиющего в пустыне: на шлюпке его, само собой, услышать не могли — она была уже далеко. Дрожащими от волнения пальцами Валера извлек из пачки сигарету, прикурил с третьего раза и принялся судорожно втягивать в себя дым, как пылесос.

— Все, елки зеленые, кранты, — приговаривал несчастный. — Кэп мне так вставит!..

А наши знай себе подтрунивали над ним:

— Да как же вставит-то? Он же — там. А ты — здесь. Ему еще до тебя добраться надо. Интересно, как это у него получится? Да плюнь ты на свой «Боголюбов». Пошли с нами — вокруг света!

Бедняга, перестав суетиться, переспросил:

— Куда-куда?.. На восемь месяцев?..

И, покрутив пальцем у виска, выдал:

— Да что ж я, совсем ненормальный, что ли! У меня с головой пока все в порядке...

Коротко говоря, «боголюбовцы», не досчитавшись одного человека, повернули шлюпку назад. Когда она снова подвалила к «Крузенштерну», Андрей Марков встретил «своего» нарочито холодно и, усмехнувшись с укоризной, только и сказал:

— Валера, у меня просто нет слов...

Невыразимо обрадовавшись, горе-электромеханик бойко полез по штормтрапу в шлюпку, уволакивая с собой большой пакет с кузеновыми подарками, и шлюпка опять двинулась к родному судну, рокоча и пофыркивая... Через каких-нибудь сорок минут «Александр Боголюбов» скрылся из вида в юго-восточном направлении, а мы отправились дальше — только прямиком на юг.

Утром 28 декабря мы уже были на траверзе Фолклендских островов, снискавших себе печальную славу во время военного конфликта между Англией и Аргентиной в начале восьмидесятых. Всю дорогу у нас за кормой вились темно-серые буревестники. Чуть погодя к ним присоединились чернобровые и гигантские странствующие альбатросы — последних было значительно меньше. Полет этих белотелых птиц с огромными — размахом от трех до четырех метров — черными крыльями завораживает. Они ими почти не машут — поймав ветер, парят высоко над мачтами и реями либо, перейдя на бреющий полет и переваливаясь с крыла на крыло, планируют над тяжелыми волнами океана... Не верится, что эти чарующие на вид альбатросы — птицы кровожадные. Мы сами видели... Порой они готовы растерзать на куски не только своих подранков сородичей, упавших в море, но могут напасть и на оказавшегося в воде беспомощного человека.

Однажды мы небольшой группой стояли на юте и наблюдали за их плавным полетом. К нам подошел капитан Олег Седов, и мы услышали такую вот историю — она произошла как раз в начале восьмидесятых близ Фолклендских островов.

«В то время один мой знакомый ходил вторым помощником капитана на эстонском траулере, — рассказывал капитан. — Они работали неподалеку от Фолклендов, когда английская подводная лодка потопила аргентинский военный корабль. И вот через несколько дней наши рыбаки выловили тела трех погибших аргентинцев в спасательных жилетах. Лица у всех троих были изуродованы клювами альбатросов, глаза — выклеваны. Перед тем как траулер подошел поближе, громадные птицы тяжело оторвались от воды и улетели прочь...»

Мы часто бросали за борт камбузные объедки и были свидетелями, как альбатросы вместе с буревестниками остервенело набрасывались на добычу и, сипло гомоня, жестоко вырывали ее друг у друга из клюва. Эти птицы всю дорогу сопровождали нас.

Наконец 29 декабря пополудни «Крузенштерн» вошел в пролив Ле-Мер. Он отделяет западный берег острова Эстадос от восточного побережья Огненной Земли, опоясанного бессчетным числом островов и разъединенных сетью проливов, заливов и бухт.

Ширина пролива Ле-Мер миль шестнадцать. Мы держимся острова Эстадос. В бинокль отчетливо виден его северо-западный берег: сплошь скалистый, он напоминает ощетинившийся хребет гигантского многоголового дракона, уткнувшегося мордами-утесами в воду и издающего дикий рев. Издали остров кажется мрачным. Однако, чем ближе, тем живописнее выглядит он. Присмотревшись, можно различить, что невзрачные скалы покрыты пышной зеленой растительностью.

Сразу же за проливом Ле-Мер, к юго-западу, лежит восточный вход в пролив Дрейка. А еще дальше на запад, в ста пятидесяти милях, — зловещий мыс Горн.

Мало кому из моряков было суждено пройти роковой мыс спокойно. А сколько кораблей покоится на морском дне близ него? Им нет счета. Немногие видели сам мыс воочию, потому как он почти всегда скрыт плотной завесой тумана. Но нам повезло — мы отныне принадлежали к числу тех немногих, кому довелось увидеть его!

30 декабря, в семь утра остров Горн, входящий в состав архипелага Эрмите, или Отшельнический, показался на горизонте, справа по курсу. Вечно беснующийся пролив Дрейка встречал нас с миром, если не считать тяжелой, крутой зыби и порывами налетающих шквалов; тусклые отблески солнечного света пробивались навстречу нам сквозь редкие рваные бреши между гонимыми на восток тучами.

Мы продвигались к острову со скоростью 7 узлов и с десятидвенадцатиградусным креном на левый борт. Несли все прямые паруса, кроме грота — самого нижнего паруса на второй грот-мачте, и косые. Остров приближался с каждой минутой. Вскоре показалась и его южная оконечность — мыс Горн. И вот, наконец, в судовых громкоговорителях прозвучал твердый голос вахтенного штурмана, третьего помощника капитана Евгения Качесова:

«Ровно в 9 часов утра судно пересекло под парусами меридиан самой южной точки Нового Света!»

Это произошло на 56 градусе 06 минуте 26 секунде южной широты и 67 градусе 16 минуте 43 секунде западной долготы. Между «Крузенштерном» и мысом Горн лежало ничтожно малое расстояние — каких-нибудь шесть миль.

Я стою на правом крыле капитанского мостика, смотрю то в бинокль, то в визир пеленгатора — он мощнее, и не верю своим глазам, которым уже больно от напряжения, — они вот-вот заслезятся. Лихорадочно перебираю в памяти попадавшиеся мне описания грозного мыса — везде он представлен в виде утеса чудовищных размеров, в выбоинах, нависающего над клокочущей во все времена бездной. Однако теперь я вижу воочию и понимаю — быть может, даже к своему разочарованию: то, что принято считать мысом Горн, — утес Кловен, который вздымается на 406 метров над ревущей пучиной и глядит на юго-запад. Эта уныло-серая гранитная громадина вся истерзана свирепыми ураганами и штормами. В широкой конусообразной расщелине вижу следы камнепада: глыбы разных форм и размеров застыли там, словно на веки вечные. Отвесы Кловена голые и всегда затянуты мрачной завесой из пены, брызг и морской пыли. У подножия утеса кипит и грохочет прибой. А вершина его, задние и боковые склоны едва прикрыты чахлой, пожухнувшей травой — она примята ветрами к ничего не родящей земле.

Чуть правее от вершины утеса к югу тянется относительно пологий склон, поросший такой же мертвой травой. Он спускается к морю под углом двадцать-двадцать пять градусов — по крайней мере, так рассчитал Женя Качесов. Дальше — крутой обрыв высотой метров семьдесят-восемьдесят и черные скалы. Обрыв тоже затянут сизой пеленой. У подножия его ревет бездна. Это и есть непосредственно мыс Горн.

Справа от него, на северо-востоке, виднеются две бухточки, и в ложбине на одном из лысых, безжизненных холмов, сползающих к воде, торчит покосившаяся плита из черного гранита — строгий неприметный памятник тысячам жертв этого гиблого места, где в извечной жестокой борьбе сталкиваются два океана — Тихий и Атлантический.

 

Некоторое время спустя мыс Горн остался у нас справа по кормовому борту. Чтобы увидеть его, нам пришлось пройти 9425 морских миль.

Оторвав в конце концов взгляд от мыса Горн, обладающего поистине зловеще-притягательной силой, я спустился в столовую, сел за стол и, пользуясь редким, счастливым случаем полного одиночества, принялся записывать в тетрадку первые, сумбурные, впечатления о том, что видел. И тут вдруг меня резко повело в сторону. Я едва не рухнул с дивана — но удержался. В следующее мгновение барк дал большой крен на левый борт. Все, что было на столах, со звоном и бряцанием попадало на пол: чашки, блюдца, пепельницы... Я успел схватить только очки, которые беспечно оставил на столе наш художник Андрей Петрович Красильщиков. Его холсты, законченные и те, что были еще в работе, тоже оказались на полу. Следом за ними перевернулись три или четыре кресла...