Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

Он кивнул, стараясь смотреть куда-нибудь поверх головы девушки. Лихорадочно пытаясь понять, на кого она так удивительно, невероятно похожа. Похожа до такой степени – Гурьев готов был поклясться: эти глаза, эту мимику, моторику – он уже где-то видел. Где? Когда? И не мог никак вспомнить, – он, с его феноменальной от рождения, а потом развитой годами специальных упражнений зрительной памятью. Он даже испытал нечто, отдалённо напоминающее раздражение. Очень уж некстати оказалась внезапная «амнезия». Ну, а совпадение времени и места – просто не лезло ни в какие ворота. А тут ещё – такая улыбка.

– Правда. Значит, отец – капитан корабля. А это случайно не военная тайна?

– Нет. Капитан-лейтенант Чердынцев, эскадренный миноносец «Неистовый», – она так гордо это сказала, и так вскинула подбородок, – Гурьева проняло до самой печёнки. – Типа «Дерзкий». Который после «Новика» строили, того, балтийского, знаете?

– Знаю, – Гурьев сдержанно кивнул. Ну, надо же. – Он где, дома сейчас?

– Нет. Он… на работе. Мы с ним вдвоём, моя мама умерла, когда я родилась. Ну, просто, чтобы вы не боялись спрашивать. Я её даже не помню.

– Ясно. Что это за публика такая была? Может, расскажешь?

Он всё ещё надеялся, что это обычная история – хулиганы к девушке прицепились. Уже знал: это не так, но всё-таки – теплилась ещё надежда, крошечная совсем.

– Я их так, в лицо видела, некоторых. И… этого тоже. Только я с такими не вожусь.

А вот это даже я понимаю, подумал Гурьев.

– Вы ведь его не убили? – вдруг тихо спросила Даша.

– Нет, – отрезал Гурьев. А если да, подумал он, то что – будем вызвать милицию, составлять протокол и садиться в ДОПР? И почему мне так настойчиво мстится, что я напрасно не вышиб этой твари мозги на песок?! И небрежно махнул рукой: – Оклемается к вечеру. Далеко нам до места вашей с отцом постоянной дислокации топать?

– Не очень. Это на Морской, – после паузы произнесла Даша, снова посмотрев Гурьеву в глаза. Голос её прерывался от едва сдерживаемых слёз, но всё-таки второй раз она не заплакала.

– Ну, иди вперёд, я за тобой, – он чуть отступил, войдя в воду по щиколотку. – Типа «Дерзкий», значит.

– Мне косу заплести надо, – словно извиняясь, сказала девушка. – Что же я, такая растрёпанная, пойду?

Верно, подумал Гурьев. Косу заплести просто необходимо. А для этого придётся полотенце-то снять. Он вздохнул и демонстративно развернулся на сто восемьдесят градусов. И секунду спустя услышал Дашин голос:

– Можете смотреть, если хотите. Мне не жалко.

Гурьев едва сдержался, чтобы и в самом деле не обернуться. Не то, чтобы ему очень хотелось на неё посмотреть. Вот на её лицо он хотел бы посмотреть. В глаза, опять. Это – да. Это – вот точно.

Две минуты прошли в полном молчании. По доносившимся до него звукам Гурьев понял: туалет закончен, и полотенце находится опять на положенном месте. Он повернулся, улыбнулся, как ни в чём не бывало, и подбородком указал – подтвердил – направление.

Они двинулись. Отпустив девушку на несколько шагов, он смотрел, как идёт она по кромке воды. Да на кого же она так похожа, чёрт подери?! Эти глаза, этот взгляд. Волосы. Где, где я это уже видел? Работай давай. Качай, качай[12] быстрей. Он вздохнул и буркнул:

– Одна просьба.

– Я знаю, – Даша живо обернулась и кивнула. – Я никому не скажу, вы не переживайте. Эта шпана только может проболтаться, а я – могила. Я же понимаю.

Что ты там понимаешь, почти рассердился Гурьев, что можешь ты понимать, прелестное дитя природы, растущее на черноморских скалах?! О-о…

– Всё равно вы на учителя не похожи.

– А на кого похож?

– На Ланселота.

– На кого?! – чуть не споткнулся на ровном месте Гурьев. – Начиталась ты, Даша, всякой чепухи.

– Ой. Я книжку там забыла, – Девушка умоляюще оглянулась на него.

– Что за книжка?

– Не по программе, – вскинула опять подбородок Даша. – «Красное и Чёрное». Жалко, я даже до половины не дочитала.

– Возьмёшь в библиотеке. Мы не станем возвращаться.

Дурёха романтическая, почему-то с нежностью подумал Гурьев. Книжки на камнях читает, под мерный рокот прибоя. Вот. Сейчас в тебя ка-а-а-к влетит весь этот заряд романтики. Обхохочешься.

– Ладно, что ж… Она, кажется, вообще в воду упала. Всё равно жалко. А вы с Аннушкой уже познакомились?

– С кем?!

– С Анной Ивановной. Мы её так все называем, она чудесная, не то, что некоторые!

– Познакомился. Если это можно так назвать.

Что-то ты очень уж смелая в разговоре с незнакомым мужиком при полном безлюдье и практически неглиже, подумал Гурьев. Это непосредственность такая или причина интереснее? Или я просто совсем уже спятил?

– А вы в каких классах будете преподавать?

– В старших.

– И у нас?

– Вероятно.

Даша остановилась и повернулась к Гурьеву. Он тоже остановился – в полном замешательстве, впрочем, умудрившись это достаточно успешно скрыть:

– Что?!

– Вы меня не бойтесь, Яков Кириллович, – проговорила Даша. – Я в вас влюбляться не собираюсь, даже не думайте, и мешать вам работать не буду. У меня папа – морской офицер.

– Офицер?!

– Да. Офицер. Я это слово не произношу обычно, знаю, нельзя. Но вам – можно. Вы – настоящий.

Ну да, подумал Гурьев. Мне – можно. За версту видать: никому нельзя, а этому вот – можно. Вот же влип.

– Даша.

– Я же говорю – вы меня не бойтесь. Я устав очень хорошо знаю.

– Устав?

– Это папа всегда так говорит. Устав учила? Учила. Что можно – то можно, а что нельзя – то нельзя. Вот.

– Суровый у тебя папа.

– Он капитан. Командир, ему иначе никак. Но весёлый тоже бывает… Хотя редко, – Даша отвела со лба прядь волос и смущённо улыбнулась, но глаза при этом сохраняли испытующе-серьёзное выражение. – Вы не сердитесь, пожалуйста. Я вам даже спасибо толком не сказала.

– Не стоит благодарности, – усмехнулся Гурьев.

– Дело не в благодарности, – Даша вздохнула и посмотрела туда, где мористее виднелись силуэты двух военных кораблей. – Не только в этом, хотя и в этом тоже. Вам ведь самому было приятно меня спасать. Но это же… Думаете, я не понимаю, да? Если бы не вы, мне от них ни за что не уйти было. Вообще – не уйти. А жить после такого… Разве можно после такого жить?

Жить можно не только после такого, подумал Гурьев. И после такого, и после другого всякого разного… дивушко. Дивушко, да. Настоящее дивушко. Уж ты мне поверь, девочка моя дорогая. После чего только не живут люди на свете – и после такого вот тоже. Ибо и псу живому лучше, нежели мёртвому льву. Это поганая философия, знаю я, знаю. Но – что же всё это значит, очень хотелось бы мне выяснить, и поскорее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});