Литературная Газета 6459 ( № 16 2014) - Литературка Литературная Газета

А вот как размышляет супруг Аллы Боссарт Игорь Иртеньев, тоже не брезгующий довольно часто употреблять в стихах слово «г…о». Видимо, дело семейное. Можно сказать – кредо. « Тот широко известный факт, что я являюсь мужем Аллы Боссарт, никоим образом не сказывается на художественных достоинствах данной книжки, где тонкая литературная игра сочетается с лихо закрученными сюжетами, декорированными яркой словесной тканью ». И тут я задумалась. А как бы, интересно, могло сказаться на достоинствах «Холеры» то, что Иртеньев является мужем Боссарт? Разве что лексикон у супругов одинаковый и темы их беспокоят сходные. Ну ладно, не будем отвлекаться. Пожалуй, с высказыванием Иртеньева можно согласиться. Литературная игра действительно налицо, только какое отношение она имеет к подлинной литературе? И не тонкая она вовсе, а совершенно топорная – всё про г…о да про г…о. Лихо закрученный сюжет? Это имеется в виду тот факт, что главврач в итоге сам угодил в больницу? Так это давно не ново (см. Чехова). И насчёт яркой словесной ткани супруг Боссарт явно погорячился. Хотя ткань в принципе и тусклой не назовёшь. Скорее – безвкусной. Да ещё и с соответствующим, идущим от измученных диареей персонажей запашком.

Знаете, некоторые люди любят читать книги в туалете. И писатели тоже. У Хемингуэя в туалете специально книжные полки были повешены, ну, чтобы выбор был. Меня всегда эти туалетные чтецы страшно раздражали. А теперь, после прочтения книги Аллы Боссарт, подумала: не соорудить ли и мне полочки? Я уже знаю, какая книга наверняка займёт там достойное место.

Теги: Алла Боссарт. Холера

Всполохи русского мира

Виктор Ремизов. Воля вольная. - "Новый мир", 2013. – № 11, 12.

Приятно видеть в «Новом мире» публикацию, которая соответствует тем новомирским традициям, за которые журнал когда-то любила (т.е. читала) огромная страна. Роман Виктора Ремизова хорош многим – он, что обидно до слёз, многим уже и удивителен. Когда успели отвыкнуть?

В русской литературе последних десятилетий уменьшилось – далеко не пропорционально гендерному соотношению – количество мужской прозы. Увы, слишком часто авторы пишут нечто благообразное, бесполое и расплывчатое, словно бы специально созданное для того, чтобы не потерять часть потенциальной аудитории (а женщины читают больше мужчин, да). И вот на этом преимущественно благообразном (если глянуть чуть глубже – инфантильном) фоне роман Виктора Ремизова кажется волком, попавшим в городскую среду, – непривычным, опасным и красивым.

Во-первых, Ремизов знает то, о чём пишет. Зимнюю охоту. Таёжную рыбалку. Жизнь на побережье Охотского моря. Было время, когда фактурные, яркие, увлечённые описания взаимодействия природы и человека воспринимались как норма – теперь это экзотика. И если для европейской литературы это можно оправдать тем, что природа в Европе уже не может противопоставить человеку ничего грандиозного, то в России, с её тысячами километров тайги, такой довод не пройдёт.

Мы, живя в огромной стране с невероятным ландшафтным разнообразием, природными богатствами, сосредоточенными в основном далеко от распорядительного центра, вынуждены раз за разом натыкаться на городскую (и куда как часто – столичную) литературу. Принимая во внимание, что весь столичный образ жизни есть производная от российских ресурсов, хотелось бы поменьше о производной, побольше об основах. Ну хотя бы равномерно как-то. Но этого нет. А то, что есть – убогое, как рассказы столичных писателей о неизведанной и непонятной России, которая начинается сразу за МКАД. Председатель Государственной пограничной комиссии Дмитрий Рогозин едет в Новосибирск, и из Москвы его провожают одобрительными возгласами: «Правильно, надо чаще ездить в глубинку!» Дожили. Это для вас Новосибирск – глубинка? А что вы знаете об Охотском море? О территории, которая расположена ближе к нефтедобывающим регионам (например, Сахалину), чем Москва, но на которой, говорит герой Ремизова, нет ни одной бензозаправки?

Роман Ремизова следовало бы читать уже только ради этой фактуры. Чтобы не представлять себе страну, где живёшь, в виде трубы, которая тянется из безликих просторов в Москву, а оттуда – в Европу. Но если бы ценность романа сводилась к этому – она была бы невелика. Перед нами не только рассказ знающего человека. И не только художественное произведение с мужскими образами яркими и сильными, запоминающимися и реалистичными, что само по себе замечательно. Перед нами – удивительное дело! – русский роман с традиционной русской проблематикой. Традиционная русская проблематика – это ведь не «быть или не быть». И даже не «кто виноват и что делать». Вину за происходящее в России русские всегда готовы принять на себя. Русский выбор делания – всегда последний. Русский вопрос – это «за что стоит убить и/или умереть». Решается он всегда индивидуально, часто бессознательно. Но в литературе последних десятилетий почти никак не решается. Читатели успели отвыкнуть. И вот – пожалуйста.

На самом-то деле написана «Воля вольная» так, что всё главное понятно с самого начала. Даже трудно определить, достоинство это или недостаток романа. Но только с первых же страниц, с рассказа о погибающих за потомство лососях и юлящих гольцах, становится ясно, что это – развёрнутая метафора. И что всё так и произойдёт. Будут те, кто сделает «выбор лосося». И те, кто предпочтёт тактику гольца. «Это были две разные философии жизни. Одни жили и спасались по мелочи, другие жертвовали собой, и это делало их сильными». Видите? Понятно даже, на чьей стороне автор. А почему, собственно, должно быть непонятно?

Ну, например, потому, что пишет Ремизов о среде очень неоднозначной. Не только охотничьей, но и браконьерской. Где люди, не имея приемлемых квот на вылов рыбы, уничтожают её наспех варварскими способами (в итоге погибает на сорок процентов больше, чем если бы промысел был легальным). Где менты покрывают браконьеров (такса – двадцать процентов), где областное начальство всё знает, но до поры до времени не вмешивается, потому что вся пирамида снизу доверху питается незаконными доходами, а где-то несказанно далеко, в чужой и непонятной Москве, принимаются такие квоты и планы, которые никак не могут быть выполнены. Подзорная труба более не направлена на менеджера в дорогом костюме, страдающего в «Кофе-хаусе» на тему «Почему Россия не Европа». И оказалось, что, если увидеть Россию не в перевёрнутую трубу, она не так неизбывно загадочна и хаотична, какой рисуют её Дмитрий Быков и Борис Акунин. Но оттого, что российские нелепицы изображены не фантастически, а реалистично, они не становятся меньше. Напротив. Здесь-то и ставится последний выбор. И сверхспособностей нет ни у кого, и никого они не спасут.

Может быть, здесь нет наших любимых разговоров о русском рабстве? Есть. Есть удивительнейшая вещь: полярно-противоположные выводы о причинах равнодушия русских к чужеродной по образу своих действий власти. Авторская ирония проявляет себя в том, что одну точку зрения высказывают люди из условно-интеллигентской среды и некоторые правоохранители: привычка к рабству, невозможность жизни без хозяина. А другую – «местные», «простые»: причина равнодушия народа к власти в том, что она не нужна. Совсем. Поэтому о хорошем состоянии своего ружья я позабочусь. А до хорошего состояния власти мне дела нет. Вот такие два мнения. Им не сойтись никогда.

В классической русской литературе время от времени кто-нибудь начинает петь, а герои – внимать. Поют у Тургенева, поют у Толстого. Поют у Булгакова. У Солженицына Матрёна со слезами на глазах слушает Глинку. У Ремизова суровые сибирские мужики размягчённо слушают «Реквием» Моцарта. Понятно, не тогда, когда его играют на концерте в Доме культуры. А в зимовье посреди тайги, когда струны гитары перебирает человек-перекати-поле, оторвавшийся от своей среды, воевавший на Кавказе и теперь принятый тайгой как свой. С трудом, но можно себе представить такую картину. А представив, уже совсем нетрудно в неё поверить. Чуткость – одно из наиболее убедительных и важных свойств, приданных Ремизовым его грубоватым и мужественным героям. Это вам не рэмбы картонные из американских боевиков, которые, чтобы заглушить в себе тоску, смотрит на ночь капитан Семихватский. Колоритный, мощный мент, мечтающий об одном: чтобы им гордился крутой старик-батя, презирающий официальную законность и её охранителей. А батя не гордится. Им тоже не сойтись никогда. И не выдюжит роли посредника между тайгой и столицей тоже приехавший охотиться и тоже слушающий хорошую музыку москвич Жебровский. Одной лишь музыки и общего занятия – недостаточно. Надо ещё, чтобы «рвало на части от любви и жалости к товарищам, к людям вообще». Это не всем дано. И, как ни странно, не прививается образованием.