Стихотворения (1908-1937) - Осип Мандельштам

1937, Воронеж

***

О, как же я хочу, Нечуемый никем, Лететь вослед лучу, Где нет меня совсем! А ты в кругу лучись,Другого счастья нет, И у звезды учись Тому, что значит свет. Он только тем и луч, Он только тем и свет, Что шепотом могуч И лепетом согрет. И я тебе хочу Сказать, что я шепчу, Что шепотом лучу Тебя, дитя, вручу.

27 марта 1937, Воронеж

91

Стихи о неизвестном солдате.

****************************

(1) Этот воздух пусть будет свидетелем Дальнобойное сердце его И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна, вещество.

До чего эти звезды изветливы: Все им нужно глядеть - для чего? В осужденье судьи и свидетеля, В океан без окна вещество.

Помнит дождь, неприветливый сеятель, Безымянная манна его, Как лесистые крестики метили Океан или клин боевой.

Будут люди холодные, хилые Убивать, голодать, холодать, И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат.

Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилою Без руля и крыла совладать,

И за Лермонтова Михаила Я отдам тебе строгий отчет, Как сутулого учит могила И воздушная яма влечет.

(2) Шевелящимися виноградинами Угрожают нам эти миры, И висят городами украденными, Золотыми обмолвками, ябедами Ядовитого холода ягодами Растяжимых созвездий шатры Золотые созвездий миры.

(3) Сквозь эфир десятичноозначенный Свет размолотых в луч скоростей Начинает число опрозраченный. Светлой болью и молью нулей.

А за полем полей поле новое Треугольным летит журавлем Весть летит светлопыльной дорогою И от битвы вчерашней светло.

92

Весть летит светопыльной дорогою Я не Лейпциг, не Ватерлоо, Я не битва народов. Я - новое, От меня будет свету светло.

В глубине черномраморной устрицы Аустерлица погас огонек Средиземная ласточка щурится, Вязнет чумный Египта песок.

(4) Аравийское месиво, крошево, Свет размолотых в луч скоростей И своими косыми подошвами Луч стоит на сетчатке моей. Миллионы убитых задешево Притоптали траву в пустоте, Доброй ночи, всего им хорошего От лица земляных крепостей. Неподкупное небо окопное, Небо крупных оконных смертей, За тобой - от тебя - целокупное Я губами несусь в темноте. За воронки, за насыпи, осыпи По которым он медлил и мглил, Развороченный - пасмурный, оспенный И приниженный гений могил.

(5) Хорошо умирает пехота, И поет хорошо хор ночной Над улыбкой приплюснутой швейка, И над птичьим копьем Дон-Кихота, И над рыцарской птичьей плюсной. И дружит с человеком калека: Им обоим найдется работа. И стучит по околицам века Костылей деревянных семейка Эй, товарищество - шар земной!

(6) Для того ль должен череп развиться Во весь лоб - от виска до виска, Чтоб его дорогие глазницы Не могли не вливаться в войска. Развивается череп от жизни Во весь лоб - от виска до виска, Чистотой своих швов он дразнит себя, Понимающим куполом яснится, Мыслью пенится, сам себе снится Чаша чаше, отчизна - отчизне, Звездным рубчиком шитый чепец, Чепчик счастья - шекспира отец.

93

(7) Ясность ясеневая и зоркость яворовая Чуть-чуть красная мчится в свой дом, Словно обмороками затоваривая Оба неба с их тусклым огнем. Нам союзно лишь то, что избыточно, Впереди - не провал, а промер, И бороться за воздух прожиточный Это слава другим не в пример.

И сознанье свое затоваривая Полуобморочным бытием, Я ль без выбора пью это варево, Свою голову ем под огнем?

Для того ль заготовлена тара Обаянья в пространстве пустом, Чтобы белые звезды обратно Чуть-чуть красные мчались в свой дом?

Слышишь, мачеха звездного табора Ночь, что будет сейчас и потом?

(8) Наливаются кровью аорты, И звучит по рядам шепотком: - Я рожден в девяносто четвертом, Я рожден в девяносто втором... И,в кулак зажимая истертый Год рожденья с гурьбой и гуртом, Я шепчу обескровленным ртом: - Я рожден в ночь с второго на третье Января в девяносто одном. Ненадежном году, и столетья Окружают меня огнем.

1937, Bоронеж

***

Флейты греческой тэта и йота Словно ей не хватало молвы Неизваянная, без отчета, Зрела, маялась, шла через рвы.

И ее невозможно покинуть, Стиснув зубы ее не унять, И в слова языком не продвинуть, И губами ее не размять.

А флейтист не узнает покоя Ему кажется, что он - один, Что когда-то он море родное Из сиреневых вылепил глин.

94

Звонким шепотом честолюбивым, Вспоминающим шепотом губ Он торопится быть бережливым, Емлет звуки, опрятен и скуп.

Bслед за ним мы его не повторим, Комья глины в ладонях моря, И когда я наполнился морем, Мором стала мне мера моя.

И свои-то мне губы не любы, И убийство на том же корню. И невольно на убыль, на убыль Равноденствие флейты клоню.

7 апреля 1937, Воронеж

***

Нереиды, мои нереиды, Bам рыданье - вода и питье. Дочерям среди зимней обиды Состраданье обидно мое.

***

Я к губам подношу эту зелень, Эту клейкую клятву листов, Эту клятвопреступную землю: Мать подснежников, кленов, дубков. Погляди, как я крепну и слепну, Подчиняясь смиренным корням; И не слишком ли великолепно От гремучего парка глазам? А квакуши, как шарики ртути, Голосами сцепляются в шар, И становятся ветками прутья И молочною выдумкой пар.

30 апреля 1937

***

Как по улицам Киева-вия Ищет мужа, не знаю чья, жинка, И на щеки ее восковые Ни одна не скатилась слезинка. Не гадают цыганочки кралям, Не играют в купеческом скрипки, На Крещатике лошади пали, Пахнут смертью господские липки. Уходили с последним трамваем Прямо за город красноармейцы, И шинель прокричала сырая: "Мы вернемся еще, разумейте!"

апрель 1937

95

***

Клейкой клятвой пахнут почки, Вот звезда скатилась, Это мать сказала дочке, Чтоб не торопилась.

"Подожди", - шепнула внятно Неба половина И ответил шелест скатный: "Мне бы только сына...

Стала б я совсем другою Жизнью величаться, Будет зыбка под ногою Легкою качаться.

Будет муж, прямой и дикий, Кротким и послушным, Без него, как в черной книге, Страшно в мире душном..."

Подмигнув на полуслове, Запнулась зарница. Старший брат нахмурил брови. Жалится сестрица

Bетер бархатный, крыластый Дует в дудку тоже, Чтобы мальчик был лобастый, На двоих похожий.

Спросит гром своих знакомых: "Bы, грома, видали, Чтобы липу до черемух Замуж выдавали?"

Да из свежих одиночеств Леса - крики пташьи, Свахи-птицы свищут почесть Льстивую Наташе.

И к губам такие липнут Клятвы, что, по чести, В конском топоте погибнуть Мчатся очи вместе.

Bсе ее торопят часто: "Ясная Наташа, Выходи,за наше счастье, За здоровье наше!"

2 мая 1937

96

***

1 К пустой земле невольно припадая, Неравномерной сладкою походкой Она идет,чуть-чуть опережая Подругу быструю и юношу-погодка. Ее влечет стесненная свобода Одушевляющего недостатка, И кажется, что ясная догадка B ее походке хочет задержаться О том, что эта вешняя погода Для нас - праматерь гробового свода, И это будет вечно начинаться.

2 Есть женщины, сырой земле родные, И каждый шаг их - гулкое рыданье. Сопровождать умерших и впервые Приветствовать воскресших - их призванье. И ласки требовать от них преступно, И расставаться с ними непосильно. Сегодня - ангел, завтра - червь могильный, А послезавтра - только очертанье. Что было поступь - станет недоступно. Цветы бессмертны. Небо целокупно. И то, что будет, - только обещанье.

4 мая 1937

***

На меня нацелилась груша да черемуха Силою рассыпчатой бьет меня без промаха. Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями, Что за двоевластье там? B чьем соцветьи истина? С цвету ли, с размаха ли, бьет воздушно-целыми Воздух, убиваемый кистенями белыми. И двойного запаха сладость неуживчива: Борется и тянется - смешана, обрывчива.

4 мая 1937

97

Рим

***

Где лягушки фонтанов, расквакавшись И разбрызгавшись, больше не спят И, однажды проснувшись, расплакавшись, Во всю мочь своих глоток и раковин Город, любящий сильным поддакивать, Земноводной водою кропят,

Древность летняя, легкая, наглая, С жадным взглядом и плоской ступней, Словно мост ненарушенный ангела В плоскоступьи над желтой водой,

Голубой, онелепленный, пепельный, В барабанном наросте домов, Город, ласточкой купола лепленный Из проулков и из сквозняков, Превратили в убийства питомник Bы, коричневой крови наемники, Италийские чернорубашечники, Мертвых цезарей злые щенки...

Все твои, Микельанджело, сироты, Облеченные в камень и стыд, Ночь, сырая от слез, и невинный, Молодой, легконогий Давид, И постель, на которой несдвинутый Моисей водопадом лежит, Мощь свободная и мера львиная В усыпленьи и рабстве молчит.

И морщинистых лестниц уступки В площадь льющихся лестничных рек, Чтоб звучали шаги, как поступки, Поднял медленный Рим-человек, А не для искалеченных нег, Как морские ленивые губки.

Ямы форума заново вырыты, И раскрыты ворота для ирода, И над римом диктатора - выродка Подбородок тяжелый висит.

16 марта 1937

98

***

Заблудился я в небе, - что делать? Тот, кому оно близко, ответь! Легче было вам, дантовых девять Атлетических дисков, звенеть. Не разнять меня с жизнью, - ей снится Убивать и сейчас же ласкать, Чтобы в уши, в глаза и в глазницы Флорентийская била тоска. Не кладите же мне, не кладите Остроласковый лавр на виски, Лучше сердце мое разорвите Вы на синего звона куски! И когда я умру, отслуживши, Всех живущих прижизненный друг, Чтоб раздался и шире и выше Отклик неба во всю мою грудь!