Тайные учения Тибета (сборник) - Давид-Ниэль Александра

Маску Махакалы, т. е. его самого, так как будто бы именно в ней он обитает, – извлекали из шкафа и помещали в темную пещеру рядом с храмом, специально отведенную для него и ему подобных. Пещеру сторожили двое послушников. Чтобы помешать Махакале ускользнуть, они без передышки бормотали магическую формулу. Часто в ночную пору бедные мальчики, убаюкиваемые монотонным напевом, боролись с дремотой, дрожа от ужаса, в полном убеждении, что малейшая оплошность с их стороны даст демону возможность выйти на свободу, и тогда они неминуемо станут его первыми жертвами.

Крестьян в окрестных деревнях очень беспокоила видимость предоставляемой Махакале свободы. Они рано запирали двери своих жилищ, матери умоляли детей возвращаться до захода солнца. Более мелкая бесовская братия блуждала по окрестностям, подстерегая удобный случай устроить кому-нибудь злую каверзу. Ламы зазывали их заклинаниями и загоняли в подобие очень красивой клетки, сделанной из цветных ниток и деревянных дощечек. Эту изящную темницу затем торжественно выносили за монастырские стены и бросали вместе с заключенными в ней узниками в пылающий костер.

Но, на счастье колдунов, бесы, составляющие для них постоянный источник доходов, бессмертны, и на следующий год приходится проделывать все сначала.

Пока я жила в монастыре, из Тибета вернулся один ученый лама именитого сиккимского рода. Он наследовал от своего недавно умершего брата сан настоятеля монастыря Рхюмтек.

Обычай требовал от него совершения в различных гомпа его секты обрядов, обеспечивающих усопшему благоденствие на том свете.

Я знала покойника. Он был прекрасный человек, муж двух жен, всегда жизнерадостный, без претензий на глубокие философские познания, но умевший по достоинству ценить добрый французский коньяк, что он и доказывал, поглощая по нескольку бутылок в день.

В своей стране он был богачом и имел обыкновение покупать наугад массу вещей, совсем не зная их истинного назначения. Помню, однажды я увидела на этом крепко сколоченном силаче с могучими плечами головной убор трехлетнего младенца, украшенный невинными розовыми лентами.

Новый настоятель обычно именовался «господином из Тибета», так как он жил преимущественно в Тибете; он не походил на своего брата решительно ни в чем. Даже в Лхасе он слыл выдающимся ученым-грамматистом, имел высокую степень посвящения и соблюдал безбрачие, что среди духовного сословия в Гималаях было редкостью.

Возглавляемые им похоронные церемонии длились целую неделю. Блаженные дни пиршества для трапа: в течение этого времени на монастырскую братию изливались щедроты наследников.

Затем Пе кушог приступил к совершаемому ежегодно обряду благословения монастырских зданий. Эскортируемый хором трапа, гнусаво распевающим молитвы добрых пожеланий, он промчался по коридорам монастыря, зашвыривая на бегу в каждую комнату немного освященного зерна. Несколько пригоршней ячменя, брошенных им с благосклонной улыбкой и приветствием «Траши ног» («Да пребудет здесь изобилие»), стегнули по полотнищам моей «палатки-спальни» и рассыпались по столу и по книгам в «кабинете».

Благоденствие! Благоденствие!.. После таких усердных заклятий и освящений монастырь должен был бы стать филиалом райской Обители великого блаженства.

Тем не менее монахи, видимо, чувствовали себя не совсем уверенно. Втайне они сомневались не только в своих собственных оккультных способностях, но и в оккультных знаниях ученого-грамматиста. А вдруг каким-нибудь бесам удалось избежать уничтожения? Они пока только притаились и приготовились снова приняться за старое.

Однажды вечером появился гомштен из Лаштена, облаченный во все атрибуты черного мага: пятигранная тиара, ожерелье бусин, выточенных из человеческих черепов, фартук резного ажурного кружева из человеческих костей, магический кинжал за поясом.

От стоял на виду у всех перед большим костром, чертил фигуры по воздуху жезлом-дорджи и, читая тихим голосом заклинания, наносил в пространство удары ножом.

Не знаю, с какими невидимыми демонами он сражался, но в фантастическом освещении пляшущего пламени костра он сам производил впечатление настоящего дьявола.

Лечение, которое я сама себе прописала, оказалось эффективным. Каковы бы ни были причины моего нездоровья – микробы ли лихорадки, исчезнувшие при перемене обстановки, умственное переутомление, развеянное новизной впечатлений, или же сознательные существа из оккультного мира, побежденные моей решимостью не поддаваться их влиянию, – что бы там ни было, но меня оставили в покое.

Тем не менее во время моего пребывания в Поданге имел место следующий странный случай.

Сидкеонг-тулку, сделавшись махараджей, вздумал убедить своих подданных отказаться от суеверий и исповедовать древний буддизм. Преследуя эту цель, он пригласил одного монаха-проповедника, философа Южной школы, для борьбы против антибуддийских обычаев, таких как колдовство, поклонение духам и пристрастие к спиртным напиткам. Монах этот, по имени Кали Кумар, принялся за дело. Для махараджи-ламы, настоятеля Поданга, были отведены в монастыре особые покои. Он занимал их в тех редких случаях, когда возглавлял отправляемые монахами религиозные церемонии. В бытность мою в монастыре он провел в нем два дня.

Однажды в предвечерние часы мы пили с ним чай и беседовали о миссии Кали Кумара и других способах просвещения закосневших в суеверии горных жителей.

– Невозможно теперь точно знать, – говорила я, – каким был настоящий Падмасамбхава, когда-то проповедовавший в Тибете. Несомненно только одно: тибетские «Красные шапки» из Сиккима сделали его героем легенд, поощряющим пьянство и нелепые пагубные обычаи. Они поставили его изображения на свои алтари и поклоняются под именем Падмасамбхавы злому духу собственного изготовления… Вот точно так же, как и вы сами, – сказала я, смеясь и указывая на статуэтку великого мага, восседавшего на алтаре в глубине комнаты в сиянии горящего у его ног светильника.

– Следовало бы, – снова начала я… и прервала фразу. Меня перебили. Между тем никто ничего не говорил. В комнате было совершенно тихо, но я живо ощущала присутствие какой-то враждебной силы… Третий невидимый собеседник вмешался в разговор.

– Ничего у вас не выйдет, что бы вы ни затеяли, – сказал он. – Люди в этой стране принадлежат мне… Я сильнее вас.

С изумлением внимала я этому голосу, не издававшему ни малейшего звука, и решила уже, что он просто был отголоском моих сомнений в успехе предполагаемых реформ, как вдруг махараджа ответил. Он ответил на то, чего я не говорила. Он возражал невидимому противнику его планов:

– Почему это у меня ничего не выйдет? – спросил он. – Возможно, чтобы изменить верования селян и низшего духовенства, потребуется много времени. Будет нелегко уморить с голоду демонов, которых они кормят, но победа все-таки останется за мной.

Он шутил, намекая на обычай колдунов приносить животных в жертву злым духам.

– Но ведь это не… – начала было я и запнулась… Мне вдруг пришло в голову, что, несмотря на отважное объявление войны демонам, принцу все-таки не чужды суеверия, и лучше будет ничего ему не рассказывать.

Не хочу утверждать, что мое мнение о суевериях Сидкеонг-тулку было правильным. Он, вероятно, был свободен от них в большей степени, чем я предполагала. Об этом свидетельствуют следующие его поступки.

По гороскопу махараджи, год, оказавшийся потом годом его смерти, был чреват для него всякими опасностями. Вера тибетцев в предсказания судьбы по гороскопу незыблема. Желая устранить враждебные влияния, многие ламы, в их числе и гомштен из Лаштена, предложили магарадже отслужить принятые в подобных случаях обряды. Сидкеонг-тулку поблагодарил и наотрез отказался, говоря, что, если ему суждено умереть, он сумеет перейти в мир иной и без священнодействий.

Я убеждена, что махараджа оставил по себе память нечестивца. Кроме того, все введенные им новшества и религиозные реформы были отменены. С проповедями, с запрещением пить пиво в храмах было покончено. Какой-то лама просто оповестил местное духовенство о возвращении к старым обычаям и привычкам.