Обожженные языки (сборник) - Мэтт Иган

Я выглядываю в окно – проверить, как дела у нее на работе. Небо настолько ярко-голубое, что у меня только один вопрос в голове: и за что мне посчастливилось влюбиться в Мелоди?

Но сегодня я вижу за окном такое, что задаю себе совсем другой вопрос. Мелоди сидит на капоте машины, стоящей на парковке. И она не одна. «Эй, Мелоди! – стучу я по стеклу. – Почему ты с другим?!» Она прижимается к нему. Обнимает. Целует в лоб.

Штаны одевать некогда. Я должен – просто должен! – добраться до супермаркета и отодрать мистера Шофера от моей Мелоди. Я бегу вниз по лестнице, сигая через две ступеньки, и чуть не сшибаю с ног мистера Лаудера.

– Дуги, где твои штаны? – Он хватает меня за руку. – Немедленно вернись!

Но я опрокидываю соседа на пол и перепрыгиваю через него.

Стеклянные двери разлетаются на миллион осколков. Мелоди оборачивается, видит, как я бегу к ней в одних трусах и рубашке, и выхватывает из кармана телефон.

Раздается визг тормозов, но машина все-таки врезается в меня. Я отскакиваю от ветрового стекла, сползаю по капоту, совсем как чемпион Томми Дример[14], и бегу дальше.

Все это время мистер Лаудер кричит у меня за спиной:

– Дуги, вернись!

Но моя цель – «Шопрайт». Когда я оказываюсь на месте, то даже не нахожу что сказать, поэтому просто сгребаю шофера-совратителя в охапку и швыряю его на землю.

– Перестань! – визжит Мелоди.

Но я хватаю этого грязного водилу за волосы, сжимаю руку в настоящий бойцовский кулак и трижды бью его в глаз. Потом я применяю прием под названием «двойной нельсон» – просовываю руки ему под мышки и давлю ладонями на затылок. Прямо как Джордж Стил по прозвищу Зверь.

Напоследок я плашмя падаю на него и трижды ударяю ладонями в тротуар.

Победа за мной – Мелоди снова моя!

Мистер Лаудер пытается меня оттащить, причитая:

– Нельзя так делать! Нельзя!

Я знаю, что победил, поэтому даю шоферу-лузеру подняться.

Тут откуда-то слышится завывание сирены, и прямо перед «Шопрайтом» тормозит полицейская машина. Из нее выходят двое копов.

Я отдаю им честь.

– Кто здесь Мелоди? – спрашивает один.

Я щелкаю пальцами и указываю на свою девушку.

Она вскидывает руки и визжит:

– Не подходи!

Потом поворачивается к полицейским:

– Дуги каждый день бродит по магазину в одном и том же коричневом костюме. Все время дарит мне подарки и ни слова не говорит. Агрессии он раньше не проявлял.

Когда мистер полицейский спрашивает, как меня зовут, я скрещиваю на груди руки.

Из-за спины у меня мистер Лаудер отвечает:

– Дуглас Лаудер.

Вечно он все портит!

– Наш Дуги и мухи не обидит, – добавляет он.

Тут мистер грязный водила со стоном произносит:

– Со мной все в порядке. Я даже в суд подавать не буду – только держите эту гориллу подальше от моей девушки.

Полицейские спрашивают у папы, где мы живем, и он указывает на многоэтажное здание на другой стороне улицы.

– Мы проводим вас до дома, – заявляет мистер полицейский с говорящей рацией. – Посмотрим, что да как. Заодно убедимся, что вы больше никого не покалечите. Ты ведь не против, Дуги?

Я утвердительно щелкаю пальцами.

По дороге мистер Лаудер объясняет, что мама старается не ограничивать мою свободу: они снимают для меня отдельную квартиру, а сами живут этажом ниже. Потом рассказывает, как я получил работу по специальной государственной программе.

– Один из нас всегда следит, чтобы с ним ничего не случилось. Может, Дуглас и не слишком сообразителен, зато у него такое любящее и доброе сердце, каких еще поискать.

Мы поднимаемся ко мне в квартиру.

– Присядь, Дуги, – говорит мистер полицейский.

Он пролистывает мои журналы по реслингу и достает из конфетницы несколько «Скиттлз». Пока коп пялится в окна и заглядывает за двери, я изображаю, что у меня столбняк. Потом он подходит к шкафу, и я начинаю стучать коленками.

Мистер полицейский за руку выводит Мелоди из шкафа. На ней по-прежнему футболка с надписью «100 % Мелоди» и больше ничего. Никаких трусов. Теперь я щелкаю пальцами в такт ее имени.

Папа опускает голову, будто молится, и бормочет:

– Ну, надо же было купить ему что-нибудь. А то он совокуплялся с подушками.

Мистер полицейский только качает головой и говорит в рацию:

– Ничего. Все чисто. Ну, или вроде того.

Потом берет Мелоди за палец, и она оседает на пол. Прежде чем уйти, он передает ее папе и произносит:

– Избавьтесь-ка лучше от этого.

Мистер Лаудер качает головой и тоже уходит, волоча за собой Мелоди. На прощание он говорит:

– Веди себя хорошо, Дуглас. Через час приходи обедать.

Дверь закрывается, и я остаюсь в квартире один. Я стягиваю пиджак и спрыскиваю запястья ванильно-сахарным спреем, потом тру ими шею.

Я включаю телевизор и кладу на колени подушку.

Время тянется очень медленно. Наконец начинается «Колесо фортуны», и я перестаю гонять сопли. Я не могу отгадать ни одного слова до самого бонусного раунда. Тогда я начинаю собираться, щелкая пальцами в такт словам: «Если любишь кого-то, отпусти его».

Тайлер Джонс

«Ф» – значит «фикция»[15]

Большую часть своей жизни я выдавал себя за другого человека. Правда, раньше мои жалкие потуги никого не интересовали.

Года три назад в Портленде я бродил по книжному магазину в поисках редкого издания «Поручителей» Теодора Ардена – подарочного, в кожаном переплете. В нескольких шагах от меня работник магазина наводил порядок на полках, расставляя брошенные посетителями книги. Я буквально кожей чувствовал, что он не сводит с меня глаз. Поначалу я оскорбился – уж не принял ли с меня за воришку? – но стоило мне посмотреть в его сторону, как он почти смущенно отвернулся. Я наклонил голову, читая заголовки на корешках, и боковым зрением снова уловил его пристальный взгляд – отнюдь не подозрительный, скорее ошеломленный и завороженный.

Я повернулся к работнику, и на этот раз он не отвел глаза. На мгновение повисла пауза: никто не хотел заговаривать первым.

Наконец он кашлянул и протянул мне книгу.

– Простите, сэр, не могли бы вы подписать?

Это было первое издание «Минорной тональности».

Я поставил подпись.

Эту подпись я тренировал двадцать лет и добился естественной небрежности, почти автоматизма. Так пишут только собственное имя. Работник магазина протянул мне ручку, и я уверенным почерком вывел: «Дон Свонстром». Получилась точная копия автографа на «Минорной тональности», которую я неделю назад видел на интернет-аукционе. Аукцион выиграл какой-то японец со ставкой в двадцать тысяч долларов.

Я вернул книгу; работник взял ее дрожащими руками.

– Поверить не могу, что это вы. Я прочел все ваши книги от корки до корки. Вы изменили мою жизнь: благодаря вам я захотел стать писателем.

Я улыбнулся и благодарно кивнул.

– Спасибо. Рад, что вам понравилось.

– Можно угостить вас в баре, если вы не очень заняты?

– Благодарю за приглашение, но мне пора. Буду признателен, если вы не выдадите моего присутствия, пока я не уйду.

* * *

Я увлекся сочинительством еще в старших классах и с тех пор написал восемь романов, сорок два рассказа, три сценария и одну-две пьесы. Ни страницы не было напечатано. От литературных агентов приходил отказ за отказом. Мои сюжеты критиковали как пресные и банальные. Стиль называли «бледным подражанием Дону Свонстрому». Меня обвиняли в плагиате, и, признаюсь, в ранних произведениях без него не обошлось. Я был одержим этим человеком – считал его гением, искуснейшим мастером пера, способным потягаться с самим Шекспиром.

Я ежегодно читал и перечитывал все, что написал Дон Свонстром, иногда в хронологическом порядке, а иногда – в зависимости от того, в какое время года мне впервые попало в руки конкретное произведение. Например, я читал «Сталь и стекло» зимой восемьдесят восьмого, сразу после публикации, и для меня книга навсегда останется зимней. Помню, как сидел на лыжной базе у большого окна с видом на склоны. Друзья увлеченно утюжили снежные склоны, а я сидел в кресле и листал страницу за страницей, неровно дыша и кусая ногти. Воображаемый мир поглотил меня с головой. Я не мог понять, откуда у автора – моего ровесника – столько зрелости и мудрости. В глубине души я завидовал ему и злился, что сам не в силах хотя бы приблизиться к уровню «Стали и стекла».

Летом тысяча девятьсот девяносто второго года я дважды подряд прочел «Бумажных тигров»: закончил, вернулся на первую страницу и начал заново, теперь уже конспектируя. Тому, кто никогда не переживал подобного, трудно описать этот судьбоносный миг, когда за чтением ты вдруг понимаешь, что автор заглянул тебе в душу и облек в слова все твои беспорядочные и противоречивые мысли. Казалось, Дон Свонстром – мой двойник, только более яркий и лучше осознающий свою суть.