Дым отечества, или Краткая история табакокурения - Игорь Богданов

В конце XIX века было много сортов папирос: «Царские», «Сенаторские» (их упоминает И. Г. Эренбург в первом рассказе своего знаменитого цикла «Тринадцать трубок» — «высший сорт «А»-10 штук, 6 копеек»), «Баронские», «Княжеские», «Заря», «Бабочка», «Альфа», «Гадалка», «Бальные», «Народные», «Константинопольские», «Роза», «Небывалые», «Успех», «Золотая марка», «Гербовые» и др. Названия печатались вместе с фамилией фабриканта на коробочках и сопровождались рисунками — на «Гербовых» — герб России, на «Гадалке» — гадающая цыганка, на «Бабочке» — полуобнаженная девушка с бабочкой, на «Розе» — розан, на «Народных» — пляшущий мужичок.

В коробки вкладывались листочки с предсказаниями, со стихами, фальшивыми почтовыми марками иностранных государств (например, в «Золотую марку») и пр.; в коробки «Счастливых» папирос вкладывали билеты, на которые можно было взять на фабрике сотню папирос бесплатно — если, конечно, повезет. А счастливые билеты любителям табака были позарез нужны, ибо верно сказано, что курящий вредит не только своему здоровью, но и собственному финансовому благополучию.

Нередко выпуск папирос приурочивали к каким-либо событиям. Так в 1891 году во время захода в Петербург французской эскадры были выпущены папиросы «Франко-русские» и «Маренго» (название одного из кораблей этой эскадры). При открытии Закаспийской военной железной дороги в 1888 году вышли папиросы «Анненков» с портретом генерала М. Н. Анненкова, руководившего строительством этой жизненно важной для России магистрали (как в ее честь не покурить? А сколько всего было выкурено, пока ее строили целых восемь лет?). После русско-турецкой войны 1877–1878 годов были в моде папиросы «Скобелевские» — с изображением генерала М. Д. Скобелева, пользовавшегося огромной популярностью в России (достал пачку скобелевских — лишний раз на портрет отважного генерала взглянул).

Папиросы носили в серебряных, алюминиевых, никелевых, черепаховых и кожаных портсигарах, в которых помещалось от двадцати до тридцати штук. Как и табакерки, портсигары служили символами материального достатка их владельцев. Лучшие ювелирные фирмы Петер бурга — К. Фаберже, И. Е. и В. И. Морозовых — создавали подлинные шедевры, подражать которым стремились десятки менее талантливых, а то и вовсе мало талантливых мастеров. По словам мастера-композитора фирмы «К. Фаберже» Франца Петровича Бирбаума, огромную роль играли в ней «портсигарщики, то есть специалисты по изготовлению коробок, табакерок, папиросниц, дамских несессеров — вообще вещей, где шарнирам и затворкам нужно уделять особое внимание. Заграничные мастера всегда удивлялись совершенству этих наших работ. Плотность затворов была такова, что на полированной поверхности папиросницы сразу трудно было найти линию, отделяющую крышку от корпуса, а все коробки и подобные им предметы закрывались без малейшего звука».

Обширной коллекцией портсигаров (несколько десятков штук) обладал император Николай II. Ныне эти великолепные произведения ювелирного искусства украшают многие музеи и частные собрания Европы и Америки. Подобно табакеркам екатерининской эпохи, именной портсигар с шифром «Н II» на крышке был очень дорогим подарком. Николай Александрович был заядлым курильщиком («когда был взволнован, беспрерывно курил», — отмечает мемуарист). В Александровском дворце в Царском Селе особое место среди предметов убранства занимает его курительный столик, смонтированный в виде ружейной пирамиды из трех настоящих винтовок системы Мосина[17]. Между ними закреплена круглая стальная столешница-мишень, а пепельницей служит обычный солдатский походный котелок.

Фирма Фаберже, к слову сказать, живо отреагировала на потребности этого рынка во время Первой мировой войны, наладив для фронтовиков массовый выпуск дешевых пепельниц и портсигаров из меди и латуни. Их было изготовлено несколько тысяч, но до нас дошло лишь считанное количество экземпляров.

Папиросная бумага была довольно дорогой. Привозить ее приходилось из Англии и Франции, потому что местные бумажные фабрики поставляли не очень хорошую продукцию. По мнению тогдашних специалистов, «главный недостаток российской бумаги состоит в том, что при своей толстоте она недостаточно плотна, имеет скважины, через которые проходит дым, отчего курение не только затруднительно, но и иногда и вовсе невозможно». Для папирос с отечественным табаком принято было использовать белую бумагу английского производства, а американский табак (мэрилендский, виргинский) набивался в желтую бумагу французского изготовления.

В 1860-е годы в Петербурге была известна и так называемая «гигиеническая» папиросная бумага, дававшая при горении натуральный табачный дым. При ее фабрикации использовались продукты переработки табачных листьев в смеси с обычной бумажной массой. Столичные медики дали новшеству высокую оценку, однако широкого практического применения оно так и не нашло.

На упаковку сигар и папирос шли бумага и картон лучших сортов, а этикетки, отличавшиеся оригинальностью и красочностью, выполнялись в технике многоцветной печати. Высоко ценилась продукция «Заведения графических искусств» Э. И. Маркуса, находившаяся на 10-й линии Васильевского острова, 59.

Яркие картонные коробки Маркуса мы теперь можем видеть только на старых иллюстрациях или в музее. Курильщики прошлых лет безжалостно выбрасывали их в урны. Кстати, появлением мусорных урн мы обязаны прежде всего курильщикам (хоть что-то полезное должны они были сделать для города). Поначалу урны появились в самых людных местах — на площадях, бульварах, вокзалах, в торговых рядах, и произошло это, очевидно, где-то в середине XIX века. Массивные каменные сосуды устанавливали в вестибюлях государственных учреждений и банков, вычурные вазы из бронзы, фарфора, майолики украшали холлы и парадные лестницы столичных особняков. Следует упомянуть и скромные навесные ящички с надписью «Для окурков», которыми обзавелся столичный городской транспорт (конки и трамваи). Все это многообразие стилей, материалов, творческой фантазии было задействовано не только из стремления угодить курильщикам, но и являлось следствием распространенного среди некурилыциков страха перед оставленной без присмотра тлеющей папиросой (сигарой, сигаретой, самокруткой).

Нет худа без добра!

На середину XIX века пришелся пик увлечения трубками. К тому времени по всей Европе распространился так называемый «восточный стиль» (или «турецкий»). Вместе с персидскими коврами, мягкой мебелью и экзотическим оружием одной из примет того времени стала трубка с длинным, чуть не полутораметровым чубуком. Эти трубки были украшены затейливой резьбой, тонкой инкрустацией из серебра, самоцветов, перламутра, ценных пород дерева, а мундштук нередко изготавливался из янтаря, что отметил еще Пушкин в «Евгении Онегине»: «Янтарь на трубках Цареграда / Фарфор и бронза на столе…» (Царьградом в русских средневековых литературных текстах, а впоследствии в повседневной речи называли Константинополь, переименованный в XV веке в Стамбул.) Бытовало мнение, что такой мундштук обладал особым тонким вкусом.

В каждом гостеприимном и благополучном доме имелась коллекция трубок, чубуков и мундштуков; для их хранения сооружались высокие стеллажи. Как и в прежние годы, лучшими считались черешневые мундштуки. В зажиточных домах при трубках состояли казачки, в обязанности которых входило чистить трубки, запаливать их и раскуривать. Дядя Н. А. Лейкина курил «табак Жукова из трубок на длинных чубуках, которых у него было много, и стояли они в углу в медном тазу».

Для парадных чубуков ставили также стойку или вешалку. Табак держали в особых шкафчиках с ящичками. На вешалке затейливой столярной работы висели вплотную к стене самые длинные чубуки с янтарными мундштуками, прикрепленные шелковыми петлями с медными крючками к планке вешалки.

Гостей приглашали в курительную комнату, убранную разнообразными произведениями восточных ремесел, и предлагали трубки на выбор. Нередко гости оказывались в весьма оригинальной обстановке, вроде той, что описана в великосветской повести барона Ф. А. Бюлера «Ничего», вышедшей в свет в 1843 году. В курительной князя Волгина, героя этого произведения, «красовалось целое чучело некогда застреленного им медведя, который, как раболепный евнух, сторожил его курительные препараты, упорно сжимал в лапах несколько цареградских чубуков и не отдавал их до тех пор, пока известная пружина в его лапе не уступала настойчивости гостя».

В кабинете более известного литературного героя Манилова, напротив, все было более чем скромно, зато «больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах и в табашнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на стол. На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками». Согласитесь — скромно, неряшливо даже, но весьма живописно.