Смерть под маской - Сьюзен Хилл

Картину воздвигли на полупустой книжный шкаф. Когда я вошла, она была обращена в мою сторону. И… и казалось, что меня притягивает к ней и каждое лицо обращено в мою сторону. Высказаться точнее я не в силах. Каждое лицо. Я хотела сразу же уйти оттуда, но не могла: картина влекла меня к себе, как будто любой изображенный силился меня удержать. Пока я приближалась, одни лица уходили вдаль, другие совершенно пропадали в темноте, словно их и не было. И только лицо в окне оставалось на месте. В палаццо с двумя освещенными окнами, ставни которых распахнуты, и балконом, выходящим на Большой канал. Мужчина с таким отчаянием выглядывал из окна, словно стремился спастись, а может, даже кинуться с балкона в воду, лишь бы убежать. Тело его было выписано нечетко: одежду словно торопливо наметили в последний момент, — а вот лицо… Это было лицо моего свекра, так недавно, так внезапно умершего. Абсолютная копия, только выражения такого я у свекра никогда не видела — смесь страха, отчаяния, замешательства. Ужаса? Да, даже ужаса. Я знала: прежде я не только не замечала на картине этого лица, его сходства, но и — безусловно и безошибочно — его там никогда не было.

Можете представить себе эту сцену, доктор Пармиттер. Я, совсем молодая женщина, уже испытавшая ряд существенных перемен в жизни. Я впервые столкнулась со страстной и целеустремленной ненавистью, впервые оказалась лицом к лицу с внезапной смертью, а теперь вот стояла в дальней комнате этого здания, ставшего мне домом и все же менее всего ощущаемого мною как дом, и смотрела на полное страха лицо свекра, попавшего на картине в ловушку.

Я почувствовала, что теряю сознание, и ухватилась за кресло: пол уходил у меня из-под ног. Я перепугалась и совершенно растерялась. Что мне делать? С кем поговорить об этом? Как привести сюда мужа? Поделиться с ним тем, что я до сих пор хранила в себе? Лишь два человека знали об этом: я и та особа, Кларисса Виго. Я столкнулась с чем-то непонятным и непривычным.

Я не смела коснуться картины, иначе повернула бы ее лицом к стене или отнесла на самый дальний чердак и припрятала там. Да и вряд ли много людей заходят в эту затхлую комнатушку. Покидая ее, я увидела торчавший в двери ключ, повернула его и положила себе в карман. А позже сунула в ящик своего туалетного столика.

Последующие недели были слишком хлопотливыми, выматывающими, слишком необычными, чтобы у меня было время подумать о картине, хотя мне снились дурные сны и я предпочитала не ходить по коридору, ведущему к маленькой гостиной, а всякий раз выбирала долгий обходной путь. Свекровь моя была в трауре и сильно горевала; мне приходилось проводить с ней много времени, поскольку Лоренс был занят с рассвета до заката, управляя поместьем. Она была доброй, но не очень общительной, и мы в основном сидели вот в этой гостиной или в ее маленьком будуаре, где я листала книгу, которую пыталась прочесть, или проглядывала местные журналы, она же тем временем сидела с вязаньем на коленях: руки неподвижны, взгляд устремлен в никуда. А я носила в себе ужасную, необъяснимую тайну, знанием которой не хотела и не могла поделиться. Но теперь я уже понимала: то, что становится известным, не может оставаться секретом. О, я понимала!

Я все больше худела, и Лоренс уже раз-другой замечал, как я бледна и слаба. Однажды он предложил мне куда-нибудь уехать, пусть даже на неделю или, самое большее, десять дней, прокатиться на поезде по Франции и Италии до Венеции. Он был так доволен, так старался развлечь меня, что я просто обязана была все это принять. Нам все никак не удавалось побыть наедине, и я ни разу в жизни не путешествовала. Но когда он сказал о Венеции, мое сердце так сильно сжалось, что перехватило дыхание.

Я не могла возразить, ничего не могла поделать. Пришлось терпеливо хранить молчание.

До нашего отъезда произошло еще кое-что. Нас пригласили на большой званый ужин, и когда все расселись за столом, я подняла взгляд и увидела, что напротив меня — в точности напротив, так что взгляда ее мне не избежать, — сидит Кларисса Виго. По-моему, я еще не говорила, что была она необыкновенно хороша собой и к тому же красиво одета. Я не была искусна в нарядах. Носила простую одежду, какой Лоренс всегда отдавал предпочтение, и не любила выделяться. Кларисса выделялась — а я сидела за столом напротив, чувствуя себя замарашкой и испытывая страх. Она не спускала с меня требовательных глаз. Когда наши взгляды сходились, я начинала дрожать. Никогда прежде не знала я такой ненависти, такого злорадства. Я пыталась отвлечься — говорила с соседями, склонялась над тарелкой, — но она следила за мной неотрывно, преисполненная омерзения и какой-то жуткой силы. Она понимала. Понимала, что обладает властью надо мной, над нами. В тот вечер я чувствовала себя разбитой, разбитой страхом.

Но она не сказала мне ни единого слова. Вечер закончился.

Неделю спустя мы отправились в нашу поездку по Европе.

Не стану шаг за шагом тащить вас за нами через Францию и северную часть Италии. Мы были счастливы, мы были вместе — и тяготы последних месяцев отступали. Мы выглядели беззаботной, недавно поженившейся парой. Но надо мной висела мрачная тень и, даже будучи счастливой, я со страхом ждала нашего прибытия в Венецию. Я не знала, что там может случиться. Много раз строго твердила себе, что страхи мои беспочвенны и Кларисса Виго не имеет никакой власти, никакой власти ни над одним из нас.

Доктор Пармиттер, я читала, что всякий попадающий в Венецию влюбляется в этот город, что Венеция околдовывает каждого. Наверное, мне была не судьба испытать там радость из-за этой картины и того, на что я насмотрелась, но меня поразило, насколько город не понравился мне с самого нашего прибытия. Я любовалась зданиями, каналы и лагуна поразили мое воображение. И все же я его ненавидела. И боялась. Он казался городом порока и излишеств, искусственным пространством, заполненным тьмой и дурными запахами. Я постоянно оглядывалась. И видела во всем предвестье беды или угрозу. Я понимала, что между Лоренсом и мной пролегла пропасть, ведь он любил этот город, обожал его, говорил, что счастливее не чувствовал себя никогда.

Мне оставалось лишь следовать за ним да помалкивать. Неделя выдалась тягостной и горькой, дни тянулись так медленно, и меня не покидал жуткий страх. Я чувствовала себя заключенной в невидимую клетку, в которой страдала и боялась, и могла лишь беспомощно ждать. Любовь к милому мужу превратилась в нечто ужасное — отчаянное, страстное, навязчивое желание обладать, сохранить, удержать. Я страшилась упустить его из виду, а отыскивая взглядом, все смотрела и смотрела, словно опасалась забыть. Наверное, звучит это странно! Но это правда. Я была одержима страхом и ужасным предчувствием.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});