И я сказал себе: нет! - Элеонора Мандалян

В день отъезда Орбел сам позвонил Шактеру, напомнив, что не изменил своего намерения проститься с Руфосом Робертсоном.

– Я жду вас у четвертой лаборатории,- сухо ответил Шактер.- Вам известно, где она находится.- И положил трубку.

Он шел вслед за Шактером мимо уже знакомых ему лабораторий. Двери, мимо которых они проходили, то и дело открывались. В них появлялись люди в халатах с непроницаемыми лицами. Казалось, они специально возникают на его пути, чтобы убедиться, что доверчивая жертва все глубже проникает в их владения… Может, все они соответственно проинструктированы Шактером, их роли расписаны и отрепетированы?

– Сюда.- Шактер остановился.- Желаете получить аудиенцию наедине? – В тоне откровенно звучала издевка.

– Д… да, наедине.

– Извольте.- Шактер развернулся на каблуках и исчез.

Поколебавшись, Орбел нерешительно переступил порог указанной ему комнаты. И очутился в апартаментах Чарли. Первое, что бросилось в глаза, лениво колышущаяся черная масса, непомерно разросшаяся за минувшие дни. Приняв квадратную форму загона, туша, будто дрожжевое тесто, начала расти вверх, к потолку. Толстые чугунные прутья решетки глубоко врезались в нее, но Чарли, казалось, не замечал этого. Судя по всему, он спал, равномерно, волнообразно вздымаясь и опадая, издавая глухой мощный храп. Оторвав от него взгляд, Орбел осмотрелся.

Сейчас, при свете дня, помещение выглядело иначе, чем той зловещей ночью. Он вспомнил, что Лилит прятали в клетке позади Чарли. Но черная вздутая туша загораживала ее.

– Руфос…- осторожно позвал Орбел.- Руфос! Ты здесь?

Ему не ответили. Он обошел огромную клетку и только тогда увидел то, что искал. В клетке Лилит сидел человек. Абсолютно голый, раздутый, будто от жестокой водянки. Ноги и руки как бы втянулись в шаровидное тело или оплыли не то жиром, не то диким мясом. Голова тоже ушла в плечи, слилась с туловищем, растеклась по груди и спине. И все это покрывали пульсирующие, перекатывающиеся бугры. Можно было подумать, что под кожей бедняги копошатся клубки бесчисленных змей. Лица, как такового, больше не существовало. Орбел узнал глаза. Это были глаза Руфоса. Волосы частично сохранились, но, заметно поредев, представляли жалкое зрелище.

Орбел присел перед клеткой на корточки. Глаза Руфоса неотрывно следили за ним. Его рот беззвучно задвигался.

– Руфос… Это я, Орбел. Ты узнаешь меня?

Глаза смотрели на него в упор.

– Друг мой… Скажи хоть что-нибудь, умоляю тебя…

Рот сложился в трубочку и произвел звук, напоминавший вой Чарли.

– Руфос… поговори со мной,- молил Орбел.- Если не можешь говорить, дай мне хотя бы пожать твою руку.- И он просунул кисть сквозь прутья.

Руфос, ерзая по полу, пододвинулся к решетке и… схватил протянутую руку.

– Ой! Что ты делаешь? Мне больно! Пожалуйста, отпусти. Да отпусти же, черт возьми!

Существо за решеткой с силой тянуло на себя Орбела, делая попытки затащить его в клетку. Орбел уперся коленями в решетку, тщетно пытаясь высвободиться.

– Эй! Кто-нибудь! По-мо-ги-те!!!

От криков Орбела проснулся и завыл черный Чарли. Его клетка была совсем близко, за спиной Орбела, и Чарли, если у него еще сохранились конечности, тоже мог дотянуться до него.

Орбела обуял панический страх.

– Помогите…- беззвучно прошептал он, голос отказывал ему.

Он услышал позади себя учащенное дыхание и свист. Орбел зажмурился. Звук глухих ударов заставил его открыть глаза – двое работников колотили палками Руфоса, тыкал и ими в голое, обезображенное тело, в голубые, бессмысленные глаза. Они били его до тех пор, пока он не выпустил руку своей несостоявшейся жертвы.

– Разве можно поступать так опрометчиво,- упрекнул Шактер сидевшего на полу бледного Орбела.- С того дня, как вы приехали сюда, вы только и делаете, что совершаете опрометчивые поступки.

Орбел привалился к стене. Он боялся потерять сознание. А те трое заслонили собой клетку Руфоса – Орбел видел только их спины. И все же отвернулся, закусил губу.

– Вот и все,- ехидный голос Шактера спустился на землю, стал ближе и оттого ненавистнее.- Можете удостовериться.

И они благополучно вернулись на Родину в полном составе.

Только вот Карагези-отец был всю дорогу мрачен и молчалив, и сын не мог добиться от него ни слова. Собственно, Орбелу тоже было не до бесед; из головы не выходил несчастный Руфос – молодой, обаятельный, перспективный… не успевший даже обзавестись семьей, поплатившийся жизнью ради спасения Лилит, ради спасения, может быть, всего человечества. А Кларк потребовал от них молчания, и Орбел, зная порядочность отца, не сомневался, что тот сдержит свое обещание. Но разве он – Орбел не связан другим, куда более важным обязательством, разве он может допустить, чтобы страшная кончина американского парня прошла впустую? А отец не желает разговаривать, делая вид, что дремлет, будто все случившееся касается только его одного. Но Орбел твердо решил, вернувшись домой, выполнить то, о чем его просил Руфос, даже если отец будет стараться помешать ему. В конце концов, он взрослый человек, и у него есть свой гражданский долг, своя честь…

– Отец! – Орбел посмотрел на него в упор, устыдился было своей дерзости, но все же спросил:- А может, ты просто боишься? – И, ожидая взрыва, увел взгляд в сторону.

– Чего? – спокойно спросил Карагези.

– Возмездия, например. И чтобы я тоже молчал, ты решил упрятать меня в горы.

– А ты, значит, на “возмездие” чихал?

– Ну не то чтобы чихал,- смутился Орбел, но тут же храбро добавил:- Свой гражданский долг я ставлю превыше всего.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? – улыбнулся Карагези.- Подростка, который кричит во время драки: “Пустите, я убью его!”, неосознанно мечтая о том, чтобы его покрепче держали. Ведь отпусти я тебя, и ты не будешь знать, что делать. Пока я тебя держу, я – трус, а ты – связанный по рукам и ногам герой.- И, помолчав, добавил:- Давай заключим с тобой устное соглашение. Ты сейчас выполнишь мою просьбу, это займет у тебя дней десять, не больше. А вернувшись в Москву, ты получишь полную свободу действий, если… если к тому времени не изменишь своих намерений. Десять дней ничего не решают, а спешка в таких делах плохой советчик. Там, на досуге, ты сможешь все хорошенько обдумать.

– Я едва помню деда,- проворчал Орбел.- Да и как они воспримут Лилит? Как мы им объясним?

– Скажем, что она – обыкновенный, но слабоумный от рождения человек. И интерес к ней тут же пропадет.

Орбел вздохнул, пожал плечом. Ему очень не хотелось снова уезжать из Москвы, да еще в деревню, но он ответил покорно:

– Если надо…

ЧАСТЬ III

Дед Мовсес оказался далеко не таким старым – подвижный старик со строгими голубыми глазами в обрамлении разбегавшихся во все стороны морщин. Он поджидал гостей у ворот своего дома, еще издали завидев салютующую столбами пыли машину.

Тигран Мовсесович обнял старика, прижался лицом к его колючей седой щетине и замер так, будто ища в корнях своих поддержки и защиты от большого неразумного мира, от зла и спеси, от оглушающего рева цивилизации.

– Сын,- словно договаривая непроизнесенные, переполнявшие душу слова, выдохнул старик.- Тигран-джан… Думал, на этом свете не свидимся… Внучок. Дай теперь на тебя взглянуть.- И, припечатав к щеке Орбела звучный, как горное эхо, поцелуй, старик крепко обнял его.

– Кто это к тебе там жмется? Жена молодая или сестренка? Что-то про внучку-то я не припомню.

“Ну вот, все и устроилось, дед сам подсказал”,- подумал Орбел, выразительно взглянув на отца. И тот подхватил:

– Не говорил я тебе про дочку, стеснялся. Она у нас… как бы тебе помягче объяснить: умом не вышла… Ну, слабоумная, что ли. Как звереныш неразумный.

– И что с того? – ободряюще прервал дед. А сам скосил голубой сострадающий глаз на “внучку”.- Поди сюда, милая. Ну, поди же. Как звать тебя?

Карагези подтолкнул Лилит, но та попятилась.

– Ничего,- сказал дед,- привыкнет. Ко мне скоро привыкают. И к дочке моей привыкнет. И к невесткам. И к ребятишкам ихним. Нас много тут. Не заскучает.

К вечеру сели за стол под старым тутовым деревом в саду.

Ели деревенский овечий сыр, густой, как масло, мацун, плоды с собственного огорода. Ануш – тетка Орбела, суетилась вокруг стола. Приехали из города оба брата со своими детьми и внуками. За большим, грубо сколоченным столом было тесно и шумно.

Орбел на всякий случай держал руку на плече Лилит. А она ничего не ела, хотя наверняка умирала от голода, и не спускала глаз с детей, которых видела впервые в жизни.

Орбел и сам никогда не видел такого количества родственников. Он опасался, как бы Лилит чего-нибудь не выкинула. После обеда дети затеяли возню, и глаза Лилит, следившие за ними, округлились и засверкали.

– Спокойно, Лилит, спокойно…- строго шептал Орбел.

Лилит стремглав бросилась к детям – те, оборвав игру, удивленно уставились на нее. Она замерла на мгновение, глядя на них с щенячьим задором, и вдруг начала кругами носиться по двору. Те продолжали во все глаза смотреть на нее – взрослая девушка ведет себя, как малый ребенок, а то и как взбесившаяся молодая телка! Но, войдя в азарт, бросились бегать с ней наперегонки, оглашая двор визгом и гигиканьем. И громче всех кричала Лилит, гортанно и нечленораздельно, что особенно веселило детей.