Возвращение в «Кресты» - Борис Седов

Он и сам знал, что болен, и болен серьезно. Странно было бы, если бы не знал, – не вчера ведь заболел. Врачи, к которым ему приходилось обращаться, были тоже не из последних – и социально-служебное положение помогало, и личные связи играли не последнюю роль. И обследования проводили настоящие, по полной программе, с привлечением всех возможных достижений науки и техники – не то что этот, блин, шаман. Тоже мне, диагност хренов, думал Муха. Я те щас такую диагностику покажу – мама родная взвоет! Нет уж, гражданин Разин, мы еще посмотрим – кто кого похоронит, а кто у кого на поминках веселиться будет!

Я с интересом наблюдал за изменениями Мухиного облика. Очень было похоже, что все его мысли и эмоции движения тут же отражаются на его внешности. Муха либо этого не знает, либо банально не умеет владеть собой. А наверняка ведь считается отличным следаком, на хорошем счету у начальства – перевели же его из районной прокуратуры в городскую!

Отличный следак, меж тем, сначала позеленел, затем приобрел цвет свежей побелки, затем покрылся красными пятнами, которые постепенно расплылись по всему лицу и шее. Выпученные глаза под насупленными бровями снова налились кровью. Глядишь, и удар хватит. Идеальное убийство.

А в углу возмущенно завозился Живицкий. Опять хрень какую-нибудь начнет нести! Я решил не давать фальшивому адвокатишке такой возможности.

– На вашем месте, уважаемый Борис Наумович, – обратился я к нему, – я бы не стал особо обольщаться насчет собственного здоровья. Одна стенокардия чего стоит…

Живицкий с грохотом выронил портфель. Из портфеля вылетели какие-то невидимые в полумраке мелочи и с треском рассыпались по всему полу. Стенокардия была чисто интуитивной импровизацией, но в цель, похоже, попала исключительно точно.

– Молчать!!! – рявкнул Муха, со всей силы грохнув ладонью по столу, и добавил уже потише: – Разговорился, падаль! Извините, Ангелина Ивановна! – тут же обратился он к Лине. – Нервная работа, не всегда удается сдерживаться…

– Я понимаю! – закивала она, с усмешкой наблюдая за мной.

Чего лыбится, интересно?! Довольна, что видит меня снова в дерьме? Теперь она отомщена за свое египетское путешествие! Нет, милочка, пока еще не все закончено, это я тебе обещаю! А за моей спиной щелкнула задвижка глазка – вертухай услышал шум и забеспокоился.

После минутного ступора Муху отпустило. Лицо его приобрело обычное для него выражение спесивой тупости, которое многими почему-то считается признаком солидности. В голове тоже все встало на свои места. Наваждение рассеялось, можно работать. Следователь вздохнул и, поморщившись, посмотрел на Живицкого, собирающего с пола свои финтифлюшки.

– Борис Наумович, может, вы как-нибудь потом подберете свои пожитки? Они же никуда отсюда не денутся. Честное слово.

Адвокат замер, будто наткнулся на невидимую колючую проволоку. Щелкнув суставами, он поднялся с пола, высыпал в свой портфель горсть каких-то, судя по звуку, пластмассовых штучек и зло защелкнул замки. С заметным усилием снял портфель со стула и, сев, положил его на колени. Интересно, что у него там лежит, такое тяжелое? Наверное, просто большой камень, который вскоре Лже-Живицкому придется нацепить себе на шею и спрыгнуть в какую-нибудь вонючую трясину, где ему самое место. Потому как прощать актеришке эту пакость я не собирался. Каждый, конечно, зарабатывает деньги как умеет, но надо ведь и совесть иметь!

Муха опять постучал по столу авторучкой, привлекая к себе внимание:

– Гражданин Разин, вы еще не забыли, зачем мы здесь сегодня собрались? На всякий случай напоминаю: для проведения очной ставки. Поясняю: это когда двух или более людей, скажем – обвиняемого и потерпевшего, либо обвиняемого и свидетелей преступления – собирают вместе, дабы прояснить непонятные следствию моменты. В данном случае вы, Ангелина Ивановна, являетесь свидетелем, более того – одним из главных свидетелей. И я обязан предупредить вас о том, что все, что вы здесь скажете, будет занесено в протокол. И в случае, если, скажем так, сообщенные вами сведения окажутся неверными – протокол послужит основанием для привлечения вас к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. К сожалению, на обвиняемого это не распространяется, – добавил он, посмотрев на меня.

Я позволил себе ухмыльнуться – спектакль казался мне затянутым, а пьеса неубедительной в плане характеров, но уйти в антракте не получится. И освистать актеров тоже не дадут. Что ж, пусть дальше стараются! Театр одного зрителя!

– Вы все поняли, Ангелина Ивановна? – спросил следак у Лины. – Очень хорошо! Таким образом, будем считать, что вы предупреждены, в чем вам придется расписаться. Нет, не сейчас, а в конце очной ставки, вместе с ее протоколом. Итак, продолжим. Вы, Разин, утверждаете, что никогда с Ангелиной Ивановной не встречались, что само по себе исключает какие бы то ни было отношения вообще, не говоря уже о законном браке. А что мы видим из показаний уважаемой Ангелины Ивановны? А видим мы совсем другую картину. И картина эта стоит того, чтобы спросить вас еще раз, Ангелина Ивановна: знаком ли вам этот человек? – Муха снова указал на меня, всей ладонью; таким жестом бесчисленные памятники Ленину указывали пролетариату дорогу в светлое будущее. – И, пожалуйста, уточните, в каких именно отношениях вы состояли с этим гражданином и как долго.

Ангелина смотрела на «гражданина Разина» и не произносила ни слова. Трудно сказать, что происходило в это время у нее в душе, но пауза затягивалась.

– Ангелина Ивановна! – позвал ее Муха.

– А… – Лина будто очнулась ото сна. – Что? Что вы говорите?

– Я спрашиваю вас, Ангелина Ивановна, знаком ли вам этот человек, и если да, то в каких отношениях вы с ним состояли и как долго, – терпеливо повторил следователь, будто с ребенком или больным говорил. – Вам вопросы мои понятны?

Она утвердительно кивнула в ответ.

– Я ведь уже говорила, я знаю этого человека. Это Разин Костя…нтин Александрович, – на ходу поправилась она, переменив имя на официальный лад. – Мой муж. Поженились мы в ноябре девяносто шестого года, одиннадцатого ноября. У вас же свидетельство о браке на руках должно быть!

– Не «должно быть», а есть! Только не на руках, гражданочка, а в деле! – бодро хлопнул Муха рукой по толстой полиэтиленовой папке с таким количеством бумаг внутри, что мне казалось, что папка от этого удара лопнет, и прыснут мухинские бумажки по всему кабинету, как перед этим адвокатские канцелярские принадлежности. Но ничего подобного, к сожалению, не случилось. Следак извлек из папки зелененькую ксиву с обтрепанными краями и громогласно провозгласил, потрясая ею в воздухе:

– Вот этот документ!

«Баран недоделанный! – подумал я со злостью. – Похваляется, будто и вправду нашел хрен знает какую ценность! А цена-то ксивке этой – копейка в базарный день. Оттого и хвалится, мусор копеечный. Цену набивает».

– И этот документ является вещественным доказательством правдивости показаний вашей жены, гражданин Разин! – объявил Муха.

– Ничем он не является, – спокойно возразил я, постаравшись вложить в это заявление максимум презрения.

– То есть? – удивился следак.

– То и есть, – ответил я. – Какое отношение ко мне, Николаю Григорьеву, имеет свидетельство о браке какого-то Разина Константина Александровича, которого я знать не знаю и в глаза никогда не видел? Я, в отличие от вас, ничего против господина Разина не имею. Но называться его именем не стал бы и в более благоприятной обстановке. С какой стати?! А сейчас вы, к тому же, инкриминируете ему такое малопочтенное деяние, как убийство женщины из корыстных побуждений. А вы, гражданин защитник, чего молчите в уголке, как мышь? Канцтовары свои пересчитываете? Может, займетесь вместо этого исполнением своих прямых обязанностей?

Возможно, адвокат и нашел бы что сказать в свою защиту, но Муха перехватил инициативу в свои руки. Неожиданным и, надо признать, исключительно эффектным образом: он захохотал! Уперев руки в колышущиеся бока, раскрасневшись, как первоклассник на морозе, хохотал следователь Муха. Смех у него оказался неожиданно заразительным, как у человека с отменным чувством юмора, легкой душой и чистой совестью. Этот смех до такой степени не вязался ни с фигурой, ни с личностью следака, что у всех присутствующих поневоле возникло ощущение противоестественности происходящего. Живицкий перестал обиженно вошкаться на своем стуле и глотать воздух: он вытянулся, как суслик у норы, с полуоткрытым от удивления ртом. Его глаз за стеклами очков видно не было, но их выражение представить было не трудно. Ангелина тоже застыла, раскрыв рот, хоть и не так широко, как адвокат.

Но надолго следователя не хватило, он внезапно оборвал смех и снова стал неприятным типом с грязной душой и прыщавой физиономией. Стерев с лица всякий намек на веселость, Муха как ни в чем не бывало произнес: