Фундаментальные вещи - Тициано Скарпа

— Ой, расслабься.

— Ты — конформист, соглашатель. С тобой высоко не взлетишь.

— О'кей, о'кей, тебе нужны сумерки. Только успокойся, ладно?

— Я хочу сказать, что мне нужно уединиться. В полумраке. Как летним днем, когда забираешься на чердак, пока остальные прилегли вздремнуть. А наверху царит особый, волшебный полумрак. При таком свете предметы становятся другими. При таком мерклом свете.

— Картинка красивая, согласен. А конкретнее?

— А конкретнее, я не хочу брать с собой на чердак всякую иронию, издевки и насмешки.

— А что плохого в иронии?

— Ничего плохого, и все плохо. Совершенно невозможно ничего утвердить. Тут же послышится ироничный голосок: "Эй, да у этой вещи есть и другая сторона! Эй, да у этого слова есть и другое значение, не столь благородное! Эй, да эту ситуацию можно рассмотреть и с другой точки зрения!"

— Я нахожу такой подход превосходным.

— Да он исключает любую возможность вести разговор.

— Что делать. Так даже лучше. Поменьше болтовни. Побольше тишины. Будем потягивать коньяк.

— Видишь? Ты всегда найдешь лазейку. Ирония, ирония. Но что у тебя останется, когда своими подковырками ты разрушишь все вокруг? Твоя ирония только на подтирку годна.

— Да, с тобой шутки плохи! Ты фальсификатор чистой воды. Испортишь мне мальчишку. Никакой иронии, никакой убогости, никакой пошлости… Всю подливку у него забирает! Что ему бедненькому достанется?

40

Снова пишу тебе после нескольких дней молчания. Все эти разговоры с Тициано подействовали на меня удручающе, выбили из колеи. Я не чувствую былой легкости. Каждый раз, когда пытаюсь сложить фразу, ощущаю на себе его взгляд. Он смотрит мне через плечо, словно сидит рядом и читает слова, возникающие на экране. Он оценивает мой слог и ехидно улыбается. Я уже сколько-то дней ему не звоню и больше не зову его прогуляться по берегу. Короче говоря, я должен вернуть прежнюю близость в отношениях с тобой. Сам виноват, не нужно было выбалтывать Тициано, что пишу тебе.

Я смотрел на низкие плоские волны, десятками набегавшие на берег отсюда и до точки, в которой погрузилось солнце за крайней западной оконечностью острова, позади самых удаленных палаццо. Водные пластины накрывали друг друга и доходили до берега, порывисто взмывая одна на другую. В этот час море было особенным: оттенки цветов расположились в обратном порядке, как на фотонегативе. Вместо белых гребешков волны были оторочены темными линиями. Края, обметанные черным фломастером, заплетались, как надутые прожилки. Я отец, подумал я. Это впечатляет. Я всегда воспринимал такие слова со стороны, не предполагая, что в один прекрасный день может появиться кто-то (ты), кто войдет внутрь этого слова и наполнит его смыслом.

41

Когда у тебя появляется ребенок, ты даешь людям возможность проявить свой более или менее подавленный отцовский инстинкт, заставляешь их сравнивать тебя с кем-то, порождаешь разговоры. Взять хотя бы Джанни. Он всю жизнь хотел иметь сына. Его жена бесплодна. Они все перепробовали: лечение, искусственное оплодотворение — бесполезно. Даже попытка усыновления не увенчалась успехом, поскольку, в довершение всех бед, жена страдает периодическими приступами тяжелой депрессии.

— Мне тоже психотерапевт поставила не очень-то высокие отметки, — сказал Джанни вчера.

— Отметки?

— Она рассуждает, как на экзамене. Знаешь, что она сказала? "Моя воля, я бы вас завалила. Я бы оставила вас не то что на второй год, а на всю оставшуюся жизнь. Вы несерьезный человек". Ты представляешь? Это я-то! Да что она себе позволяет?

Многие женщины, даже если они не больны, как жена Джанни, грустят, если не могут иметь детей. Они плачут и впадают в уныние. Женщин, имеющих детей, переполняет жизнь, так, словно их новое "я" не умещается внутри них. Они раздваиваются, множатся. Женщины очень сильные, в своем чреве они вынашивают время. Они — производители времени. Они производят комочки, которые должны наполниться временем. Комочки начиняются временем матерей, их молоком, их заботой. (А еще моим временем, потому что я провожу с тобой как можно больше времени. Я провожу с тобой все свое нерабочее время. К тому же я составляю тебе компанию, даже когда тебя нет: пока ты спишь, я пишу тебе.)

Желание завести ребенка считается проявлением доверия к человечеству. А по-моему, все наоборот. Ты производишь на свет новое человечество именно потому, что недоволен уже существующим человечеством. Ты не пытаешься решить существующую проблему, но порождаешь другую проблему, ребенка, новую проблему, вкладывая все лучшее, что у тебя есть (и не только лучшее) в ее решение. Ты не делаешь лучше жизнь тех, кто уже живет, ты производишь на свет кого-то, кому жизнь может прийтись очень даже не по душе. Родители, поистине любящие человечество, — это приемные родители.

Еще меня поразило то, что сказал Марчелло. Ему в конце концов удалось усыновить ребенка. Девочку. Они с женой поехали за ней в Азию (он называл мне страну, но я уже не помню).

— На это ушел не один год, жуткая канитель. И вот, когда мы за ней поехали… Представляешь наше состояние после стольких лет ожидания и бюрократической волокиты. Постоянно надо кого-то подмасливать, чтобы продвинуть дело, сам понимаешь. И вот наконец-то мы держим на руках эту девочку с итальянским паспортом… Тут мы с женой переглянулись и сказали друг другу:

— А теперь ее нужно полюбить!

42

Утром у меня появилось окно между двумя клиентами. Я помчался домой выгулять тебя в коляске.

После ночного дождя воздух был прозрачный, виднелись Альпы — рукой подать.

Не только вера горами двигает, чистый воздух может передвинуть на сотню километров целую горную цепь.

Будь небо и вправду честным, оно показало бы нам свою астральную крутизну, ледяную кору планет, звездное пекло, ужас темной материи. Вместо этой умилительной картинки. Но небо и пейзаж — одна шайка-лейка. Они действуют сообща, чтобы жизнь легче было выносить. Видеть так близко эти громады гор сквозь увеличительное стекло хорошей погоды и без того впечатляет. Что же говорить о безднах галактики! Поэтому мы и спим ночью: звезды зловещи, хоть и являются в виде безобидных маленьких точек, напоминающих о нашем местонахождении. Делами лучше заниматься днем, когда небо простирает над реальностью милосердный покров.

43

При усыновлении ребенка проводится всестороннее тестирование кандидатов в усыновители. Если же вы надумали завести своего ребеночка, это делается безо всяких тестов. Чтобы открыть свой магазин, получить лицензию на торговлю или водительские права, нужно выполнить целый ряд требований, пройти через множество проверок и (замахнулся было на долгий разговор, да тут же и осекся. Интересно, о чем ты подумаешь, прочтя эти строки, спросил я себя. Смотри, какие словечки вворачивал мой папаша по поводу отцовства и прочей туфты. А на поверку сделал мою жизнь невыносимой и оказался бесполезным, когда я нуждался в нем и т. д.).

(Я должен перестать думать о худшем. Постоянно предполагать, что ты будешь упрекать меня за мое поведение. Предполагать, что будешь упрекать меня за то, что я предполагал. Из - за меня ты теряешь почву под ногами. Осторожно, Марио, твой папаша разводит тебя! Заранее прошу прощения не только за свое поведение, но и за то, что прошу за это прощения. Ты должен придумать что-нибудь такое, что выламывалось бы из этой логики.)

(Бросить читать меня, например. Поразить меня в мой самый главный страх.)

(Вот гад, я и это тебе предлагал.)

44

Потом явился Тициано.

— Чего пришел-то? — спросил я довольно холодно.

— Скучал. По вам обоим. — При этом он улыбнулся и тебе. — И по нашим прогулкам, по морю, по прохожим. Благодаря тебе и Марио я к этому уже привык. Вот я и подумал зайти и точно застал вас. Как жизнь?

— Так.

— Объясни толком. В чем дело? Обиделся на меня?

— Да нет.

— Что же тогда?

— Боюсь, у меня не получится.

— Нелады с Сильваной?

— Нет, все в порядке. А вот мои отношения с Марио…

— Ха-ха! — Тициано расхохотался. Он взглянул на меня, на тебя, спавшего в коляске, потом снова на меня. — Между вами уже отношения?

— А что тебя смущает?

— Это напоминает мне письма к психологу из модного журнальчика.

— Я имел в виду отношения с тем, другим Марио.

Произнеся эти слова, я понял всю нелепость сказанного.

— Извини, что ты сказал?

— Ну, то есть…

— Есть и другой Марио? В каком это смысле?

— Речь идет о четырнадцатилетнем Марио, которому я пишу.

Тициано фыркнул:

— Снова-здорово.

— Я хотел… Я пытаюсь рассказать ему о главных вещах в жизни. О том, что узнал сам.

— Это мы уже поняли.