Укрощение - Камилла Лэкберг

Он улыбнулся и посмотрел на мать, но она не улыбнулась в ответ. Чувство юмора, всегда объединявшее семью, тоже ушло вместе с Викторией.

— От соседа я слышал, что вы просили общественность о помощи, чтобы прочесать леса в окрестностях, — сказал юноша, снова поворачиваясь к полицейскому. — Вы думаете, это что-нибудь даст?

Маркус с надеждой посмотрел на Йосту. Лицо у него посерело от измождения.

— Мы надеемся, — ответил Флюгаре. — Собралось немало людей, чтобы нам помочь. Так что, если повезет, может быть, мы что-нибудь и найдем.

— А другие девочки? Те, о которых писали в газетах? — продолжил расспрашивать Рикки.

Хелена потянулась за чашкой кофе. Рука у нее дрожала, и сын ощутил укол в сердце, увидев, как мать исхудала. Она всегда была маленькой и хрупкой, но сейчас настолько усохла, что из-под кожи у нее просвечивали кости.

— Мы продолжаем сотрудничать с другими полицейскими округами, — стал рассказывать гость. — Все заинтересованы в том, чтобы раскрыть это дело, так что мы постоянно взаимодействуем и обмениваемся информацией. Мы приложим все усилия, чтобы найти того, кто украл Викторию — и, предположительно, других девочек.

— То есть вы хотите сказать… — Фру Хальберг заколебалась. — Вы думаете, что то же самое…

Она не смогла договорить, но Йоста и так понял, что она имела в виду.

— Мы не знаем, — произнес он тихо. — Но — да, вероятно, что…

Ему тоже не удалось закончить фразу.

Рикки мучительно сглотнул. Ему не хотелось думать о том, чему подверглась Виктория.

Но образы навязчиво завертелись в голове, и к горлу подступила тошнота. Ее прекрасные голубые глаза, в которых всегда таилось столько тепла… Именно такой брат хотел ее запомнить. О другом, ужасном, не хотелось даже думать.

— Сегодня после обеда у нас будет пресс-конференция, — произнес Йоста после паузы. — К сожалению, журналисты наверняка обратятся и к вам тоже. Исчезновения девочек долгое время обсуждались в национальных новостях, а теперь… в общем, важно, чтобы вы подготовились.

— Они уже приходили к нам и звонили, — сказал Маркус. — Мы перестали отвечать на телефон.

— Не понимаю, почему они не оставят нас в покое, — проговорила его жена, тряхнув головой. Ее тусклые и коротко подстриженные темные волосы всколыхнулись. — Как они не понимают…

— К сожалению, не понимают, — вздохнул Флюгаре и поднялся. — Мне пора возвращаться в участок. Однако не стесняйтесь мне звонить. Телефон у меня включен круглосуточно. Со своей стороны обещаю держать вас в курсе дела.

Обернувшись к Рикки, он положил руку ему на рукав:

— Позаботься о папе и маме.

— Сделаю все возможное, — пообещал парень.

Он почувствовал, какая тяжелая ответственность легла на его плечи. Но Йоста был прав. Сейчас он сильнее своих родителей. Именно ему придется поддерживать всех.

* * *

Молли чувствовала, как слезы жгут ей веки. Все ее тело заполнилось горечью разочарования, и она сердито топнула ногой по полу конюшни, так что пыль взвилась столбом:

— Ты просто спятила, черт возьми!

— Пожалуйста, выбирай выражения! — Голос Марты звучал холодно, и ее дочь невольно съежилась. Однако гнев ее был слишком силен, чтобы сдержаться:

— Но я хочу! И я скажу об этом Юнасу!

— Я знаю, что ты хочешь, — ответила фру Перссон, скрестив руки на груди, — но, учитывая все обстоятельства, это невозможно. И Юнас считает так же, как я.

— Что значит «обстоятельства»? Я ведь ничем не могу помочь Виктории. Почему я должна страдать из-за этого?

Слезы полились градом, и Молли начала вытирать их рукавом куртки. Из-под челки она поглядывала на мать, чтобы узнать, не заставили ли ее смягчиться слезы дочери, однако ответ был известен уже заранее. Марта и бровью не повела. Она смотрела на плачущую девочку тем сдержанным взглядом, который та ненавидела. Иногда ей хотелось, чтобы мать рассердилась — начала кричать, ругаться, хоть как-то выражать свои чувства… Но та всегда оставалась спокойной и непоколебимой.

Слезы лились в три ручья. Из носа тоже потекло, и весь рукав куртки намок.

— Это первые соревнования сезона! — всхлипывала юная наездница. — Не понимаю, почему я не могу в них участвовать — только потому, что с Викторией все это произошло. Ведь не я же ее убила!

Шлеп! Пощечина обожгла кожу прежде, чем Молли поняла, что происходит. Девочка с недоверием потрогала щеку рукой. Впервые в жизни Марта ударила ее. Впервые в жизни кто-то вообще ее ударил. Слезы внезапно высохли, и Молли уставилась на фру Перссон. Но та снова являла собой воплощенное спокойствие и стояла, скрестив руки поверх зеленого жилета наездницы.

— А теперь хватит, — проговорила она. — Прекрати вести себя как избалованная соплячка и веди себя как человек.

Слова Марты ранили ее дочь не меньше пощечины. Раньше ее никогда не называли избалованной соплячкой. Хотя нет, может быть, и называли — за спиной, другие девчонки в конюшне. Но это было просто из зависти.

Некоторое время Молли стояла молча, уставившись на мать и прижав ладонь к щеке. Затем она повернулась и выбежала прочь из конюшни. Остальные девчонки стали перешептываться, когда она прошла, вся зареванная, по двору, но Молли не обратила на них внимания. Они наверняка подумали, что она плачет о Виктории. Как все остальные ревут со вчерашнего дня.

Девочка побежала домой. Обогнув дом, она рванула ручку на двери ветеринарной консультации, однако та оказалась заперта. Внутри не горел свет, а значит, Юнаса там не было. Некоторое время Молли стояла, перетаптываясь в снегу, чтобы не замерзнуть, и обдумывала, где он может быть, а потом кинулась бежать дальше.

Она распахнула дверь в дом Хельги и Эйнара:

— Бабушка!

— Боже, что такое, пожар? — Старая фру Перссон вышла в коридор, вытирая руки о кухонное полотенце.

— Юнас здесь? Мне срочно нужно с ним поговорить! — крикнула юная гостья.

— Успокойся, пожалуйста. Ты так плачешь, что я не понимаю, что ты говоришь. Это ты из-за той девочки, которую нашла вчера Марта?

Молли покачала головой. Хельга провела ее в кухню и усадила на стул.

— Я… я… — Голос не повиновался, и девочка несколько раз глубоко вдохнула. Обстановка кухни помогла ей успокоиться. Здесь, у бабушки, время словно остановилось — мир за стеной продолжал бурлить, здесь же все оставалось таким, как всегда.

— Я должна поговорить с Юнасом, — сказала она наконец. — Марта не хочет пускать меня на соревнования в выходные.

Она икнула и умолкла, чтобы бабушка успела осмыслить сказанное и понять, как все это несправедливо.

Хельга села напротив нее:

— Да, Марта любит все решать сама. Ты можешь потом спросить папу, что он скажет. Это важные соревнования?

— Да, еще бы! Но Марта говорит, что мне неприлично выступать сейчас, после того, что случилось с Викторией. Само собой, все это очень печально, но я не понимаю, почему из-за этого я должна пропускать соревнования. Эта несчастная макака Линда Бергваль выиграет только потому, что меня нет, а потом будет задаваться, хотя прекрасно знает, что я бы ее обошла, если бы мне дали поучаствовать. Я просто умру, если мне завтра не разрешат поехать!

Театральным движением девочка уронила голову на руки и снова заплакала.

Перссон легко похлопала ее по плечу:

— Ну ладно уж, все не так плохо. В конце концов, решать такие вещи должны родители. Они и так ради тебя мотаются по всей стране. Если они считают, что ты должна отказаться от участия в этом соревновании… да, тогда мало что можно сделать.

— Но Юнас-то поймет меня, разве нет? — проговорила Молли, умоляюще глядя на бабушку.

— Знаешь ли, я знаю твоего папу с тех пор, как он был вот таким маленьким, — Хельга показала расстояние в сантиметр между большим и указательным пальцами. — Да и твою мать знаю достаточно давно. Поверь мне, ни одного из них нельзя убедить сделать то, чего они не хотят. Так что, будь я на твоем месте, я перестала бы ныть и начала бы готовиться к следующим соревнованиям.

Молли вытерла лицо салфеткой, которую протянула ей хозяйка дома.

Она высморкалась, а затем поднялась, чтобы выбросить салфетку в мусорное ведро. Самым ужасным было то, что бабушка совершенно права. Бессмысленно пытаться разговаривать с родителями, когда они уже приняли решение. Однако девочка намеревалась попытаться — вопреки всему. А вдруг Юнас все же встанет на ее сторону?

* * *

Патрику понадобилось около часа, чтобы согреться, а Мелльбергу явно требовалось еще больше времени. Отправиться в лес при минус семнадцати градусах в тонких ботинках и ветровке было полнейшим безумием, и теперь начальник полицейского участка стоял в углу конференц-зала с совершенно синими губами.

— Как дела, Бертиль? Замерз? — спросил его Хедстрём.

— До чертиков, — ответил тот, похлопывая себя по бокам. — Мне бы сейчас хороший стаканчик виски, чтобы оттаять изнутри…