Здравствуй, Никто - Берли Догерти

Прислонившись спиной к сараю, я медленно стал приседать на корточки.

— Зачем она это сделала, Крис?

Я не мог ей ответить. Я посмотрел в сторону дома. К горлу подступил ком, маленький, болезненный ком, который то расширялся, то сжимался.

— Случилось что-то ужасное — да, Крис?

Велосипед лежал на боку, колесо еще крутилось. Я продолжал вращать его пальцами.

— Это как-то связано с тобой?

Я кивнул. Джил снова вонзила вилы в копну и принялась бросать в конюшню солому, охапку за охапкой. Ее черная быстрая тень рассекала золотую копну. Она крякала, снова и снова поднимая вилы и раскачиваясь, и лишь на секунду останавливалась, чтобы откинуть темные волосы со лба.

— Меня это не касается, и, возможно, я ошибаюсь, так что заранее извини. Но вот что я думаю: сегодня твоя Элен сделала все, чтобы у нее был выкидыш.

Джил приготовила салат, но мы к нему почти не притронулись. После обеда она уселась на пол, обхватив колени руками. Мы с Элен сидели бок о бок на софе. В окне виднелось пастбище, где паслись лошади, а за ним раскинулось поле и вересковые пустоши. Несмотря на жару, под шершавой каменной оградой еще белел снежок. За окном шелестела молодая листва. Сквозь нее в комнату пробивалось солнце.

— Странно, — сказала Джил, — я давным-давно бросила курить, а тут меня снова потянуло взять сигаретку. — Она потянулась и устало зевнула. — Просто я хочу вам кое-что рассказать и никак не могу решиться.

В комнату вошел пес, громко ступая по деревянному полу. Он улегся на коврике рядом с Джил. Она гладила его уши.

— Я никому этого прежде не рассказывала. Кстати, я обещаю хранить вашу тайну. Кому и когда вы об этом расскажете, ваше личное дело. Но в любой момент, когда понадобится моя помощь, я помогу. Договорились? — Мы кивнули.

— А я вам хочу кое-что о себе рассказать. Это тоже секрет.

— Я знаю тысячи секретов, — сказала Элен. — Когда-нибудь я не выдержу. В школе мне все поверяют свои тайны.

— Ты мне никогда об этом не говорила, — удивленно сказал я.

— На то они и тайны, — улыбнулась она. Скинув тапочки, она свернулась рядом со мной калачиком, теплая и близкая. Я наблюдал за Джил; никогда еще она не была такой растерянной.

— Это случилось, когда Гринни было почти три, а мальчики уже в школу ходили. Я только-только открыла свой манеж, всю жизнь об этом мечтала. В тот год меня бросил Мак. А напоследок он сделал мне еще одного ребенка.

— Я не знал… — начал я, но Элен положила мне, на руку ладонь, и я осекся.

Джил не смотрела на нас, она уставилась в окно. Казалось, деревья снаружи беззвучно танцуют, их тени мелькали на стенах и на полу.

— Я не хотела ребенка. Не рассчитывала и не хотела. Когда поняла, что беременна, я долго не могла в это поверить. Ничего ужаснее не могло случиться со мной, так мне тогда казалось. Я пошла к врачу, и он отнесся ко мне с большой чуткостью. Я была страшно подавлена, когда Мак меня бросил, да тут еще эти хлопоты с манежем. Несчастная, забитая. Когда он предложил мне сделать аборт, я согласилась.

В комнате стояла почти осязаемая тишина. Только уснувший пес дышал шумно и размеренно.

— Он спросил, уверена ли я, и я ответила: да, на сто процентов. Я не хочу этого ребенка. И я сделала аборт, никому ничего не сказав: ни Маку, ни сестре, ни маме. Никому. Я поехала в больницу одна. Все произошло так быстро, почти незаметно. Когда я очнулась, я не могла поверить, что все уже позади. Я даже засомневалась, но врачи уверили меня, что все в порядке. Сказали, что это был мальчик. Зачем мне было это знать? Я вернулась домой, и жизнь пошла своим чередом.

Пес повернулся и вытянул лапы. У него текли слюни.

— Иногда мне кажется, что этого просто не было. Я устроила манеж. И поскольку я никому об этом не рассказала, поделиться мне было не с кем. Я чувствовала себя бесконечно одинокой. Не было никакой причины плакать. У меня даже права на это не было. Я утопила свою печаль так глубоко, что, казалось, она уже никогда не всплывет.

Воцарилось долгое молчание. Рассказ был закончен, но она не шевелилась и все так же пристально смотрела на колыхавшуюся за окном листву.

Потом постучала пальцами по полу, словно стряхивая пепел с сигареты:

— Сейчас ему было бы почти пятнадцать.

АПРЕЛЬ

Здравствуй, Никто.

Я так и не дождалась подходящего момента для разговора с матерью. После той скачки у меня все болело неделю, наверное, не меньше, но больше ничего не произошло. Маме я сказала только, что моя лошадь понесла, и меня сильно побило о седло, вот и все. Она мне даже не посочувствовала, только сказала, что никогда не доверяла лошадям. И вообще у нее на них аллергия. На самом деле она их просто боится. «Слишком они огромные, эти твои лошади», — с отвращением сказала она как-то раз, как будто это само по себе уже уродливо или непристойно. Я знаю, почему она так говори! Ее пугает их стремительность, их горячее дыхание, пугает их сила. Ей противно представить, что под тобой может находиться такая гора мускулов, чужая живая мощь, которая с бешеной скоростью несет тебя вперед,

Так что, когда я сказала ей, что моя лошадь понесла, она только фыркнула: а ты, дескать, чего ожидала, вот будешь теперь знать. Я уже почти не надеюсь, что мы когда-нибудь снова сблизимся. Я так завидую Рутлин, которая может говорить со своей мамой о чем угодно, я бы тоже так хотела, но моя мама каждый раз словно отталкивает меня. Наверное, она просто не хочет знать о моих проблемах. Когда я пытаюсь с ней заговорить, она запросто может повернуться и уйти куда-нибудь; ощущение такое, будто у меня перед носом дверью хлопнули. Не могу поверить, что когда-то я жила внутри нее, такой же крошечный живой комочек, как ты сейчас. Рада ли она была, когда узнала, что я скоро появлюсь на свет? Могла об этом поговорить со своей мамой?

Я страшно промучилась несколько дней после той скачки, которую сама же и устроила. В первую очередь, от стыда. Я не могла поверить, что я оказалась способна на такое. Меня, наверное, какой-то безумный бес обуял. И как мне теперь, после того, что случилось у Джил, говорить с Крисом? Я не звоню ему и к телефону не подхожу. Он, конечно, ужасно мучается из-за этого, закрылся у себя в комнате, ни с кем не разговаривает, переживает, сходит с ума. Хотела бы я позвонить ему и сказать: Крис, милый, пожалуйста, успокойся, я что-нибудь придумаю, все решу сама, главное — не беспокойся, но я даже этого сделать не могу. Маме я сказала, что не хочу с ним разговаривать. Она, наверное, решила, что мы поссорились, то-то, наверное, рада. Ее аргумент: ты еще не доросла до серьезных отношений. Но, ей-богу, разве у нас «серьезные отношения»? Когда мы вместе, мы всегда улыбаемся, смеемся, дурачимся. По крайней мере, раньше все было именно так.

За обедом я опять отказалась есть. Я уже неделю так поступаю, почти любая еда мне стала противна. Но когда я сегодня вновь отодвинула тарелку, мать на меня так зловеще посмотрела, что у меня внутри все обмерло, такой это был страшный взгляд. Ни слова не сказав, она передала мою тарелку Робби. После обеда Робби с отцом поехали в город покупать кроссовки. Оба они были страшно недовольны и не переставали ворчать, что им просто обидно тратить субботний день на такую ерунду. Но вообще-то они прекрасно ладят между собой, просто с полуслова друг друга понимают, так что я была уверена, что они прекрасно проведут время. Меня лишь пугала перспектива остаться с матерью наедине.

Как только они ушли, я убежала к себе. Мать спокойно поднялась за мной следом, вошла без предупреждения и встала, руки в карманах, молча глядя на меня, будто я у нее что-то украла. Вот и настал момент для разговора, не знаю, подходящий ли, но это уже неважно, поняла я. Я тупо рылась в школьной сумке, словно думала найти там нужные слова, выудить их и расставить в логической последовательности.

— Я хочу знать, что происходит. — Мать стояла, как скала.

Я посмотрела в окно, на улице начинал накрапывать дождичек. Я чувствовала, как по моему лицу разливается краска, от шеи до ушей.

— Я готовлю доклад, — пробормотала я. — Миссис Клэнси велела мне начать предварительную работу дома.

— Мне наплевать на миссис Клэнси. — Мать закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, сложив руки на груди. Она тяжело дышала, челюсти шевелились, словно ей хотелось сплюнуть, а плевательницы рядом не было. Крис улыбался мне с фотографии на тумбочке. Снимок был немножко не в фокусе.

— Что происходит, Элен?

Свет резал мне глаза. Голос матери звучал неспокойно, с каким-то надрывом. Я пыталась найти хоть какие-то слова, но в голову ничего не приходило.

— Ты не догадываешься? — Кажется, я грызла ногти не помню; помню только, как мать наклонилась и шлепнула меня по руке, как в детстве. Я снова чувствовала себя маленькой беспомощной девочкой.

— Я-то догадываюсь, — она снова прислонилась спиной к двери, закрыв глаза и тяжело дыша, словно выброшенная на берег рыба. — Я, конечно, хотела бы, чтобы ты сама мне сказала, но я догадываюсь.