Яд для Наполеона - Эдмундо Конде

— Тот разговор не предназначался для твоих ушей. Я очень сожалею. И искренне сочувствую тебе, так рано лишившемуся матери… Мне очень жаль, что ты услышал те слова. А позже, возможно, буду сожалеть и о том, что скажу сейчас. — Виктор тяжело поднялся. — Все сказанное мною тогда твоему деду правда.

— Плохо же ты меня знаешь, отец. Думаешь, я хоть раз усомнился в этом? Ты не дал ей жить так, как она того заслуживала. И меня, ее сына, ты не любишь. — Жиль медленно приблизился к Виктору. — Я — живое напоминание о женщине, которую ты ненавидел.

— Да будет тебе, Жиль! — Виктор пытался сдержать охватившее его возбуждение. — У тебя никогда не было ни в чем недостатка. И дом этот — достойный. Твое образование я поручил лучшим учителям в самых лучших школах. А роскошь… Ты знаешь мое мнение по этому поводу. Родись ты в семействе, где купаются в роскоши, результат мог быть просто ужасным! Поверь мне… еще с твоей матерью… я…

— Послушай, отец, — перебил Жиль, жестом останавливая его, — грехи, в которых ты обвиняешь мою мать, по наследству перешли ко мне. И я этим горжусь! — На его губах промелькнуло подобие улыбки. — Она продолжает жить во мне, и я никогда ее не предам. Ответь, стал бы ты уважать меня, если бы я не приходился тебе родней?

Виктор почувствовал сухость во рту и легкое покалывание в груди. Вот они, тайные причины, закружились вихрем, облекаясь в дерзкие слова. И если бы даже удалось сдержаться, их отношения навсегда отравлены.

— Нет, — твердо сказал Виктор. — Я не в восторге ни от одного из твоих качеств, но ты — мой сын. — Он поник и сгорбился на кровати.

— Кровные узы — еще не все. Они не так уж крепки, отец. Я нуждался в твоем восхищении. И ведь я его заслуживал! Но ты всегда был настроен против меня. А что ты предлагаешь взамен? Сочувствие? Этого мне уже не требуется. Мне даже безразлично, любишь ты меня или нет.

На лбу Жиля выступила испарина.

Виктор так и стоял, словно не слыша обращенных к нему слов.

Дождь прекратился, но свинцово-серая хмарь, затянувшая небо с самого утра, все еще висела над городом. До них снова стали доноситься звуки улицы. Жизнь, которая на время объяснения как будто замерла, вновь пошла своим чередом.

4

Коронация

В августе 1803 года глава роялистов Жорж Кадудаль, квартировавший, — разумеется, не случайно, — в Англии, под покровом ночной темноты высадился на французском берегу близ города Дьепп. На толстом канате его подняли на семидесятипятиметровый скалистый берег, и он направился в Париж, намереваясь на британские деньги совершить убийство Бонапарта, тогда еще первого консула Республики, и тем самым содействовать реставрации Бурбонов.

Наполеон за пару месяцев до указанных событий отказался от услуг своего министра полиции Жозефа Фуше, несмотря на то, что тот действовал с необычайной эффективностью. Помимо других успехов, числившихся за его ведомством, были доказательства, подтверждавшие, что все покушения на Бонапарта планировали и осуществляли роялисты на деньги англичан. Оказавшийся не удел Фуше был непревзойденным мастером интриги. В годы Революции, прежде чем занять министерский пост, он считался пламенным якобинцем. А очень скоро стал грозным стражем общественного порядка и опорой императорского режима.

В руки полиции попали сведения, что некий принц из дома Бурбонов возглавил группу заговорщиков. В самых верхних правительственных сферах стали строить догадки относительно имени главаря и пришли к выводу: это не кто иной, как герцог Энгиенский, резиденция которого находилась в Эттенгейме, герцогство Баден, в непосредственной близости от французской границы, что уже само по себе внушало беспокойство.

Герцога Энгиенского похитили 15 марта 1804 года по григорианскому календарю, а уже 21 марта, на заре, после скоротечного суда, расстреляли во рву Венсенского замка. Жоржа Кадудаля арестовали 9 марта и 28 июня казнили. А еще через двенадцать дней Фуше был восстановлен на своем посту.

Тогда-то он и заложил основы организации, которая впоследствии станет именоваться Генеральной полицией Империи. Это была мощная структура со всеохватывающей паутиной агентов, осведомителей, подсадных уток, которая, действуя под завесой секретности, поощряла доносы и широко использовала подкуп и шантаж. Министр создавал эту сложную машину, обеспечивавшую безопасность государственного строя, в том числе и в личных целях, ибо режим соответствовал его собственным грандиозным планам.

2 декабря 1804 года в соборе Парижской Богоматери предстояла коронация Наполеона и Жозефины Бонапарт. Утро выдалось холодным, а на рассвете выпал легкий снежок — ровно столько, чтобы, растаяв, превратиться в грязное месиво, несмотря на то, что накануне улицы, лежавшие на пути следования кортежа, посыпали песком. Но тем не менее в Париже царило лихорадочное возбуждение, и толпы людей перемещались с места на место в нескончаемой круговерти.

От дворца Тюильри до собора Нотр-Дам, вдоль всего маршрута, выстроились толпы горожан, меж которых сновали лоточники, предлагая горячие булочки и прочую снедь. Промокшие полотнища знамен и штандартов тяжело свисали с балконов домов. Плата за то, чтобы постоять у окна с хорошим видом, доходила чуть ли не до трехсот франков. Так это или нет, но в оконных проемах на основных улицах торчало множество голов, а среди зрителей были отнюдь не только французы. Народ, восторженный почитатель Наполеона, сулившего превратить Францию в мощнейшую мировую державу, томился в то холодное утро в сладостном ожидании этого исторического события.

По городу, как водится, ходило множество слухов. Поговаривали, будто папа Пий VII, которого поселили в павильоне Флоры дворца Тюильри, не скрывал своего недовольства от участия в коронации Бонапарта — корсиканского выскочки, честолюбца, убийцы герцога Энгиенского, и что якобы римского первосвященника удалось уломать только благодаря обещанию предоставить церкви ряд привилегий. Еще говорили, что кройкой, шитьем и вышиванием парадных костюмов к торжеству занималась целая армия мастеров и мастериц. Рассказывали, что во избежание нарушений протокола было проведено не менее дюжины репетиций, для которых из воска вылепили сотни фигур главных действующих лиц. Стали достоянием улицы и цифры: для перемещения свиты императора и императрицы потребуется три десятка экипажей и сто сорок всадников, а четыре сотни музыкантов из трех оркестров сыгрывались почти месяц; для четырехсот певчих хора была напечатана партитура общим объемом около семнадцати тысяч страниц; а солдат, построенных в три линии вдоль всего пути следования процессии, потребовалось восемь тысяч человек.