Конец хазы - Вениамин Каверин

Барабан откинулся немного назад и посмотрел на Пинету серьезно.

- Что вы хотите этим сказать?

- Портачи! - повторил Пинета с удовольствием. - Вы думаете, что вы увезли инженера Пинету, Михаила Натановича?

- Именно так, - подтвердил Барабан.

- Портачи! - в третий раз повторил Пинета, - вы увезли художника Пинету. Инженер Пинета - мой дядя - в прошлом году умер!

Все замолчали. Пятак было засмеялся, но тотчас же умолк и только свистнул от удивления.

- Инженер Пинета в прошлом году умер? - переспросил Барабан. - Что значит умер?

- Умер, как все умирают, - так это и называется; если бы вы тогда меня не увезли, так и я бы пожалуй умер. От голода.

- Он сошел с ума, - закричал Барабан, - гоните его! Этого не может быть! Не может быть, чтобы инженер умер!

Барин встал и не торопясь подошел к Барабану. Он наклонился к нему через стол, спокойно следя, как краска сбегала с лица, которое стиралось перед ним, как мел стирается губкой, и сказал, опустив углы губ и всматриваясь в Барабана с презрением:

- Эх ты... задница овечья!

Барабан, не поднимая головы, блеснул исподлобья глазами, снова побагровел, вытащил из заднего кармана револьвер и с силой, которой от него нельзя было ожидать, вдруг ударил Пинету в лоб рукояткой револьвера.

Пинета взмахнул руками и без крика свалился на пол. Тогда Барабан сорвался с места, с яростью закричал и ударил Пинету ногой в лицо.

И этот новый удар как будто сбросил с рук Барабана веревку. Он схватил табурет и принялся с размаху бить им по телу, которое под каждым новым ударом послушно отбрасывалось назад.

Он топтал Пинету ногами и бил по лицу до тех пор, покамест лицо не превратилось в красный блин с закрытыми глазами.

Тогда Пятак схватил его за руку и сказал, становясь так, чтобы защитить Пинету от новых ударов:

- Будет!

И схватив Пинету под мышки, он вытащил его из комнаты, проволочил через коридор и с помощью Мани-Экономки уложил на кровать.

- Его Барабан измордовал, - ответил он на расспросы Мани, - ты за ним тут походи, пожалуйста; он будет настоящий фай, помяни мое слово!

Он вернулся обратно и, еще не дойдя до комнаты, в которой так неожиданно был разыгран Турецкий Барабан, услышал горячий разговор. Он сразу же узнал ровный и вежливый голос Сашки Барина.

- О чем тут говорить? Ясно, конечно, что дело не в этом Пинете. Дело в том, что за последнее время ты склевался и потерял голову. Твое личное дело, Барабан, возиться со всякими девчонками, но чтобы это не касалось работы! Или чорт с тобой, бросай хевру и открывай гопу на Обводном.

Пятак засмеялся и отворил двери.

Барин попрежнему сидел на том же самом месте; он забросил ногу за ногу, курил и при каждом слове кривил гладкие, как бы отполированные губы. Барабан стоял перед ним, потупив голову, как нашаливший мальчик; он весь обвис, утомился и посерел.

- Я у тебя тогда спрашивал, какого дьявола нам нужен этот инженер? Когда мы приехали, я на лестнице спросил, - знаешь ли ты человека, которого нам нужно взять? - "Цивилизация, современная техника, Запад!" - вдруг передразнил он хрипловатым картавым голосом, расставив немного ноги и закинув голову совершенно так, как это делал Барабан, - "меня не интересуют бумаги, давайте нам наховирку и звонкую монету!"

Пятак подошел к нему сзади, дернул за рукав и глазами показал на Шмерку Турецкого Барабана.

Тот все еще не поднимал головы, но снова начал багроветь, почему-то начиная со лба, на котором выступили крупные капли пота.

Барин вгляделся в него, замолчал и принялся тащить из кармана своих офицерских брюк портсигар.

Барабан перевел затрудненное дыхание и поднял голову. Он был почти спокоен.

- Ладно, довольно разговоров, - сказал он, поглядев на обоих налетчиков так, как будто ничего не случилось.

- Работа назначена в пятницу?

Он стукнул кулаком по столу и закончил:

- Так значит работа будет сделана в пятницу!

XI.

Сушка жила на Васильевском Острове, на -ом переулке, у старой финки Кайнулайнен.

Это была старая высохшая финка, которой ничего не платили за комнаты, даже не уговаривались о плате и только удивлялись тому, что хотя она вовсе ничего не ест, но живет и даже страдает желудком.

Финка не жаловалась, не плакала, но каждый день писала по-фински открытки и опускала их в почтовый ящик, из которого уже более 2-х лет не вынимались письма...

Сергей шел за Сушкой, чуть пошатываясь, прищуривая то один, то другой глаз так, чтобы свет от фонаря разлетелся тонкими стрелами, и внезапно раскрывал глаза так, чтобы фонарь снова повис над улицей неподвижным и тяжелым шаром.

- Чорт меня возьми, куда я иду за этой шмарой? Мне нужно скрываться, уйти в нору, в подворотню, в землю.

Он взял свою спутницу под руку и заглянул в лицо. Сушка шла, опустив голову, похлопывая тросточкой по своей ветхой юбчонке.

- Сушка! Как тебя зовут?

- А тебе на что это знать, миленький?

- А кто это тебя окрестил Сушкой?

- Мой типошничек.

Какая-то густая сырость вдруг поползла Сергею за ворот пиджака, спустилась по спине и разошлась по всему телу. Он задрожал, поднял ворот и заложил руки в рукава.

- Бр... холодно. Что же это такое типошничек?

- Ну пойдем, пойдем, тут мильтоны шляются.

Они прошли освещенные улицы, - тротуары почернели, дома слились в огромные сплошные ящики с беспомощными, мигающими окнами.

- Может быть, за мной следят? - Может быть, кто-нибудь идет за мной - (он обернулся) - а сейчас спрятался вот там, вот в той подворотне?

- Вот уж никак бы я не поверила, - сказала Сушка, - что есть такой человек, который не знает, что такое типошник.

- Да ты мне скажи, что это такое?

Сушка замедлила шаги и притянула его поближе.

- Это мой... зуктер. - Ну, понимаешь?

- Зуктер? Зуктер так зуктер, шут с ним. А хороший он у тебя?

- У меня?

Сушка остановилась перед каким-то поганеньким задрипанным домишкой и застучала в ворота.

- У меня, брат, зуктер - прямо знаменитый человек. Его весь Петроград знает.

- А как его зовут?

Завижжал замок, и заспанный дворник впустил их во двор.

- Сюда, сюда, - говорила Сушка, таща его за рукав.

Они поднялись по лестнице, и Кайнулайнен впустила их в кухню.

Сергей поднес руку к лицу; ему вдруг невыносимо, до дрожи захотелось спать. Он зевнул с содраганьем и спросил почти про себя, с усилием разнимая слипшиеся глаза:

- Чем же он знаменит, твой зуктер?

- Эка дался тебе мой зуктер! Он.... ну.... ну, мебельщик.

Они были уже в комнате, когда Сергей услышал это слово, сказанное минуту тому назад.

Он вскинул брови, и тут же перед ним возникли кудрявые гардины, жестяные тарелочки, одесская мама и голос человека, курившего трубку:

- М-да. Торгуем... Мебельщики.

Он схватил Сушку за руки.

- Как? Что ты говоришь? Мебельщик?

Сушка, наконец, рассердилась на него.

- А тебе что за дело? - спросила она, вырывая руки и глядя на него сердито, - ты что, подрядился, что ли, допрашивать? Лягавый ты, что ли?

Сергей опомнился.

- Послушай, Сушка... Я хотел показать тебе письмо.

Он расстегнул пиджак, вытащил письмо, найденное им на мертвом Фролове, и, перегнув пополам, показал Сушке печать церкви Гавриила архангела.

Сушка нахмурила брови, вытащила изо рта папироску, немного побледнела и сказала, приглядевшись к печати и забрасывая ногу на ногу.

- Ну, а чем ты мне докажешь, что ты не лягавый?

Сергей посмотрел на нее с отчаяньем. Он сел на кровать и опустил голову на руки.

- Ну, слушай, я тебе расскажу... чорт с ним, все равно, только бы отыскать ее...

Сушка вскочила, принесла разбитое блюдечко вместо пепельницы, сунула в него окурок, закурила новую папироску и приготовилась слушать.

Сергей сразу начал говорить, говорить, говорить безостановочно, - шагая по комнате.

Он говорил как будто читая по книге, забывая о том, что Сушка и не знает вовсе того, о чем он ей говорил, ходил из угла в угол, останавливаясь, чтобы взмахнуть рукой, и снова начиная ходить.

- Не в том дело, не в том дело, что прислала письмо, - ну, что же, я и правда когда-то просил известить, сказать! Не в том дело, что ушла к другому, все равно к кому, даже к нему, к Фролову, к налетчику, как я это неделю тому узнал, а то, что он ее продал, понимаешь ли, продал?

- Лягавый! Лягавый! Да какой же я лягавый, когда мне самому скрываться надо; я - арестант, политический арестант, меня может быть по всей России ищут, - ну, не убьют, конечно, но ведь ищут, чтобы арестовать! И арестуют в ту же минуту...

Он остановился и поглядел куда-то поверх лица Сушки на стену, как будто там, на серой исцарапанной стене, находилось то самое, - человек, предмет или даже слово, которое было ему нужнее всего в эту минуту.

- Подожди, как ты назвал, Фролов, что ли?

- Ну да, Фролов, налетчик, понимаешь, нашел у него в записной книжке (и в книжке тоже есть, - видно, наверное, несомненно, что он - налетчик), нашел три письма, одно от нее, другое через Фролова какому-то человеку, письмо с шантажом. Вот оно, это самое, что я показывал, - с печатью. Ну, может быть, не налетчик, все равно, вор, грабитель. Или убийца? Наверное, наверное убийца.