Иллюзия «Я», или Игры, в которые играет с нами мозг - Брюс Худ

Трудно представить, как бы мы вообще преодолевали жизненные трудности, если бы у нас не было способности смеяться. Даже в самых ужасных ситуациях, какие только можно представить – среди узников нацистских концентрационных лагерей, – находилось место для смеха. Виктор Франкл, психиатр и философ-экзистенциалист, который сам был узником фашистского концлагеря, впоследствии написал, что среди прочих личностных особенностей, помогавших выжить в этих нечеловеческих условиях, были смех и юмор[98]. И Терри Андерсон, которого в течение 2455 дней удерживали заложником в Ливане в 1980-х, писал, что его товарищи по несчастью справлялись с ситуацией, обращаясь к юмору[99]. Один из них рассказывал нелепые истории. Другой передразнивал охранников.

Смех позволяет пережить невыносимые ситуации. Может быть, поэтому, вспоминая каждое из потрясших мир событий, приведших к гибели людей, кто-то обязательно произносит неизбежную «черную» шутку. Похоже, нам необходим смех как механизм выпуска подавляемой тревожности. Фрейд придумал термин «юмор висельника» и описал его в качестве защитного механизма для тех, кто стоит перед перспективой смерти. В такие моменты смех может одолеть нас, словно чихание, которое невозможно подавить. Я знаю это потому, что, когда я был подростком, на похоронах моего собственного отца меня одолел приступ хохота, который я никак не мог остановить, – событие, из-за которого я много лет испытывал чувство вины, пока не понял, что это была обычная реакция на стресс.

Психолог Роберт Провайн – исследователь смеха[100] – напоминает нам, что механизмы, генерирующие смех, – преимущественно бессознательные и что мы не можем выбирать, смеяться нам или нет, как обычно выбираем, произносить или не произносить фразу. Смех в значительной степени представляет собой реакцию, которую запускают в нас окружающие. Когда члены нашей группы смеются, мы тоже смеемся. Смех – это эмоциональное состояние, чувство, возникающее из системы, которая работает неосознанно в глубине мозга, генерируя возбуждение смеха. Но наше представление о том, что выглядит смешным, зависит от способа запуска этих эмоций, то есть от сигналов, исходящих от областей коры, обрабатывающих поступающую информацию. Смех может быть спровоцирован шуткой или бывает вызван чем-то не интеллектуальным, а телесным: например, щекоткой.

Даже младенцы смеются вместе с остальными. Когда вы щекочете своего малыша, он смеется и тем самым демонстрирует древний эволюционный механизм. Но умеют ли смеяться животные? Практически до сегодняшнего дня смех считался уникальным человеческим явлением. Однако большинство человеческих поведенческих схем появилось в ходе эволюции, и потому нам не стоит слишком удивляться, обнаруживая их примитивные версии у других видов. Как уже давно знают многие владельцы домашних животных, их питомцы совершенно очевидно получают удовольствие от бурной и беспорядочной игры. Щенки и котята, судя по всему, заняты деятельностью, которая не имеет никаких видимых вознаграждений, кроме радости от игры. Прежде полагали, что такое поведение предшествует взрослой агрессии – служит средством развития охотничьих навыков, необходимых для выживания. При этом ссылались на сходство некоторых поведенческих реакций, имеющих разный смысл. Например, когда шимпанзе обнажают свои зубы в улыбке, это означает не только веселье, но нередко демонстрацию угрозы или реакцию страха.

Однако смех животных во время игры был переосмыслен, когда Яак Панксепп сделал удивительное открытие, изучая крыс[101]. Во-первых, он заметил, что крысы, которые были лишены слуха ради экспериментов по слуховому восприятию, меньше участвуют в общей возне, чем нормальные крысы. Этим глухим крысам чего-то не хватало. Оказалось, что им не хватает визгов от восторга. Когда Панксепп поместил в клетку чувствительный микрофон, позволяющий человеческому уху слышать высокочастотные звуки, то на частоте 50 кГц он услышал какофонию, стрекотавшую во время игры. Это был крысиный эквивалент смеха. Вскоре он обнаружил, что крысы реагируют и на щекотку – они будут бегать за рукой экспериментатора, пока их не пощекочут. Оказалось, что крысы наиболее «щекотливы» в области загривка. Они норовят играть с рукой в догонялки и во все другие знакомые нам с детства «щекотательные игры» вроде «Идет коза рогатая». Самые маленькие крысята смеются больше всех, но по мере снижения с возрастом игровой активности, убывает и частота смеха.

Почему щекотка приносит столько радостного возбуждения? Одни только тактильные ощущения не объясняют вызываемого ей поведения: хорошо известно, что, щекоча самого себя, вы не получите такого эффекта[102]. Чтобы вы пришли в радостное возбуждение, требуется, чтобы кто-то другой пощекотал вас. Оказывается, все дело в отсутствии контроля над чужими прикосновениями. Именно это создает удовольствие от щекотки. Сколько бы мы ни касались себя сами, мы контролируем свои движения. Самомониторинг позволяет нам направлять свои движения, и мы знаем, что изменение в ощущениях порождены нашими собственными действиями. Мы не возбуждаемся, когда сами себя щекочем, поскольку действие полностью находится под нашим собственным контролем, и его результат предсказуем. Однако исследователи из Лондонского института неврологии обнаружили, что человек может с успехом пощекотать себя с помощью щекотательной машины, где предусмотрена задержка между его действием (испытуемый управляет рычагом) и реакцией щупа, вызывающей щекотку[103]. Когда наше Я перестает ощущать собственный контроль, мы сдаемся на волю внешнего действующего лица. Это также объясняет, почему больные шизофренией могут пощекотать себя: они порой трактуют собственные телесные ощущения как исходящие от кого-то другого[104]. Нет сомнений, что отсутствие собственного контроля во время сторонних тактильных стимуляций распространяется на другие области чувственных удовольствий… Например, является одной из причин наслаждения от массажа!

Смех – одна из первичных универсальных эмоций, ее можно обнаружить в любой культуре. Среди всего множества различных эмоциональных экспрессий смех относится к тем немногим, которые испытывают даже глухие и слепые от рождения люди. И это указывает на то, что смех предшествовал другим эмоциям в ходе нашей эволюции. Если он настолько древний и мы делим эту способность с другими видами, то можно предположить, что смех выполняет по-настоящему важную функцию. Хотя у всех нас бывают моменты уединенного веселья, и существуют сугубо личные шутки, которые заставляют нас улыбаться, смех представляет собой преимущественно социальный феномен, уходящий корнями в раннее развитие отдельного человека и всего нашего вида.

Когда наше Я перестает ощущать собственный контроль, мы сдаемся на волю внешнего действующего лица.

Нам нравится смеяться и заставлять смеяться других. Смех не только имеет множество преимуществ в ситуациях борьбы с болезнями и стрессом, но и способствует сплочению индивидуумов и образованию социальных коалиций. Эта исконная эмоциональная реакция поддерживается ассоциируемой с эмоциями глубинной структурой мозга под названием миндалевидное тело и связанными с ним нейронными сетями. Однако эта реакция затрагивает и высокоуровневые процессы, в частности социальное познание – способность думать о других. Мы используем смех, чтобы послать окружающим сигнал своей готовности стать членом группы, а порой мы смеемся над другими, подвергая их социальному остракизму. В этом смысле смех является мощным оружием коалиции и самосознания группы. Однако иногда это оружие может начать стрелять хаотично. Когда некоторые расстройства разрушают связи между областями мозга, имеющими отношение к смеху, это приводит к импульсивным и социально неприемлемым взрывам смеха[105]. Рассеянный склероз, инсульты, болезнь Альцгеймера, болезнь Паркинсона и другие формы поражений мозга могут повредить связи между разными его частями, контролирующими социальное поведение. (Мы говорили, что даже у здоровых взрослых людей стресс при сильных эмоциональных потрясениях, таких как похороны, может вызвать временную потерю способности подавлять собственный хохот.)

Известно, что алкоголь и бурное веселье идут рука об руку. Пьяный человек становится расторможенным, поскольку алкоголь нарушает подавляющую импульсы функцию коры. Он выглядит непринужденным и меньше озабоченным своим поведением на публике. Выпив, мы все говорим громче, дурачимся, и шутки кажутся нам смешнее, или, по крайней мере, смех над ними представляется вполне приемлемым. А оценка социальной приемлемости смеха требует не только интерпретации всей социальной ситуации в комплексе, но и управления импульсами, которые могут быть запущены неосознанно. Именно поэтому детям приходится учиться контролировать свой смех. Мы, может быть, рождены для того, чтобы смеяться и улыбаться, но наша культура берет верх над нами и диктует нам, когда это приемлемо, а когда нет. Возможно, поэтому юмористы постоянно пытаются перейти границы пристойности – рамки дозволенного юмора: глубоко внутри себя мы подзуживаем их к этому. Мы получаем удовольствие от экспериментов на границе дозволенного.