Форма жизни - Амели Нотомб

И на этот раз компьютер ответил, что ничего не имеет сообщить о некоем Говарде Мэппле, несущем службу в Багдаде.

Пресс-атташе спросила, удовлетворена ли я. Мне не хотелось больше ее затруднять, и я сказала, что ответ меня устраивает: «Наверно, он пользуется для нашей переписки своим вторым именем».

На самом деле я не была в этом уверена. Я не знала даже, имеет ли этот Говард Мэппл хоть какую-то связь с Мелвином. Мало ли американцев по фамилии Мэппл? На всякий случай я написала Говарду Мэпплу на иракский адрес, который был мне хорошо знаком:

Дорогой Говард Мэппл,

Извините за беспокойство. Дело в том, что я переписывалась с военным, который, как и Вы, несет службу в Багдаде, по имени Мелвин Мэппл. Я не имею от него вестей с мая 2009 года. Знаете ли Вы его? Может быть, Вы могли бы мне помочь? Заранее благодарна.

Амели Нотомб

Париж, 5/01/2010

Дней десять спустя мое сердце забилось чаще при виде конверта с моим именем, точь-в-точь похожего – во всем, вплоть до почерка, – на письма от Мелвина Мэппла. «Наконец-то я узнаю, что с ним случилось», – подумала я, радуясь, что друг нашелся. Сказать, что письмо меня удивило, – ничего не сказать.

Мисс,

Вы уже достали меня вашими бреднями. Этому педриле Мелвину я больше ничего не должен. Можете написать ему в Балтимор по адресу…

А от меня отвяньте на фиг.

Говард Мэппл

Багдад, 10/01/2010

Что ж, в выражениях этот Говард не стеснялся, не в пример корректному Мелвину. Это было тем более поразительно, что все, кроме тона письма, в точности совпадало: бумага, конверт и даже почерк один к одному моего друга. Это, впрочем, было объяснимо: я часто замечала, как похоже пишут американцы, – я говорю о старательном почерке, которому учат в некоторых школах, а не о беглом, безусловно, у каждого индивидуальном. Как бы то ни было, Говард мог не беспокоиться: больше я его не потревожу. Он сообщил мне главное: Мелвин вернулся в Балтимор, и даже его тамошний адрес теперь у меня был.

Вот чем, должно быть, отчасти объясняется его молчание. Его скорее всего отправили в США неожиданно, в одночасье, он вряд ли успел толком подготовиться. Я могла себе представить его встречу с родиной после шести лет на иракском фронте – и встречу с родными, ошеломленными его новой комплекцией.

Бедняга Мелвин, надо думать, погряз в депрессии. Драма потерпевших крушение на жизненном пути в том, что, вместо того чтобы открыть душу людям, они замыкаются в своем страдании, и нипочем их оттуда не выманить. Конечно, напиши мне Мелвин об этом, я ничем не смогла бы ему помочь. Но, по крайней мере, он смог бы выговориться, если считать переписку разговором; исповедь спасительна.

А может быть, Мелвин Мэппл нашел в Балтиморе старых или новых друзей и я больше ему не нужна. Я ему от души этого желала. И все же мне хотелось по крайней мере проститься с человеком, который некоторое время что-то значил для меня.

Надо было найти верный тон. Упрекать его – это мне бы и в голову не пришло: каждый волен молчать. Я сама не терплю, когда меня корят за долгое молчание, и признаю за моими знакомыми право не отвечать на мои письма. С другой стороны, могу ли я скрывать, что мне его не хватало?

Если что-то не пишется, есть только один способ справиться с этим: садись и пиши. Нужные и верные мысли приходят только в процессе.

Дорогой Мелвин Мэппл,

Некий Говард Мэппл сообщил мне, что Вы вернулись на родину, и дал Ваш адрес. Какая радость получить известие о Вас! Признаюсь, я немного тревожилась, но вполне понимаю, что, в силу внезапности отъезда и потрясения от встречи с родиной, у Вас не было ни времени, ни душевных сил, чтобы написать мне.

Когда это будет возможно, может быть, черкнете мне письмецо? Я очень хочу знать, как Вы живете. После нескольких месяцев нашей переписки Вы не чужой для меня человек. Я часто думаю о Вас. Как поживает Шахерезада?

Ваш друг

Амели Нотомб

Париж, 15/01/2010

Я заклеила конверт; мне казалось, что я не отправляю письмо, а бросаю бутылку в море.

* * *

Я имею обыкновение отправлять в мусорную корзину гадости, которые мне пишут. Письмо Говарда Мэппла я, однако, сохранила: оно заинтриговало меня, хоть я и понимала, что все это могло иметь вполне безобидный смысл. Кому, как не мне, знать, что в письмах пишут иногда, мягко говоря, странные вещи, которые ровным счетом ничего не значат. Люди в большинстве своем почему-то боятся произвести приятное впечатление и любят напустить туману.

Ответа от Мелвина все не было. Должно быть, армейская почта работает лучше американской. Я поймала себя на том, что все время нахожу солдату оправдания. А ведь это я, между прочим, отыскала для него художественную галерею, не говоря уж о том, что добросовестно исполняла роль наперсницы. Моя снисходительность меня погубит.

Я даже не сразу заметила в тот день самый обыкновенный конверт со звездно-полосатой маркой. Глаза у меня полезли на лоб, когда я его вскрыла:

Дорогая Амели,

Я твердо решил больше не писать Вам. Ваше письмо меня ошеломило: как Вы можете не держать на меня обиды? Я-то ожидал упреков, а то и чего похуже. Неужели Вы еще не поняли, что я не заслуживаю Вашей дружбы?

Искренне Ваш

Мелвин

Балтимор, 31/01/2010

Я немедленно написала ответ:

Дорогой Мелвин,

Какое счастье получить от Вас весточку! Пожалуйста, расскажите мне, как Вам живется дома. Мне Вас не хватало.

Ваш друг

Амели

Париж, 6/02/2010

Отправив это письмецо, я еще раз перечитала короткую записку солдата. Впервые он обратился ко мне только по имени и так же подписался своим. Я последовала его примеру. Почерк его изменился. Отчасти поэтому я не сразу обратила внимание на конверт. Бедняга Мелвин, возвращение на родину, должно быть, сильно на него подействовало: он занимается самобичеванием, держит ручку иначе, чем прежде, и т. д. Я правильно сделала, что обошла это молчанием в своем ответе: лучшей реакции быть не может. Он поймет, что это не имеет никакого значения.

Я представила себе, что ему пришлось пережить за последние месяцы. Представила идиотов, которые, увидев, как он разжирел, говорили: «Ну что, старина, этот опыт пошел тебе впрок, не иначе? С голоду ты там точно не умирал». Мерзавцев, ставивших ему в вину позорное поражение в войне, – ему, последнему винтику в этой машине. Как гадки бывают люди, когда травят несчастного человека! Сами они там не были, ничего не видели, ничего не знают, но имеют собственное нелестное мнение и не отказывают себе в удовольствии высказать его тому, кому и так не сладко.

Второе письмо из Балтимора:

Дорогая Амели,

Знай я, что́ Вы за человек, ни за что бы не стал Вам писать. Как же я ошибался на Ваш счет! По Вашим книгам я представлял Вас этакой железобетонной, циничной дамой, которую не проведешь. А Вы, оказывается, простая, душевная и нисколько не зазнаётесь. Сказать не могу, как я на себя зол.

Я ведь очень скверно с Вами поступил. Водил Вас за нос с самого начала. Я никогда не был в Ираке и вообще не служил в армии. Мне просто хотелось заинтересовать Вас. Я безвылазно живу в Балтиморе, и у меня нет других занятий, кроме как есть да сидеть в Интернете.

Мой брат Говард – военный, это он служит в Багдаде. Много лет назад я помог ему заплатить долги, после того как он неудачно съездил в Лас-Вегас. Он остался должен мне изрядную сумму и только поэтому согласился переписывать мои электронные письма и отсылать их Вам. А Ваши ответы он для меня сканировал.

Я не думал, что мой обман зайдет так далеко. Собирался послать Вам одно-два письма, не больше. Я не ожидал от Вас такого энтузиазма – да и от себя тоже. Очень скоро наша переписка стала главным в моей жизни – надо ли говорить, как она бедна событиями? Я чувствовал, что просто не могу сказать Вам правду. Так могло продолжаться до бесконечности. Этого я и хотел.

Я предвидел, что рано или поздно Вы попросите у меня фотографию. Поэтому я заранее послал Говарду снимок, на котором вы могли лицезреть во всей красе мой тяжелый случай. Тогда мне и в голову не могло прийти, что я позирую для бельгийской галереи. Не могу выразить, как я Вам за это благодарен, Вы оказались так великодушны, что совесть стала мучить меня еще сильней. А потом этот господин Куллус захотел получить мое фото в военной форме – и вот тут-то я влип.

Я, правда, опять понадеялся на брата, спросил, не достанет ли он форму размера XXXL. Но тут Говард как с цепи сорвался. Заявил, что работал на меня не задарма, а по 5$ за страницу (я и понятия не имел, что он ведет учет) и больше, мол, ничего мне не должен. Еще добавил, что мои бредни ему уже поперек горла, блевать тянет от всей этой чуши, которую приходится переписывать, а Вы, верно, полная дура, если мне отвечаете. Короче, на него я больше рассчитывать не мог.