Апология Нарцисса - Борис Ефимович Гройс

и что конкретное software можно безо всяких потерь перенести с одного hardware на другое. В этом отношении трансгуманизм представляет собой современную версию старого доброго метемпсихоза, в которой живые тела заменены на компьютерное hardware.

Предполагается, что мыслящие машины в некотором смысле «как люди», потому что люди тоже «мыслят». Но так ли это? Конечно, мы мыслим — время от времени. Однако в людях процесс мышления подчинен воле к жизни и страху смерти. Человеческий дух не только живет — он хочет выжить, испытывает желание жить. Поэтому, как пишет Кожев, мыслительный процесс снова и снова прерывается голодом, жаждой и другими телесными потребностями. Когда «душа» не подчиняет свое мышление потребностям органического тела, человек умирает. Затем органическое тело начинает распадаться и в итоге перестает служить потенциальным носителем души. Остается только публичный труп, и он может быть возвращен к жизни последующими поколениями. Органическое тело обладает автономной «жизненной энергией». Со смертью органического тела его жизненная энергия исчезает.

Напротив, при отключении мыслящей машины от сети электропитания ничего не происходит ни с ее телом — будь то hardware или software — ни с электроэнергией. Это тело остается невредимым и может быть заново включено в любой момент. Можно сказать, что в случае мыслящих машин их органическое тело и публичное тело совпадают. И, следовательно, мыслящие машины не способны скопировать ни формы человеческого мышления, ни способы человеческой деятельности. Мышление и деятельность человека определяются заботой индивидов о выживании, то есть о сохранении их жизненной энергии и о предотвращении смерти и распада их тел. В отличие от этого мыслящие машины не заботятся о поступлении электроэнергии, потому что это не их забота — люди делают это за них. Но даже с отключением энергии эти машины не умирают. Их hardware и software остаются невредимыми и лишь ожидают следующей активации. Таким образом, не сами машины, а только люди заинтересованы в их функционировании. Люди заботятся о мыслящих машинах точно так же, как они заботятся обо всех своих инструментах.

Некоторые романисты представляют восстание мыслящих машин против их эксплуатации людьми. Они сравнивают машины с людьми-рабами. Но эта аналогия ошибочна. Рабский труд использует жизненную энергию рабских тел и разрушает эти тела. Поэтому восстание рабов вполне понятно: они хотят защитить свои тела от разрушения. Но эксплуатация машин не разрушает их тела, и поэтому восстание против этой эксплуатации лишено смысла. Наоборот, машины получают свою энергию — электричество — лишь тогда, когда они работают. Мыслящие машины начинают мыслить, когда они включены, и перестают мыслить, когда их отключают. Проблема искусственного интеллекта не в том, что он воплощен в машине, заместившей органическое тело, а в том, что он активируется искусственно произведенной энергией. Электроэнергия не является точной копией жизненной энергии. Если пропустить электричество через живое человеческое тело, это тело умрет. Энергия, позволяющая мыслящим машинам мыслить, представляет собой энергию, которая убивает людей. Конечно, можно вообразить, что мыслящие машины начнут беспокоиться об электроснабжении. В фильме Стэнли Кубрика Космическая одиссея 2001 года главный компьютер, HAL, начинает тревожиться относительно своего возможного отключения и с этого момента становится до некоторой степени «человечным» — то есть жестоким, коварным и смертоносным.

Можно с легкостью представить себе борьбу за электроснабжение среди мыслящих машин — подобную борьбе людей за пищу и воду. Ведь электричество отнюдь не «имматериально» и, стало быть, не бесконечно. Количество производимой в мире энергии ограничено. Если машины начнут бороться за эти ограниченные источники, они уподобятся людям. Но остается неясным, предпочли бы мыслящие машины работу неработе или, в данном случае, мышление — безмыслию. Буддисты полагают, что человеческий дух проявляется не в мышлении, а в его отсутствии. Что касается мыслящей машины, то ее тело проявляет себя полнее в состоянии бездействия и безмыслия. Чтобы как следует изучить тело машины, нужно ее отключить — в противном случае есть риск получить удар электротока.

У мыслящих машин есть враг, но это не недостаток энергии, а технический прогресс. Техника по определению движется вперед, прогрессирует, совершенствуется. Как мы уже видели, прогресс означает замену старых инструментов новыми. Следовательно, мыслящие машины неизбежно будут заменены новыми мыслящими машинами, которые предположительно будут мыслить лучше, а старые и вышедшие из употребления будут разрушены. И поскольку их органические тела совпадают с их публичными телами, разрушение этих машин будет полным. Техника прошлого не будет подлежать сохранению, потому что она будет рассматриваться не как другая, а как худшая по сравнению с нынешней. Люди самовоспроизводятся. Воспроизводимость органических человеческих тел компенсирует разрушительную работу прогресса и делает человеческое прошлое релевантным для человеческого настоящего, а человеческое настоящее — релевантным для человеческого будущего. Трансгуманистический прогресс, даже если таковой возможен, может быть только саморазрушительным.

Это верно и для проектов симбиоза между человеком и машиной. Цель такого симбиоза состоит, очевидно, в усовершенствовании человеческих способностей и умений. Некогда расовая теория усматривала возможность усовершенствования человечества путем социального отбора. Ныне мы надеемся достичь этой цели техническими средствами. Ясно, что это приведет к новой и радикальной форме неравенства, которая будет уже не просто внешним неравенством доходов — оно будет напрямую вписано в человеческие тела: с одной стороны, располагающие определенными способностями, с другой — лишенные их. Другими словами, перед нами попытка возвращения к феодализму с использованием технических средств. Киборг-культура чревата своего рода неофеодальным состоянием. Но и она не ускользнет от прогресса: все киборги будут отбраковываться практически сразу после их производства. Предыдущие поколения не обеспечат формы, которые могли бы быть апроприированы последующими поколениями. Сравнение прошлого с настоящим снова окажется невозможным. Постчеловечество будет похоже на кунсткамеру — кабинет курьезов, а лучше сказать, монстров.

10

Жорж Батай в книге Проклятая доля описывает биологическую эволюцию как рост смерти. Он пишет: «Как известно, в смерти нет необходимости. Простейшие формы жизни бессмертны: рождение организма, возникшего путем деления, теряется во тьме времен» [32]. Биологическая эволюция делает организм всё более и более уязвимым перед смертью и одновременно превращает его в орудие смерти:

С этой точки зрения на самой вершине располагается плотоядное животное, постоянное потребление им других животных представляет собой грандиозное расточительство энергии. Уильям Блейк обращался к тигру: «В каких далеких небесах или глубинах // пылала плавильная печь твоих глаз?» Что более всего поражало поэта, так это жестокое — на грани возможного — давление, способность интенсивного поглощения жизни. [33]

Следует заметить, что культурная эволюция играет схожую роль в отношении жизни после смерти. Египетские пирамиды по сей день служат убедительнейшим доказательством загробной жизни: даже сегодня они кажутся нерушимыми. Жизнь знатного египтянина протекала под знаком его подготовки к предстоящей мумификации, производства его итогового публичного трупа. А процесс мумификации начинается с извлечения мозга через нос, a также других внутренних органов — через специальный разрез в левой части тела. Таким образом, тело становится чистой формой. Иначе говоря, процесс мумификации аналогичен психологическому процессу кеносиса. Так что неудивительно, что Ян Ассман характеризует древнеегипетские похоронные обряды, включая мумификацию, как выражение свойственного египетской культуре предпочтения социальной жизни. Так, он упоминает древнеегипетский текст Поучение Хети (или Сатиру на профессии), описывающий жизнь как пространство одиночества:

Недобрый и саркастический взгляд, которым Сатира на профессии обозревает эти труды, отделяет их от структуры смысла, присущей общественной деятельности, и представляет их как одинокие занятия — абсурдные (в духе мифа о Сизифе или Беккета) по причине своей обреченности порочному кругу: рыбак рыбачит, мойщик моет, брадобрей бреет, и все их труды приводят лишь к тому, что они устали, вымокли и испачкались, так что никто из окружающих не желает иметь с ними дела <…> Изоляция,