Завоеватель Парижа - Ефим Курганов

Между тем, в это примерно время русско-австрийские войска, занявшие было Праценские высоты у Аустерлица, перебросили часть своих резервов с высот на правый фланг и сделали это к великой радости Наполеона. Узнав об этом, он тут же захлопал в ладоши и стал беспрестанно шутить (маршалы вспомнили, что намедни он несколько раз повторил: «Працен — это ключ к победе»).

Ланжерон же, полки которого, кстати, были оставлены на Працене, после возвращения от графа Кауница весь потемнел от тихого бешенства. Он только почти беззвучно прошептал: «Ослабить эти высоты мог только безумец или самоубийца». Он тогда еще не знал, но догадывался, что решение это принял император всероссийский.

Когда Ланжерона вызвал к себе граф Федор Федорович Буксгевден, командующий левым флангом русско-австрийских войск и его непосредственный начальник, то он прямо сказал ему, даже не пытаясь сдерживаться:

— Граф, я не сомневаюсь ни минуты, что Бонапарт вас всех обвел вокруг пальца. Поймите же наконец, что он намеренно ослабил свой левый фланг, дабы мы решили напасть именно здесь и попробовать отрезать его от Дуная и от дороги на Вену. Но он вдвойне обманул союзников, горе-союзников. Мы увели часть своих войск с занятых высот, дабы бросить силы на его левый фланг и прорвать его. Но ослаблять себя и в таком месте — ничего глупее этого просто быть не может. Вот увидите, он займет высоты и расколет нашу армию надвое.

В ответ Федор Федорович высокомерно рассмеялся. Торжествующе глядя пустыми голубыми глазами, он сказал Ланжерону:

— Вам везде чудятся враги, мой друг.

Ланжерон же запальчиво отвечал:

— А вы, граф, не в состоянии нигде разглядеть никакого врага.

Буксгевден так и не простил Ланжерону его правоты. Когда французы заняли праценские высоты, то Федор Федорович написал записку главнокомандующему Кутузову, в которой назвал Ланжерона изменником. Войска союзников, действительно, были расколоты надвое.

Однако Ланжерон, который всегда был уверен в непроходимой тупости своего начальника, был обижен не столько на него, сколько на Кутузова:

— Как он терпит вмешательство в свои обязанности главнокомандующего? Как он дает помыкать собой императорским фаворитам? Боже, какое немыслимое самоуправство! А особенно невыносим князь, утверждающий, что Бонапарт нас боится, что он боится дать нам генеральное сражение. И государь верит этому самонадеянному мальчишке! Ужас! Все гибнет от произвола нескольких спесивых болванов…

Все это Ланжерон говорил себе, выходя поздно ночью от Буксгевдена, а на рассвете началась битва.

Под Аустерлицем он вначале сражается в центре левого фланга русской армии, а затем пытается задержать отступление русских войск вместе с бригадой генерала Каменского, но безуспешно.

Картинка. О ДЕРЕВУШКЕ ПРАЦ И ОКРЕСТНОСТЯХ

Густой, плотный туман лег на холмы, он накрыл их полностью, сжал, cдавил, стиснул. Ланжерону даже показалось, что сейчас его и его колонну, приготовившуюся к марш-броску, просто сплющит туманом. А если и не сплющит, то придется спускаться вниз — в могилу.

Деревня Прац, примостившаяся у подножия двух холмов, оказалась в какой-то сплошной, непроходимой темноте, как в могиле. И все кто были там внизу, представлялись заживо похороненными.

Настроение было отвратительное, мерзкое. Граф знал, что катастрофа совершенно неминуема, и она все приближалась и приближалась, со все нараставшей скоростью.

Ланжерон резко, нервно провел носком сапога по мокрой от росы траве. Сначала он мысленно росу сравнил со слезами, а потом с кровью. Граф был уверен, что русской кровушки сегодня прольется много, был уверен, что скоро начнется бойня.

Когда граф увидел, что на верх холма торопливо въехал император, то внутри у него все обмерло. Александр был в белом кавалергардском мундире. Он был бледен, но лицо его сияло — видимо, он уже грелся в лучах победы. За ним маячил на белой лошади князь Долгоруков. Его нагло-веселое лицо в эту минуту показалось особенно неприятным.

Еще не приблязясь к Ланжерону, император нетерпеливо крикнул:

— Граф, почему вы до сих пор здесь? Вы что не получили приказа? Мигом — на соединение с Буксгевденом.

И тут же рванул вниз. Ланжерон воспринял появление императора как вестника смерти.

Действительно, по диспозиции в начале восьмого часа утра колонны генералов Дохтурова, Ланжерона и Пржибышевского (он в ходе битвы сдался в плен и был разжалован в рядовые), выстроясь в две линии каждая, должны были спуститься с праценских высот и, cоединясь с силами Буксгевдена, атаковать правый фланг французов. Все это Ланжерон прекрасно знал, но надеялся, что в последний момент император все-таки переменит решение. И вот все надежды рухнули — Александр подписал смертный приговор своей армии.

Ланжерон дико побледнел, в зеленовато-серых глазах его, обычно добродушно-игривых, зажегся злой огонек. Но через двадцать минут колонна Ланжерона уже начала спуск с Праценских высот. Она двигалась вслед за колонной Дохтурова, спускаясь в свою могилу. И Ланжерон это знал как никто другой.

На высотах осталась колонна Коловрата — Милорадовича. Пройдет всего несколько часов, и Кутузов под давлением императора отдаст приказ колонне Коловрата — Милорадовича оставить Праценские высоты. Когда граф Ланжерон узнает об этом, то он, храбрый, мужественный, пылкий, заплачет и даже не попробует скрыть своих слез. Приказ Кутузова означал неминуемое поражение войск союзников. Но пока колонна Коловрата — Милорадовича еще оставалась на высотах.

Граф Милорадович, бравый, румяный, усатый, шутил с адъютантами (он вообще известен был в армии как рассказчик анекдотов весьма игривого свойства) и пил чай с ромом. Он был в отличнейшем расположении духа. Генерал Иван Коловрат заметно нервничал, но уход основных сил с Працена, видимо, отнюдь не воспринимал в трагическом свете.

То, что колонна осталась на вершине холма в одиночестве, то, что они лишились поддержки, кажется, его не смущало. Просто испытывал некоторое волнение, как всегда перед делом. Он подергивал свои густые седые усы и молча курил трубку, отойдя в сторонку от Милорадовича, который был окружен веселой стайкой адъютантов.

Поведение Милорадовича казалось Ивану Петровичу Коловрату совершенно легкомысленным, но он только осуждающе смотрел в его сторону и довольно сердито курил трубку. Иван Петрович был старше по званию и старше годами, но ему казалось неприличным делать замечания графу Милорадовичу, бойкому, энергичному, самоуверенному, увешанному орденами. Он даже слегка побаивался этого языкастого дамского любезника.

Офицеры и солдаты разбрелись по вершине холма, разбившись на небольшие группки. Кто точил лясы, кто лег вздремнуть, кто закусывал, но спокойствия не было. Бездействие томило. Снизу, из лощины раздавалась, ружейная стрельба, было слышно, как посвистывали ядра. Но не видно было ничего: туман все еще лежал густо.

Император Франции стоял в это время на высоте, которая была расположена северо-западнее деревеньки Шляпаниц. Он был окружен несколькими маршалами. Выглядел он совершенно невозмутимым, в лице его даже было что-то каменное. Маршалы же (это были Мюрат, Cульт и Бернадот) явно нервничали, подпрыгивали; можно сказать, что они били копытом, как молодые лошади.

Наполеон хранил молчание, и вдруг он сказал, спокойно, тихо, ни кого не глядя:

— Если русские покинут Праценские высоты для обхода справа, они погибнут безвозвратно.

Маршалы загалдели, стали предлагать поскорее захватить высоты. Император Франции отмахнулся от них как от назойливых мух, а потом, медленно расставляя слова, сказал:

— Подождем еще. Имейте в виду, господа, когда неприятель делает ложное движение, мы никоим образом не должны прерывать его.

Маршалы слушали, затаив дыхание, но в их напрягшихся лицах было заметно разочарование — они не могли больше ждать.

Но вот колонна Коловрата — Милорадовича двинулась вниз, освобождая высоты. По приказу Александра она направлялась к главным силам для усиления флангового удара. На высотах была оставлена рота Апшеронского пехотного полка и рота гренадер.

Наполеон тут же воспользовался этим просчетом и перешел от обороны к наступлению. Император бросил на высоты ударный корпус маршала Сульта. Он сказал ему торопливой скороговоркой:

— Отправляйтесь, маршал, и немедленно. Вот теперь нужно спешить, очень спешить. Иначе мы упустим свой шанс на победу. Пока он есть.