Хрустальная ваза - Федор Каманин

— Да, хорош! Чуть не задушил начисто…

Люба загремела на кухне самоваром. А сама смотрит на Настиного отца, вспоминает, что его Романом зовут, и удивляется, что он такой. Она думала, что у Насти совсем-совсем другой отец, на этого не похож.

— Ну, как дома? — спрашивает Настя отца.

— Дома все живы, — отвечает Роман.

— А что ж… с вас за овечек вычли? Которые пропали? — спрашивает Настя.

— За овечек-то? Нет, не вычли. Потому как ты сбежала, а все думали, что ты залилась, что ли, то и порешили не вычитать. Ну, и хорошо, что ты убежала. А то бы я тебя не хуже, как вот хозяин твой меня сейчас. Проучить я тебя хотел.

— Я не виновата, что овечек украли, — говорит Настя.

— А кто ж виноват? Я, что ли? — заворчал Роман сердито.

Прокоп Машина вошел со двора.

— Ну, Настя, поговорила с отцом?

— Поговорила, — тихо отвечает Настя.

— Рада небось, что отца увидела?

Настя молчит. Молчит и отец Насти.

— Как же, свой отец как-никак. А своему всегда рад, каков бы он ни был. Ну ладно. Теперь дайте нам с ним поговорить. Иди-ка, Настенька, Любе там около самоварчика помоги, а мы с твоим отцом потолкуем. По душам потолкуем.

Настя облегченно вздохнула и к Любе в кухню пошла.

— Так, — говорит Машина, набивая трубку.

Настин отец молчит.

— Тебя Романом звать, кажется? — спрашивает Машина.

— Звали Романом, иной раз Иванычем, — отвечает Настин отец.

— Ну, я церемонии эти не люблю. Я по имени называю людей, а отчество можно и мимо… Ты зачем же пришел-то?

— Как это — зачем? Раз мой ребенок у тебя, то…

— То что?

— То должен я его обратно взять. Девчонка-то она моя?

Машина пыхнул трубкой.

— Так как ты дурак, то разговаривать я с тобою долго не буду, — говорит Машина Роману. — Пойдет она с тобою — бери, а не пойдет — убирайся сам! Бить ты ее тут не станешь.

— Зачем бить?.. Бить нечего своего ребенка. Не пойдет — пусть тут живет, у тебя, а только… — замялся Роман.

— Ну, говори, говори, не стесняйся, — подбадривает Машина гостя.

— Только тогда пусть она мне представляет в месяц по десятке, что ль…

— Это за что ж она должна представлять тебе? Десятку-то эту?

— А как я отец ее, вот за что. Кормил же я ее махонькую али нет?

— Ага, вон оно что! Я сразу-таки почувствовал, что не дочь тебе нужна, а деньги. Так оно ведь и вышло. Ах ты разбойник, разбойник! Какой же ты отец, а? Ты знаешь, сколько твоя дочь зарабатывает, а? — спрашивает Машина Романа.

— Сколько бы ни зарабатывала, а мое отдай, мне десятку доставляй, — отвечает Роман спокойно.

Машина поднялся и тихо, точно кот за мышью, пошел к Роману, засучивая рукава. Роман заметался, но убежать некуда.

— Постой… подожди… Караул, ратуйте, опять бить хочет! — заорал Роман истошно.

Настя и Люба опрометью из кухни на крик. А Машина спокойно сидит и курит трубку.

— Готов самовар? — спрашивает Машина девочек.

— Что тут случилось? — спрашивает Люба.

— Ничего. Я вот курю, разговариваю.

— А чего он кричал?

— А уж это спросите его, — отвечает Машина.

— Он опять было бить меня хотел, — говорит Роман Любе.

— Врет он, — говорит Машина. — Он просто с ума спятил. Вы знаете, зачем он пришел? Хочет, чтобы Настя по десяти рублей ему в месяц присылала. Он, видите ли, отец. А она сама пока всего-то двадцать в месяц получает. Так вот половину отдай ему, так называемому отцу, за то, что он дочку из дома выжил.

— А ты и драться полез?

— Да нет же, Коза! Не знаешь ты меня, что ли? Стану я драться с дураком! Была мне нужда. Попугать — попугаю, а драться — нет.

— Эх, я тебя как-нибудь попугаю самого! И кулаков не пожалею, — говорит Люба.

«Дочка-то вся в отца пошла», — думает Роман.

— Давай-ка лучше чай пить, самовар уже готов, — сказала Люба.

— Садись и ты, папаша, — приглашает Машина Настиного отца, словно между ними ничего и не было.

Все уселись за стол.

Настя и Люба только по стакану выпили, зато Машина и Роман точно соревнование устраивали, друг перед другом так и дули. Пьют и молчат.

«Ну и мужик! Таких редко встретишь», — думает Машина.

«А Прокоп этот здоровый, как погляжу я. Чай пьет здорово и драться любит», — думает Роман.

— Ну так как же, Настя, будешь отцу по десятке в месяц посылать? — спрашивает Машина Настю, осушив самовар.

— Дядя Прокоп, ты ж знаешь, что у меня нет денег. Я еще вам сколько-сколько должна, — говорит Настя.

— Так ты ему так вот и скажи.

— А что я буду говорить? Он и так слышит.

Тогда Машина полез в карман, достал из кошелька пятерку и, подавая Роману, сказал:

— Вот тебе, Роман, да еще Иваныч, напоследок. Это я тебе даю из своих, из последнего, чтоб ты ноги больше не бил зря, не ходил. Иди-ка ты домой, мил человек, и больше не приходи сюда. Дочь твоя, ежели вздумает, пришлет тебе денег, когда побольше зарабатывать станет, а пока ей еще самой маловато. Понял ты мои слова или нет?

— Понял, чего тут не понять, — проворчал Роман.

Роман взял пятерку, бережно спрятал в карман штанов и начал собираться домой.

— Ну ладно, спасибо и на этом, — буркнул он уже в дверях.

И, не попрощавшись даже с Настей, хлопнул дверью и ушел.

Стрекоза долго на него лаяла.

— Да, ну и люди бывают на свете! Как ты только жила с таким отцом? — говорит Машина Насте, когда они остались одни.

— Зато вот и бежать мне пришлось, — вздохнула Настя.

— Ну ладно, ладно! Не грусти и не вздыхай. Думается мне, что он больше теперь не заглянет сюда.

— Я очень рада, что он ушел, — говорит Люба Насте, собираясь в школу. — Ты, Настенька, не скучай, я скоро-скоро приду.

— Ты что-то очень рано сегодня, Коза?

— Мне нужно пораньше, Паровоз. Сегодня у нас общее собрание.

И Люба, поцеловав Машину и Настю, выбежала на улицу. Но и часа не прошло, как Люба домой вернулась. И прямо в кровать, вся в слезах. Машины дома не было — в магазин ушел.

— Что, Люба, что? — испугалась Настя.

— Меня… меня в живописное отделение работать посылают!

Когда Машина вернулся домой с покупками из магазина, то и Настя плакала вместе с Любой.

— Это что такое? — опешил он.

А Люба с Настею в ответ только всхлипывают.

— В чем вопрос состоит, спрашиваю я? — кричит Прокоп уже сердито. Он очень не любит, когда люди плачут.

— Это я, я виновата, дядя Прокоп, — плачет Настя.

— В чем ты виновата? В чем дело-то?

— Любу посылают в живописное работать.

— Ну и что ж такое? Я вчера сам слышал, как директор о том с учителем говорил. Чего же реветь-то? Радоваться нужно, а не плакать.

— А я не пойду! Я не хочу в живописное отделение! Я в шлифовальном цеху хочу работать! — плачет Люба.

— Ну, ну, ну! Вот уж этих капризов не понимаю я. В шлифовальном цеху каждый может работать, а в живописном нужно способность иметь особую. Директор так и сказал: чтобы тебя немедленно туда прикомандировали, потому как у тебя талант к этому.

— А я не пойду!

— Да почему? — развел руками Машина.

— А потому что я рисовать не умею, вот почему!

— Что ты не хочешь — это дело другое. Я знаю, какая ты капризная, сам виноват, избаловал тебя. А что ты не умеешь рисовать, то это ты врешь.

— Нет, не вру. Спроси-ка Настю.

— И спрашивать нечего, когда ваза твоя…

— Да не моя это ваза, а Настина, Паровоз ты этакий! — кричит Люба.

Машина вытаращил глаза.

— Настина?.. Постой, постой… Это как же так? Почему Настина, а не твоя?

— А потому что она эту вазу за меня расписывала, а я тут совсем ни при чем. Я рисую так же, как курица лапой царапает.

— Настина?

— Да, Настина. Это ты такой глупый, не мог догадаться, что я рисовать никогда не сумею хорошо. И вот теперь что мне делать? Как я скажу Василию Ивановичу или заведующему? Меня из школы выгонят теперь, это я точно знаю.

— И все я, все я! Если бы меня не было, то у Любы ничего такого и не случилось бы, — рыдает Настя.

— Так это Настина работа, Настя вазу так разделала? — говорит Машина раздумчиво. — Да, хорошенькое дельце вы учинили, нечего сказать.

Машина терпеть не мог обманщиков, а тут на тебе! У него под крышей жулики завелись. Вот уж не ожидал он такого от любимиц своих.

«Скверно, очень скверно это!» — злился он в мыслях.

А самое главное — отругать как следует он не мог их сейчас, чтоб на душе у него полегчало. Как их сейчас ругать, когда они и так ревмя ревут? Нашкодили, а теперь вот и разливаются рекой.

«Ах и глупые же еще они, ах и глупые!» — думал Машина, глядя на плачущих подружек.

XVII. Машина выручает подруг из беды

Настя и Люба чуть не весь день плакали. Надо же в один день двум напастям таким быть! Ну, от отца Машина Настю быстро избавил, а вот кто теперь Любу спасет от живописного? Нет, лететь теперь ей из школы, позор ей теперь перед подружками! И Насте теперь весь век мучиться, что она так подвела любимую и единственную подружку свою!