Во все тяжкие… - Анатолий Тоболяк

— А разве он сам не объяснил?

— Папа представил ее как хорошую знакомую, которая заглянула в гости. Но я ведь не малолетняя дурочка! Она что, его любовница?

— Зина! Зиночка! — Я вскинул вверх руки. — Откуда же мне знать!

— ВЫ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ.

— Это почему же?

— А потому, что папа всегда был верен маме. ВСЕГДА. Это я точно знаю. Он не мог утаить от вас ПЕРВУЮ любовницу. Он должен был похвастаться.

— Логично, но…

— Я эту тяжелоатлетку с первого взгляда разгадала. Она опасная женщина! Сколько ей лет?

— Столько же, сколько тебе. Чуть меньше.

— Господи! Неужели? Слушайте, — быстрым шепотом проговорила она, и в ее голосе промелькнул настоящий испуг. — МАМА УБЬЕТ ЕГО, ЕСЛИ ЕЙ СТАНЕТ ИЗВЕСТНО.

— Ну, не преувеличивай.

— Вы плохо знаете маму. Помогите ей, пожалуйста, — вдруг взмолилась она.

— Каким образом, Зина?

— Убедите папу бросить эту — брр! — зазнобу.

— Но они знакомы много лет, Зина.

Знакомы — пусть! Но сейчас все гораздо сложней, я чувствую. Я тоже женщина, и я чувствую, когда другая женщина покушается на кого-то. А папа пустился во все тяжкие, потому что мама уехала, а перед отъездом у них произошла крупная ссора.

«Точнее, драка. Мордобитие».

— Она ведь не замужем, эта Милена? Вот имечко!

«Не хуже, чем Аполлон». — По-моему, безмужняя.

— Ну вот! Видите, как опасно. Пожилые мужчины, вы извините, теряют голову рядом с молодыми женщинами, разве не так?

— Не всегда и не все. — «Я, например».

— У папы критический возраст, неужели вы не понимаете?

— Понимаю. Но именно потому, что твой отец не мальчик, я не намерен поучать и воспитывать его, — очень-очень твердо заявил я.

И она встала с разгневанным лицом.

— Вы плохой друг. Извините. И я встал.

— Как он вообще-то — бодр, весел? — копнул я.

— Он ошалел! Совершенно ошалел. Он ее чуть ли не облизывает, эту тварь!

«Мамочкин лексикон», — мелькнуло у меня.

— А ты с ним сама-то беседовала? — опять добродушно копнул я.

— Нет. Мы сразу ушли. Мне было противно в ее обществе. А она, эта прости господи, наверняка осталась там ночевать, — зло отчеканила молодая Раиса Юрьевна.

В прихожей я удержал ее за руку.

— Зина, один вопрос. Твой муж… я с ним, кстати, познакомился… он поздно вернулся домой в пятницу?

Она вскинула тонкие, искусно выписанные брови:

— А в чем дело? Почему вы спрашиваете?

— Ну, видишь, он и твой отец играли в пятницу в бильярд. Аполлон тебе не говорил?

— Не-ет.

— Меня интересует результат их баталий.

Ничего не знаю.

— А муж выглядел… нормально?

— То есть? Я не понимаю.

— Ну, ты, наверное, можешь угадать, когда он в выигрыше, а когда в проигрыше?

Ее смуглое лицо вспыхнуло. Иначе говоря, переводчица Зина ало зарделась.

Проболтался Поль! Да, он играет иногда по мелочи. Подрабатывает. («Иногда? По мелочи?») А папа как туда попал?

— Занесло случайно.

— Только этого еще не хватало! Поль его наверно затянул. Ну я устрою ему головомойку!

— А он выигрыши, извини, отдает тебе в руки?

— Разумеется! Но что за странные вопросы? Вы что хотите сказать, что он папу обыграл и взял с него деньги? — Еще сильней разгорелось ее лицо со слепящими глазами.

— Просто любопытно, кто из них победил. Извини.

— В пятницу Поль был при выигрыше. Но это, конечно, не папины деньги. Как вы могли подумать! До свидания.

— До свидания, Зина. Ты прекрасно выглядишь. Наверняка котиру ешься среди иностранцев.

— Надоели они мне! До свидания.

— До свидания.

— А вам откровенно скажу: не мешало бы завести в доме женщину, — неожиданно сказала она в дверях.

— Приходящую домработницу? — осклабился я.

— Нет, жену.

— Чур-чур, Зина!

— Может быть, такую, как эта Милена, — отомстила она мне, и какая-то змеиная улыбка испортила на миг ее алые, сочные губы. Ушла.

Не мной сказано, что яблоко от яблони недалеко падает.

И не мной сказано, что «с характерным напряжением сексуальной возбудимости связана проблема, разрешение которой столь же трудно, как громадно ее значение для понимания сексуальных процессов». Заумь в общемто. Но «Очерки по психологии сексуальности» старикана Фрейда — как раз та самая книга, которую следует читать сейчас К. П. Автономову. Или его дочке Зинаиде, оставившей в моей комнате свирепый запах духов. Но уж никак не мне, закоренелому одиночке, умудренному и житейским опытом, и опытом сочинительства всяких и разных половых актов, богатой практикой художественного сводничества. Впрочем, опыт — это и упадок одновременно. Нужно с достоинством нести старческие немощи и отодвигать их конец. Кто сказал? Я?

Опять мое перо, обычно бойкое, как я уже говорил, ползет по чистому листу, как по наждачной бумаге. А кто в этом виноват? Автономов, разумеется. Желудок вот заныл, надо пить иош-пу — а кто виноват? Беспутный пенсионер, разумеется, и частично его дщерь. Итак, он проигрался в пятницу, это несомненно, и не соизволил позвонить мне, а в субботу с утра укатил с Миленой на дачу, где и пребывает по сию пору.

— Вот это, Милена, моя усадьба, — широко поводит он рукой, захватывая и двухэтажный солидный дом, и овощные грядки, картофельное поле, и теплицу под пленкой, и колодец со срубом. — Запустенье, конечно, после зимы, но ничего. МЫ все это наладим как надо. Главное, что вандалы ничего не сожгли… Замок, правда, сорван, но это пустяки. Зайдем, Милена, сначала в дом, посмотришь, как там внутри. Не входи, Мила, не входи! Не входи, Милочка! О гады! О подлецы! Как все загадили! Погуляй, Милочка, по участку, пока я тут уберусь.

— Я тебе помогу.

— Нет, ни в коем случае! Это не дамское дело. Погуляй пока, Милочка, я быстро управлюсь.

Она отправляется на самостоятельный осмотр, а он, живой и быстрый, в яркой ковбойке и эластичных спортивных брюках, вскоре присоединяется к ней.

— Теперь можно в дом, Милочка.

Она поражена.

— Какой богатый участок, даже яблони есть. Парник какой, ты даже цветы выращиваешь?

— Обязательно, — гордится хозяин.

— Не жена, все сам?

— Исключительно своими руками. Жена… — ЕГО ПЕРЕДЕРГИВАЕТ? — Видишь ли, не снисходит до работ на земле.

— А дача? Неужели вы… ты сам строил?

— Нет, каркас заказной. Ставили специалисты. — ОН СЧАСТЛИВ, ЧТО ЕЕ ЭТО ИНТЕРЕСУЕТ? — А внутри… пойдем, теперь можно… все оборудовал сам.

Дача у Автономова образцово-показательная для наших мест, что и говорить. Две комнаты внизу и одна большая на втором этаже, теплая просторная веранда. Свет, водоснабжение, меблировка. Запасная печка-буржуйка. О господи! Милена вновь поражена.

— Вы… прости, ты, наверно, кучу денег сюда вбухал? — интересуется она.

— Да, по старым ценам порядочно. Сейчас многие миллионы стоит. Зато есть, Милочка, приют на старости лет.

Помолчи о старости! Тебе ли говорить… насильник! — УЛЫБАЕТСЯ? ЛЕГОНЬКО ШЛЕПАЕТ ЕГО ЛАДОНЬЮ ПО ЩЕКЕ? ОН МЛЕЕТ ОТ ТАКОЙ ЛАСКИ? ОН ПЫЖИТСЯ ОТ ГОРДОСТИ ЗА СВОИ МУЖСКИЕ ДОСТОИНСТВА?

Лучшее место на даче — это, конечно, тахта. На ней, правда, неоднократно возлежала Раиса Юрьевна, но Константин Павлович — человек хозяйственный, предусмотрительный. Он не забыл привезти с собой чистые простыни, пододеяльники, наволочки, а Милена… — Да подожди же, какой ты нетерпеливый! — ТАК ОНА ВОСКЛИЦАЕТ? СМЕЕТСЯ? СОПРОТИВЛЯЕТСЯ? Распаленный пенсионер потерял всякое благоразумие. Ну а я-то чего, спрашивается, подглядываю в замочную скважину? Какое мне, спрашивается, дело до их постельных игр? Пропади ты пропадом, Константин Павлович, в конце-то концов! Исчезни, говорю!

Но Автономов не желает оставлять меня в покое. Сильный стук в дверь означает, что пришел именно он, а не кто-нибудь другой.

Разумеется, это он!

На нем спортивная одежда фирмы «Адидас» и какая-то дурацкая кепчонка с длинным козырьком. Его лицо сильно прихватило весенним солнцем, и голубые глаза на нем светятся младенчески ясно и невинно. Зубы, которые он сумел сохранить не в пример мне, по-молодому блестят. Он улыбается, он, видите ли, улыбается, словно являет собой нежданный, радостный для меня подарок. Может, он даже ждет, что я сейчас заключу его в дружеские объятия, воскликну: «Костя! Дорогой! Ты!» А вместо этого я преграждаю ему дорогу и грубо вопрошаю:

— Чего надо? Чего явился?

— Ну, пусти, пусти, не дури, — смеется Автономов. Смеется, видите ли.

— Здесь не подают. Ступайте отсюда.

— Да пусти же, черт возьми! — Он оттесняет меня и внедряется в квартиру.

— Если ты опять с бутылкой…

— Никаких бутылок. Я на машине. Прямо с дачи. Целый день пахал землю.

— Землю? Ты что-то другое, по-моему, пахал.

— Анатоль, без хамства!

— Впускаю на десять минут, не больше. По твоей милости у меня вылетела впустую пятница, пропала суббота…