Озарение Нострадамуса - Александр Казанцев

Колиньи видел опасность для Франции со стороны Испании Филиппа II, который сам претендовал на французскую корону как муж Елизаветы. Екатерина Медичи вместе с сестрой самонадеянного Генриха Гиза герцогиней Монпасье плела заговор против гугенотов. Колиньи раскрыл его и решил арестовать ретивую герцогиню.

Тогда Екатерина Медичи наняла профессионального убийцу Морреля, и тот, вооруженный мушкетом, выстрелил из окна дома Гизов в проезжавшего мимо адмирала Колиньи.

Бесчувственного адмирала доставили домой, а герцогиня Монпасье носилась по улицам Парижа, крича в окно кареты: «Радость! Враг мертв! Колиньи убит!»

Но адмирал был лишь тяжело ранен, и у его постели стоял король Карл IX, сокрушаясь по поводу произошедшего и называя Колиньи «батюшкой».

Живой Колиньи не устраивал Екатерину Медичи, и она послала Генриха Гиза с его приближенными к адмиралу.

Они ворвались в его спальню и закололи престарелого солдата. Свалили умирающего на пол, и Генрих Гиз, этот придворный красавец в щегольской одежде, пнул его ногой. После чего Колиньи выбросили в окно на растерзание озверевшей при виде крови толпы фанатиков глумиться над подлинным патриотом Франции.

Габриэль Монтгомери не видел этого и тем, быть может, спас себя для дальнейших боев, которые не прекращались и вдали от Парижа. А в столице герцоги Гизы во главе с Генрихом, поддерживаемые королевой-матерью, убеждали Карла IX, что для спасения королевского трона надо разом покончить с проклятыми гугенотами.

Карл IX несколько дней назад выдал свою беспутную сестру Маргариту (запечатленную великим Александром Дюма в романе «Королева Марго») за короля Наваррского Генриха, и многие знатные гугеноты еще оставались после празднеств в Париже.

Тогда и состоялось потрясшее всю Европу злодеяние Варфоломеевской ночи.

Эхо ее отдалось и в Нормандии, где спустя два года под напором десятитысячной армии небольшой отряд графа Монтгомери вынужден был укрыться в маленькой крепости Дорфон.

Шестнадцать дней сто пятьдесят смельчаков Монтгомери выдерживали штурмы десятитысячной армии осаждающих.

С горечью он видел раненых бойцов своего малочисленного отряда, за которыми ухаживали сердобольные горожанки. Они рады были бы накормить и напоить защитников крепости, но, как и все, сами уже два дня ничего не ели, однако атаки отбивались одна за другой. И отброшенные от стен крепости католики кричали, что еретиками командует колдун, продавший душу дьяволу.

Утром ясного майского дня только что взошедшее солнце осветило крепость. Граф Монтгомери стоял на стене рядом со своими соратниками, заметив оживление в неприятельском лагере. Но лестницы, по которым осаждающие должны взбираться на стены крепости, не появлялись. От лагеря отделилась небольшая группа воинов, неся белый флаг.

Монтгомери был готов к очередному оскорбительному, как все предыдущие, предложению безоговорочно сдаться, но, Подчиняясь правилам чести, приказал подпустить парламентеров к воротам крепости и сам вышел к ним.

Он был в своем обычном панцире, в шлеме с красочным, игравшим на солнце плюмажем, со шпагой на поясе.

Навстречу ему выступил молодой красавец в щегольской одежде, больше подходившей для дворцовых развлечений, чем для армии.

Монтгомери сразу узнал в нем тщетно добивавшегося руки английской королевы Елизаветы I герцога Аласонского и Анжуйского, брата короля Генриха III, сменившего на троне Карла IX после его кончины в муках раскаяния за злодейства Варфоломеевской ночи.

Принц снял шляпу с перьями в подражание испанским грандам, помахал ею над землей в знак почтения и высокопарно произнес:

— Я не могу не выразить своего восхищения мужеством и доблестью защитников крепости. Отдаю должное прежде всего вам, граф Монтгомери, ибо не знаю никого, кто мог бы сравниться с вами в отваге и военном мастерстве.

— Чем обязан? — сухо спросил Монтгомери, сдержанно ответив на поклон.

— Чувством милосердия, граф. Желанием прекратить бесполезное сопротивление и голод, который не нуждается в лестницах для штурма. Не лучше ли разделить с нами веселый пир, который будет устроен в вашу честь вчерашними противниками. У нас превосходные вина и уйма продовольствия, так недостающего вашему отрядику.

— Мне не хотелось бы сравнивать свой отряд с вашей армией, ваша светлость. Результаты шестнадцатидневной осады говорят сами за себя.

— Вот именно, граф! Потому я и предлагаю почетное окончание бесполезной обороны, которая завтра превратится в похоронное шествие для всех, кто пока заслонен от нас этими стенами.

Монтгомери почувствовал, что принц прав, ибо еще несколько дней, и крепость будет уже некому защищать.

— Какие условия? — с прежней сухостью спросил он.

— О, самые мягкие, дорогой граф! Только разоружение и открытие ворот крепости взамен клятвенного обязательства с нашей стороны сохранить всем доблестным защитникам, и вам в первую очередь, жизнь и почет.

На одно только мгновение пронеслась в памяти Монтгомери сцена, увиденная им во время очередного обхода королевского дворца. Королева Екатерина Медичи читала вслух своим трем сыновьям и двум дочерям книгу Маккиавелли «Государь». Но Монтгомери отогнал это воспоминание. Ему важнее было сохранить живыми своих храбрых соратников.

— Ваша клятва, ваша светлость, — мрачно сказал он.

Генрих Анжуйский дал знак рукой, и от группы сопровождающих отделился капеллан с распятием в руке.

Священник подошел, и Генрих Алонский и Анжуйский, положив руку на распятие, произнес клятву сохранить жизнь всем защитникам крепости и Габриэлю де Лондж графу Монтгомери прежде всего.

Тогда Монтгомери снял с себя панцирь, шлем с плюмажем и положил на землю перед собой. Обнажил шпагу и воткнул ее рядом в землю, одновременно дав знак защитникам крепости выходить через ворота и проделать то же самое.

Гугеноты один за другим появлялись, некоторые, опираясь на плечи товарищей и превозмогая боль от ран, снимали свои панцири, клали на снятое командиром снаряжение мечи, шпаги, мушкеты, которыми пользовались при отражении штурмов. Постепенно там образовалась груда оружия, напоминая ощеренный остриями холм.

Когда последний солдат вышел из крепости, Генрих Аласонский и Анжуйский дал знак четырем сопровождавшим его воинам подойти к нему.

Воины тотчас выполнили указание, но не остановились около принца и капеллана с распятием в руке, а окружили Габриэля Монтгомери.

Граф возмущенно оттолкнул прикоснувшегося к нему солдата и крикнул принцу:

— Ваша клятва на распятье, ваша светлость! Принц усмехнулся в коротенькую свою бородку:

— Клятва, презренный граф, дана была пятнадцать лет назад у постели убитого вами короля, и она выше всех других клятв. Новый король Генрих III приказал доставить вас в Париж. Он тоже дал клятву в числе нас шестерых.

Монтгомери все понял. Арестовавших его воинов вместе с принцем и священником тоже было шестеро, а он был гол (без панциря) и безоружен. Опять сбывается предсказание великого провидца Нострадамуса. Так вот как увидел он взятого шестерыми льва!

— Клятвопреступники, ваша светлость, к сожалению, противостоят клятвотоварищам. Греховна пропасть клятвопреступления, но еще бездоннее позор бесчестья.

Генрих Анжуйский не понял Монтгомери или сделал вид, Что не понял, хотя был человеком образованным и начитанным. Принц разрешил солдатам грабить крепость.

Монтгомери был схвачен 5 мая 1574 года, а 27 июня его вели на эшафот, сооруженный близ Бастилии, где было когда-то ристалище…

Он шел прямой, не согнувшийся и после пыток, с высоко поднятой головой, даже радуясь, что испытаниям его наступил конец.

Но он ошибся.

Новая унизительная пытка ждала его уже на эшафоте, призванная окончательно сломить его.

Он увидел на возвышении… золотую клетку.

Граф Монтгомери должен был не просто стать на колени, подставив шею под секиру палача, а залезть в эту клетку, высунув оттуда обреченную голову, что должно было знаменовать золотой шлем с клетчатым забралом убитого им на турнире короля Генриха II.

Члены королевской семьи во главе с королевой-матерью Екатериной Медичи наслаждались кровавым зрелищем.

Гугеноты негодовали.

Новелла седьмая. Прах пророка

Проклятье тем, кто клятву преступил в безумстве,Пророка погребенного тревожа прах.Я называю точно год, день, час кощунства.Виновных в том преследует пусть лютый страх.

Надпись на пластинке, найденной при вскрытии гроба Нострадамуса в 1607 г. Перевод Наза Веца

Все в том же мире кровопролитных религиозных войн, самовластных королей и непримиримых во вражде духовных пастырей, льстивых вельмож-царедворцев, ожидающих очередных подачек и овладения имуществом, отстраненных или даже казненных еретиков многострадальная прекрасная Франция переносила очередную напасть. Тучей саранчи, время от времени оседающей на земле, чтобы истребить все дарованное землей и трудом, двигался по Франции, растянувшись на несколько лье, необычный поток экипажей, напоминая предания о переселении народов.