Спойлеры - Елена Клишина

Самое вкусное выложу. Чисто завуча потроллить. Ок, челлендж «Прочитай Толстого – утри нос взрослым».

То есть их волнует не что мы за люди, а как бы мы ни во что не вляпались? Жаль. Я был о взрослых лучшего мнения. Но мы это переживем. Легко. Надеюсь, что О. Л. все-таки не такая.

Нет, вы мне скажите, человек, который прочитал «Войну и мир», – он лучше, чем тот, который не прочитал? А если тот, который не прочитал, знает все три закона термодинамики? Изобрел лекарство от рака? Первым ступил на поверхность Марса? А если он очень крутой больничный клоун, например? Спросил О. Л. в ЛС.

О. Л.: Нет, конечно. Никто не хуже и никто не лучше.

Я: Почему тогда это так важно?

О. Л.: Если тебе правда интересно, то есть жизнь с русской литературой и без нее.

Я: То есть моя жизнь уже никогда не будет прежней?

О. Л.: В каком-то смысле да.

Я: А если ВиМ прочитаю?

О. Л.: Плюс десять очков Гриффиндору!

Шуточки, да?

* * *

Нет, все-таки много еще вопросов в моей голове.

Написал О. Л. в личку.

Я: Зачем мы вообще читаем книги? Они что, нас реально чему-то учат? Вот это все вековой давности. Смысл?

О. Л.: Да, я верю в это. Помнишь у Обломова? «Протяните руку падшему человеку, чтобы поднять его, или горько плачьте над ним, если он гибнет, а не глумитесь. Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, – тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову». Русская литература и плачет, и протягивает, и видит человека, и нам дает посмотреть на него.

Я: Но не все так могут.

О. Л.: Кого ты имеешь в виду?

Я: Не каждый писатель жалеет своего героя и плачет над ним.

О. Л.: Ну да. Героям вообще свойственно жить своей жизнью.

Я: То есть вы хотите сказать, что Лариса сама хотела застрелиться, а Катерина – спрыгнуть с обрыва?

О. Л.: Не исключен и такой вариант. Разве в их время у этих девушек был бы тот выбор, о котором ты писал?

Я: (эмодзи «развел руками»).

Я: Меняют ли нас книги?

О. Л.: Думаю, да. Конечно, никаких перемен не заметишь, если прочитаешь одну-две книги, хотя и такое бывает. Но сто, двести, триста прочитанных книг меняют человека абсолютно точно.

Я: А вас какая книга изменила?

О. Л.: «Учитель Дымов».

Я: Про что там?

О. Л.: Про то, что, когда все плохо, надо идти в самую простую школу и учить самых обычных детей. Что я и делаю. Когда трудно, воспоминания об этой книге утверждают меня – то есть делают тверже.

О. Л.: Конечно, людей перепахивают разные книги. Кого-то «Мастер и Маргарита», кого-то – «Сто лет одиночества». У каждого своя, ее еще найти надо.

Я: Ясно.

О. Л.: А еще книги, написанные давным-давно, – они как музеи или заповедники. Чтобы мы знали, какими были люди, какие чувства их обуревали, как они говорили, каким был язык. Задача учителя – сводить вас в этот музей, показать вам это место. Вы ведь, когда вырастете, вряд ли пойдете в него. Не многие взрослые перечитывают классику. Как пишут Вайль и Генис, «тот, кто решается на такой поступок – перечитать классику без предубеждения, – сталкивается не только со старыми авторами, но и с самим собой. Читать главные книги русской литературы – как пересматривать заново свою биографию». А это интересное, между прочим, занятие – говорят, новые смыслы открываются, каких раньше не замечали. Одна моя знакомая, не учитель вообще, прочитала недавно «Бесприданницу» – дочери задали. И пишет мне буквально твоими словами: «Какие все мерзкие! В десятом классе я этого не видела». А ты увидел. Вот так.

Я: Что в книгах должно на нас воздействовать? Там же все так… не знаю, медленно. Все эти ля-ля-тополя – описания русской природы, раздумий…

О. Л.: Мы живем в другом мире, нас приучили (кино, интернет, реклама) к постоянному экшну.

Я: Это плохо?

О. Л.: (грустный смайл).

О. Л.: Даже мне иногда трудно читать длинные серьезные тексты: постоянно нужно отвлечься, чем-то перебить этот непривычно медленный темп повествования. Знаешь, есть прекрасный фильм «Сталкер», но так трудно его смотреть: там время стоит, кажется, что ничего не происходит. На мой взгляд, лучшее произведение – то, которое писатель написал не про себя, не про какого-то там человека, а про каждого, кто эту книгу прочитает. Прочитает и узнает себя или часть себя. Или минуту своей слабости. Или горя. Или миг своей удачи, победы, любви.

Я: Вы бы на уроках так рассказывали.

О. Л.: Ну, я стараюсь.

Я: Если всего 36 сюжетов, что ж все пишут и пишут одно и то же. Нынешние-то чего стараются?

О. Л.: Мне кажется, у современной литературы другие задачи, другие люди эти книги читают. Думаю, у Пушкина сегодня шансов стать популярным совсем не было бы. Крамолу говорю, но факт. Тем не менее полно современных поэтов, которые пишут «под Пушкина». Алло, ребята, очнитесь: два века прошло!

О. Л.: Если совсем просто, то вот представь, что люди – это такие деревья. Внутри у них сердцевина, а сверху много наросло слоев древесины и толстая кора. Люди так учатся защищаться – на них обрушивается много информации, не всегда позитивной. Трудно достучаться сквозь этот слой. Возможно, мы больше помним о своих функциях, нежели о своей «сердцевине» – чувствах, умении сопереживать, проявлять участие. Многим трудно это сделать. Кто из современных писателей научился проводить надрез, царапину по этой коре, доставать до человеческого в человеке, вот тот и крут, я считаю. Поэзия вообще должна быть как проникающее ножевое ранение. Или как безусловная магия: простые слова, рождающие серьезные мысли и сложные чувства.

Я: Не боитесь, что на читателе живого места не останется?

О. Л.: Нет. У человеческого организма удивительная способность к регенераци (веселый