Научный «туризм» - Владимир Михайлович Пушкарев

жизни остались три радости: водка, пиво и водка с пивом!

Пьют в основном пиво. Хотя это не совсем пиво. Так, 2–3 градуса. После бутылки пива разрешают ездить на машине. Конечно! Если в том «пиве» столько алкоголя, как в нашем лимонаде! Поездили бы они после бутылки «Міцного» или «Оболонь-2000». Я пил в основном «Бадвайзер», «Микки» (самое дешевое – около 4 долларов за 6 штук – и, в общем, неплохое), мексиканскую «Корону» с нормальным градусом и, изредка, европейские – «Гролш» и «Хайнекен» (7$ за упаковку). Местные «Корону» не пили. Покупали для меня. По их мнению, только мексиканцы и русские с их невероятной алкогольной выносливостью способны потреблять такое крепкое пиво. Володя Яковченко предпочитает темные сорта пива, Самуэль Адамс, в частности. Под конец, с подачи Димы Лукинова (еще один экс-киевлянин), я распробовал местное пиво – «Фогги боттом» – в переводе «туманное дно» (от названия одного из центральных районов города), и в дальнейшем всячески поддерживал вашингтонского производителя.

Пиво отпускается только членам профсоюза.

И.Ильф, Е.Петров.

Где-то на втором месяце пребывания в Центре произошло непоправимое – меня отлучили от пива. В местном магазинчике нагло потребовали предъявить «ксиву» – military ID. А я свой военный билет забыл в Киеве. Надо мной нависла серьезнейшая угроза алкогольного голодания, хотя, как я уже упоминал, того алкоголю в ихнем пиве с гулькин х… Выручал по выходным Володя (дай ему бог здоровья и всяческих радостей) и офицер доблестных вооруженных сил США – Елена, у которой был требуемый «аусвайс». Правда, приходилось завозить это пиво теперь ящиками, и у дежурных по гостинице, при виде вносимых нами припасов, вытягивались физиономии и делались круглые глаза. Кроме пива, по военному билету отпускали и научную литературу в местной библиотеке, так что я был лишен не только материальной, но и духовной пищи.

Из вин мне больше всего понравились чилийские. Относительно дешевые, 3–4 у.е. за бутылку, очень качественные – не уступающие хорошим французским. Дима мне сказал (а он знает вопрос не понаслышке), что равноценное чилийскому французское вино стоит на порядок дороже. Брал и местные калифорнийские – в основном для замачивания мяса. Реже – итальянское «Мерло» и французское прошлогоднее «Божоле».

В общественных местах пить (даже их «пиво») нельзя – привлекут и крупно оштрафуют. Володя предупредил меня на корте, что этикетку следует прикрывать рукой. В местах отдыха – парках, пляжах тоже нельзя. Поэтому на озере Эри я, накрытый попоной, разливал вино под столом, а затем тщательно маскировал стаканы кульками, чтобы их не заметила охрана парка, да и простые граждане тоже. Дима сказал, что увидят – донесут обязательно. Сознательность очень высокая.

Больное общество…

Язык

Из перевода первых американских видеофильмов на русский.

Актер на экране: «How do you do!» Перевод: «Как вы это делаете?»

Реплика другого актера: «Its all right!» Перевод: «Да все правой!»

С языком у меня больших проблем не было. В детстве я выучил на спор англо-русский словарь на 3500 слов. Думаю, что сейчас, вместе со спецтерминологией, тысяч 10 запасу у меня есть. Во всяком случае, все, что я хотел им выразить, до них доходило без проблем. Я же американцев воспринимал с трудом. Даже в винных отделах гастрономов. Когда обращались ко мне непосредственно, медленно и, так сказать, чеканя слог, понимал более-менее. Их разговор между собой – не понимал совсем. Негры вообще говорят на каком-то птичьем языке. В лаборатории одна афро-американка объясняла мне, как программировать прибор. После каждого слова или фразы она произносила неизвестное мне слово «ина», несомненно, важный элемент программы. Только приглядевшись, в какую клавишу она при этом тыкает пальцами, я понял что «ина» – это «enter» – ввод. Яковченко говорил, что в определенных кругах (в которых он имел удовольствие вращаться некоторое время) для общения надо знать три слова: «гет», «фак» и «ОК». Этих же познаний, в принципе, достаточно и для просмотра некоторых фильмов, подпадающих под категорию «action». В реальной жизни я за все 3 месяца не слышал даже слова «шит», которое в их фильмах и ругательством не считается – что-то вроде нашего «блин».

Через 2 месяца работы в лаборатории я делал доклад на семинаре. Американцы обожают выступать на семинарах и слушать выступающих. Причем, доклад не по добытым мною тяжким трудом данным, а по моей высокохудожественной книге. Имея в распоряжении словарик на 7000 слов, я оказался в затруднении. Все же мне удалось (при неоценимой помощи Димы и Лены Лукиновых, а также Верочки Яковченко) перевести несколько своих побрехеньок и достаточно успешно пересказать их на публике. Им понравилось, хотя Задорнов был прав – чувство юмора у них (или у нас) специфическое.

Вам колбаску послайсать или писом?

(из разговора продавца с покупателем на Брайтон-бич)

Все же существенно улучшить свой английский я не смог. Мне объяснили, что на это уходит до года. Для наших проблема языка иногда приобретает противоположный знак. Очень трудно сохранить русский у детей, особенно маленьких. У Веры (14 лет) уже заметен акцент. Ваня (чудный ребенок 6 лет) все время пытается соскочить в разговоре на английский. И хотя дома ему это запрещают (…а що це ти заговорив їхньою собачою мовою!..), чувствуется, что ему очень хочется общаться простым и надежным языком, вместо того, чтобы ломать себе язык русскими падежами.

Лаборатория

Существуют 2 варианта вывода нашей науки из кризиса – фантастический и реалистический. Фантастический – это мы сами ее поднимем. Реалистический – прилетят марсиане и помогут.

Между аккуратными зданиями из красного кирпича, расположенными на территории центра, стоит большой уродливый сарай грязно-желтого цвета. Это и есть наша лаборатория. Завлаб мне сказал, что как только я закончу свои исторические исследования, здание снесут. И действительно, за 3 дня до моего отъезда к сараю подогнали технику и начали ломать с одного конца. В ответ на выраженную мной озабоченность завлаб меня успокоил, сообщив, что до воскресенья (дня моего отъезда) еще постоит.

«Начинка» лаборатории произвела на меня впечатление. Приборы, на покупку каждого из которых надо потратить половину научного бюджета Украины, стоят там десятками и, в общем-то, без большой загрузки. Современные хроматографы, приборы для PCR, позволяющие наблюдать процесс накопления ДНК по ходу реакции, точные пипетки, высококачественные реактивы… И все же, когда Дима завел меня в один из корпусов Национального Института Здоровья – NIH (организации, по сравнению с которой NASА – просто босяки и голодранцы), я испытал легкий шок. Исследование, на которое у нас даже в