Спи, милый принц - Дэвид Дикинсон

Роузбери взглянул на висевший у книжных полок портрет принцессы Уэльской. Казалось, в комнате присутствуют сразу три Александры — сияющая новобрачная, счастливая мать, окруженная тремя своими детьми, и царственная принцесса Уэльская в официальном убранстве и сверкающей диадеме.

— В конституции не содержится ничего, — сказал он наконец с видом человека, которого завели в приют умалишенных, перед обитателями коего ему и приходится выступать, — говорящего, что вы не можете это скрыть. Существуют, правда, законы страны, могу вам назвать, к примеру, закон о заговоре, имеющем целью извратить отправление правосудия. Мне было бы легче ответить на ваш вопрос, если б я знал, чем он вызван, если бы понимал, что заставляет вас извращать правосудие.

— Никто не пытается извратить отправление правосудия, Роузбери. Именно поэтому Пауэрскорт и здесь. Мы хотим, чтобы он отыскал убийцу.

Пауэрскорт промолчал, хоть и чувствовал себя хуже некуда. Если убийство скроют, он не сможет задавать никаких вопросов, не сможет вести расследование, заниматься своим прямым делом. Он будет походить на человека, пытающегося играть в крикет с завязанными глазами и только одной свободной рукой.

— Причины, я полагаю, просты, — Сутер, пока за окнами меркнул последний отблеск света, начал перечислять их, загибая пальцы. — Нам приходится выбирать одно из двух зол. Конечно, сокрытие правды — вещь ужасная. Но подумайте, что произойдет, если мы не скроем ее. По всему Сандринхему и Мальборо-Хаусу начнут расхаживать полицейские. Подумайте об этом, Роузбери. Инспектор Смит, проведший жизнь, расследуя дела преступных банд Ист-Энда, явится, чтобы допросить принца Уэльского. Суперинтендант Питере начистит до блеска свои лучшие черные сапоги и проследует в Виндзорский замок, дабы побеседовать с королевой. Они не знают мира, в котором мы живем.

От одной только мысли о подобных бесчинствах лицо Сутера стали медленно покидать все краски.

— А кроме того, существует политическая оппозиция, радикалы и им подобные. Каждый правдами и неправдами пробившийся в Палату общин политикан будет вскакивать со своего места на задней скамье, норовя задать вопрос, которого никто еще прежде не задавал, стараясь поставить королевскую семью в положение самое нестерпимое. Газеты обезумеют. Поначалу мы, разумеется, получим траурные заголовки, лояльные и благочестивые передовые статьи. Большая потеря для нации и империи. Полагаю, вы и сами, Роузбери, способны написать такую хоть сейчас. Но дайте им неделю, и они набросятся на королевскую семью, ровно стервятники. Они вытащат на свет огрызки всех сплетен, какие ходили по гостиным Лондона в последние три года. И все, кого эти сплетни затрагивали, окажутся в положении до крайности затруднительном. Подумайте также о газетах зарубежных — во что они превратят все это? Подумайте о том, как возликуют Париж и Берлин, когда убийство и череда скандалов в королевской семье попадут на первые полосы их газет. Траур там будут носить очень недолго.

И тогда Роузбери понял все.

Необходимость сохранения тайны, необходимость молчания.

Страх — вот ключ ко всему. Страх перед неописуемым, невиданным еще скандалом. Страх, что кто-то начнет переворачивать камни и из-под них поползет нечто жуткое, способное поставить под угрозу положение королевской семьи. Страх настолько сильный, что рискованное, опасное само по себе сокрытие истины выглядит рядом с ним лучшей из двух возможностей.

Пауэрскорт же пытался отыскать нить, связующую его прежнее расследование, расследование, которое так и не состоялось, с нынешними ужасными событиями в Сандринхеме. Некто шантажирует принца Уэльского, возникают опасения за жизнь принца Эдди. Они, должно быть, решили, что все позади, думал он, глядя на Сутера и Шепстоуна и вспоминая окончательно закрывавшее, казалось бы, это дело письмо из Мальборо-Хауса, полученное им в последний день прошедшего года. Что там говорилось? «Счастлив иметь возможность сообщить Вам, — писал Сутер в изысканном своем стиле личного секретаря, — что обстоятельства, приведшие нас к рассмотрению возможности воспользоваться имеющимся у Вас опытом, переменились к лучшему». В этот холодный январский вечер, думал Пауэрскорт, они определенно переменились к худшему.

— Джентльмены, джентльмены, — Сутер решил призвать совещающихся к порядку. — Через час нам предстоит встретиться с принцем Уэльским. Роузбери, я был бы благодарен вам, если бы вы смогли упорядочить ваши аргументы, направленные против моего предложения. Прежде чем принять окончательное решение, принц желает получить от нас наилучшие из возможных рекомендации. Я должен сейчас отправиться к нему. Сэр Бартл ответит на наверняка интересующие вас более конкретные вопросы.

Сутер неспешно покинул комнату. Когда он закрывал дверь, откуда-то с верхнего этажа донеслись едва различимые звуки женского плача.

— Удалось ли обнаружить какие-либо следы орудия убийства? Окно было закрыто или открыто? — Пауэрскорт, приступая к расследованию, ощущал себя назойливым, лезущим не в свои дела человеком.

— Орудия убийства так и не нашли, — ответил сэр Бартл Шепстоун. — Насчет окна не знаю — впрочем, члены семьи наверняка весь день входили в эту комнату и выходили из нее. Завтра вы сможете осмотреть ее, ну и Ланкастер, разумеется, все вам расскажет.

— Я вызвал сюда кое-какие подкрепления, — продолжал Шепстоун. — Скоро здесь появится отряд из двух дюжин гвардейцев под командой майора Дони, а с ними врач и хорошо обученный похоронных дел мастер. Все они входят в состав специального отдела службы Двора и поклялись сохранять в тайне любую необычную миссию, подобную этой.

— Я и не знал о существовании такого специального подразделения, — сказал Роузбери с выражением человека, с трудом верящего, что подобные вещи вообще могут существовать без его ведома и одобрения.

— О, они очень, очень секретны, мой дорогой Роузбери. Когда вы станете премьер-министром, то узнаете о них все — как и об особых отрядах столичной полиции. Эти люди помогут нам с телом.

Пауэрскорт вдруг вспомнил, что Шепстоун удостоен Креста Виктории за выдающуюся отвагу, проявленную в пору восстания сипаев[19]. И сделал в уме пометку — рассказать племянникам, что он беседовал с белобородым стариком, кавалером Креста Виктории; восстание сипаев, подозревал он, представляется мальчикам историей столь же давней, как и гибель Испанской армады.

— Сколько людей сейчас в доме? — спросил, возвращаясь в Сандринхем, Пауэрскорт.

— Ну, здесь сейчас семья. И Теки, конечно, — принцесса Мэй, как вы знаете, была помолвлена с принцем Эдди. Около полудюжины молодых людей, друзей и конюших принца Эдди.

— А сколько во дворце слуг?

Сэр Бартл не без грусти покачал головой.

— Вы знаете, представления не имею. Кто-то из них живет, разумеется, здесь, кто-то приходит из ближних деревень. Семьдесят? Восемьдесят? Я никогда об этом не задумывался.

— Какие-либо сообщения о появлении в окрестностях посторонних людей? — Пауэрскорт чувствовал, что пока ему никуда продвинуться не удалось. И улучшений по этой части не предвидится.

— Странно, что вы заговорили об этом, лорд Пауэрскорт, — Шепстоун вдруг приобрел вид очень усталого человека. — К нам поступали сообщения, что по соседству появилась компания русских и несколько ирландцев. Принц Уэльский убежден, что кто-то из них и есть убийца.

— Позвольте мне задать основной для нашего следующего совещания вопрос, — пока продолжался этот разговор, Роузбери, присев, размышлял, упорядочивая доводы, которые ему предстояло предложить принцу Уэльскому. — Сколько людей осведомлено о случившемся? Сколько человек знает правду?

— Я бы сказал, не более дюжины, самое большее, человек пятнадцать. Но все они принадлежат либо к королевской семье, либо к другим славным семьям, и в том, что касается сознания своего долга, на них положиться можно.

Пауэрскорт, услышав о предположительной связи родовитости с добродетелью, слегка приподнял бровь. Если бы все эти родовитые и высокопоставленные особы, с горечью подумал он, исполняли свой долг в соответствии с понятиями о чести, присущими их классу, и блюли при этом заповеди, мы, вероятно, не имели бы на руках окровавленный труп, коченеющий в спальне наверху.

Этим вечером принц Уэльский казался человеком совсем небольшого роста. Он выглядел так, точно некая мощная машина выкачала из него почти весь воздух. Глаза принца покраснели от слез, лицо побледнело, осунулось. И хотя он был облачен в один из лучших своих мундиров — самый темный, — ордена и медали, свисавшие с кителя так, словно и они были в трауре, казалось, оставляли его совершенно равнодушным.

— Друзья мои, — начал он, — спасибо, что приехали, дабы помочь нам в это трудное время. Спасибо вам, Роузбери, спасибо вам, Пауэрскорт. Мы никогда не забудем о вашем содействии. Я не думаю, Роузбери, что смогу принять окончательное решение до наступления утра. Однако я хочу, чтобы вы попробовали убедить меня в том, что нам следует обнародовать правду. Сам я склоняюсь к тому, — и полагаю, Сутер уже сказал вам об этом, — чтобы скрыть ее.