На советской службе (Записки спеца) - Максим Ларсонс

28 марта в час дня мы прибыли в Москву на Виндавсюй вокзал. Так как народный комиссариат финансов был телеграфно и письменно предупрежден о моем прибытии, то я был глубоко убежден, что я найду на вокзале служебный автомобиль. Я вышел на площадь перед вокзалом, но не нашел там никакого автомобиля. Я телефонировал в виду этого немедленно секретарю народного комиссара финансов, сообщил ему, что нахожусь на вокзале и просил его выслать к вокзалу немедленно автомобиль с уведомлением, в какой гостиннице для меня оставлены комнаты. Он обещал немедленно сделать это и объяснил задержку тем, что ничего не знал о моем приезде. Я ждал напрасно целый час. Моя жена и я сидели со всем багажом в вокзальном помещении, а около нас мало по малу собралось несколько людей, которые пялили глаза на иностранцев. Чтобы не терять времени, мы пообедали в весьма скромном железнодорожном ресторане. Я вновь телефонировал секретарю и он сообщил мне, что автомобиль уже послан на вокзал. Так прошло время до пяти часов после обеда. Несмотря на мои неоднократные телефонные звонки никакого автомобиля не было видно. Первое впечатление от Москвы было довольно обескураживающим. Мы сидели на вокзале и ждали у моря погоды Между тем к нам подошли нисколько извозчиков и сказали с добродушием, свойственным русскому человеку:

— Барин, ведь ты же понимаешь по-русски. Да неужели-ж ты думаешь, что ахтомобиль когда-либо прибудет. Ахтомобиль никогда не прибудет. Будь умником. Скоро станет темно и ты тогда совсем не сможешь уехать с вокзала. Возьми лучше нас, мы тебя и женушку живо доставим в город.

Я не знал, что делать. Московские коляски чрезвычайно тесны. Двое людей только с трудом могут в них поместиться. Я никоим образом не мог допустить того, чтобы моя жена, не понимавшая ни слова по-русски, ехала одна. Я следовательно должен был иметь ее с собою. Если же положить наш багаж на другую коляску, то я далеко не был уверен в том, что он не исчезнет. С другой стороны я понятия не имел, где я смогу остановиться. Становилось все темнее и я решил отправиться на всякий случай с двумя колясками в город. Часть моего багажа я поместил на одну коляску, указал извозчику, кто я такой, приказал ему строжайше ехать все время передо мной и сел с моей женой в другую коляску. Было уже почти шесть часов вечера и наступала темнота. Вдруг на повороте улицы показывается автомобиль, который быстрым ходом подъезжает к вокзалу. Из автомобиля выходит человек и спрашивает меня, являюсь ли я новым начальником валютного управления. Я отвечаю: «Да».

Тогда он говорить мне, что послан народным комиссаром финансов, чтобы встретить меня и сопровождать в город. Извозчики были возмущены, но он быстро покончил с ними, дав каждому рубль и приказав им молчать. Весь мой багаж немедленно был переложен в большой автомобиль.

Я спросил тогда моего спутника, куда же мы собственно едем. На это он мне ответил:

— В том то и дело, что этого я не знаю. В четыре часа меня послали на поиски комнаты для вас и вашей жены, но должен вам сказать откровенно, я ничего не нашел. Куда мы собственно должны теперь ехать, я и сам не знаю, но, во всяком случай, в город.

Мы заехали на всякий случай в гостинницу Савой, но не получили там комнаты. Я предъявил все мои мандаты, но это не помогло; швейцар сказал, что у него комнаты нет. Я опять сел в автомобиль, стал ездить в разные гостинницы и наконец нашел комнату в одной, носившей громкое название «Париж». Я предъявил там мои мандаты и не без успеха. Швейцар объявил, что у него есть свободная комната, но что она очень дорога, стоить тринадцать рублей в день. Я ответил, что пока оставляю ее за собой. Гостинница была открыта только три недели тому назад, все было ново и имело чистый вид. Комната была громадным помещением с тремя окнами на улицу, но с ничтожным минимумом мебели. В полу была большая дыра и это сразу возбудило во мне некоторую тревогу. Ночью я вдруг встрепенулся, жена моя кричала: «Крысы, крысы». Я успокоил ее, крысы, конечно, приходили через дыру в полу, и я просто закрыл эту дыру моим большим дорожным сундуком.

В общем прием, сделанный мне Москвой, не был особенно приветлив. На следующий день я отправился в народный комиссариат финансов. Там я узнал, что народный комиссар Г. Я. Сокольников заболел, что он находится в санатории под Москвой и что я вряд ли смогу его увидеть ранее, чем через неделю. В виду этого я отправился к заместителю народного комиссара т. Владимирову, представился ему и просил его, ввести меня в мои новые обязанности. Он ответил мне резко:

— Сокольников вас сюда пригласил, пускай Сокольников вас и вводит в работу. Я тут ничего не желаю делать.

Конечно, мне не оставалось ничего другого, как терпеливо ожидать свидания с Сокольниковым.

Между тем я натолкнулся на улице случайно на нескольких моих старых добрых знакомых, которые засыпали меня вопросами, каким образом я, проживающий уже годами за границей, вдруг оказался в Москве. Я сначала пытался замять этот разговор, но затем объяснил, что я принял очень высокий пост в народном комиссариате финансов. В конце концов я им сообщил и какой именно пост. Услышав это, один из них, выдающийся юрист, сказал мне:

— Слушайте, да что вы в самом деле с ума сошли? Что вы, рехнулись? Да неужели же вы не понимаете, что приняли опаснейшую должность. Разве вы не знаете, что в Гохране всего только несколько месяцев тому назад расстреляно 16 человек служащих и таким учреждением вы собираетесь руководить? Или что же, уж сознайтесь, пожалуй вы вступили в коммунистическую партию.

Другой из них, инженер, сам занимавший высокую должность в качестве хозяйственника на советской службе в Москве, описывал мне свою деятельность в самых черных красках. Он разъяснил мне, что должность специалиста на советской службе является тяжкой жертвой. Только тогда имеется возможность успешно работать на советской службе, когда служащий является членом коммунистической партии и вследствие этого имеет за собой поддержку партии в случае деловых ошибок или неудачи. Иначе, плодотворная и продолжительная работа фактически невозможна. Он привел много примеров, описывал свою собственную судьбу, рассказал, что восемь месяцев сидел в тюрьме, но что далеко не уверен в том, что завтра же или после завтра из за такого же вздорного обвинения не попадет опять в тюрьму.

Всему этому я не верил, не хотел верить. Я решил, что все эти лица в политическом отношении настроены консервативно-буржуазно, и что их мнение не может быть для меня решающим. Но я встретил в течение ближайших дней целый ряд людей, определенно левых взглядов, врачей, банковых служащих, юристов, советских служащих и частных лиц, и всегда, за весьма редкими исключениями, находил ту же картину совершенной подавленности, усталой и фаталистической покорности судьбе. Я, конечно, знал о советской системе сыска и воздерживался от всякого сближения с частными лицами. Но я не мог избежать того, чтобы от времени до времени не встречаться и с частными людьми. Хотя эти люди и не знали, кто я такой, но уж одно сообщение, что я приехал из Германии для того, чтобы принять в Москве должность у советского правительства, было вполне достаточно, чтобы эти люди самым бесцеремонным образом выражали свое крайнее удивление. Я энергично боролся с наступавшими на меня со всех сторон обескураживающими впечатлениями. Я ни за что не хотел признаться самому себе в том, что я впал в ошибку и что мысль о крупной самостоятельной созидательной работе, с которой я уезжал из Берлина, представляла из себя иллюзию, которой суждено было погибнуть перед московской действительностью. Однако, меня все более одолевали сомнения, и я все глубже проникался убеждением, что только принадлежность к коммунистической партии могла бы обеспечить возможность продуктивной работы в условиях советского строя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});