Расстояние - Хелен Гилтроу

Вывернувшись вполоборота, Йоханссон выбивает нож и валится на землю от удара сзади. Через секунду его уже тащат лицом вниз через дверной проем. Чьи-то руки опустошают карманы. Они забирают его удостоверение личности. Голос над ухом – это светловолосый парень – произносит:

– Мистер Джексон, добро пожаловать в Программу.

На голову неожиданно натягивают мешок. Но ведь он уже видел их лица. Здесь что-то другое.

Ему связывают руки и ноги, затем рывком поднимают. Он с трудом втягивает воздух через ткань мешка, пахнущего чужой слюной и кровью.

Тот же голос, что и раньше, приказывает:

– Следите за ним.

Открывается и хлопает дверь.

Йоханссон едва стоит на ногах, пытаясь внутренне сосредоточиться и оценить размер помещения и количество оставшихся охранять его людей.

Первый удар несильный, больше похож на пощечину. Потом еще и еще, с ними справиться сложнее. Люди находятся очень близко от него, они швыряют его друг другу и гогочут, отчего его обдает их зловонное дыхание, ощутимое даже сквозь мешок. Кто-то пинает его ногой, и он падает, что тоже вызывает смех и веселье, все по очереди начинают бить его ногами.

– Эй, поднимайте его, – произносит голос, и его тянут вверх и прислоняют к стене.

– Стой, гребаный кретин, усек? Урод.

Все опять громко смеются.

Йоханссон изо всех сил вжимается в стену, веревки впиваются в запястья.

Затем опять следуют пинки и затрещины, а потом удар такой силы, что Йоханссон падает на колени.

Рука сжимает мешок и наклоняет его голову набок.

Голос звучит около самого уха.

– Хочешь знать, что мы с тобой сделаем? – Губы незнакомца всего в паре сантиметров от его лица, отчетливо ощутим запах животного азарта и каких-то химических веществ. – Мы нассым на тебя, а потом найдем большую палку и отымеем тебя ею.

– Отымеем, – эхом отзывается незнакомый голос. Может, действительно девушка.

– Да. А потом обольем бензином и подожжем.

– Ты сгоришь, идиот, ты понял?

– Отымеем, – вновь разносится эхо.

Йоханссон уходит в себя. Его больше нет в комнате. Они говорят не с ним. Другому человеку придется терпеть удары, вставать, когда приказывают, падать и корчиться от ударов ногами.

Пощечины. Удары. Угрозы. Но существует предел, который они не перейдут, как бы ни хотели.

Потому что это еще не главное действие. Это лишь разминка.

Глава 2

День 7: вторникКАРЛА

Вторник, 2:05 ночи. Йоханссон уже в Программе. Утром звонил Уитман и все мне рассказал.

– Они должны были звонить несколько раз.

– Разумеется.

Мы все отслеживаем: заметки на столах в министерстве внутренних дел, министерстве юстиции, Управлении тюрем и еще звонок из Штатов: немолодой и занятой человек, для него время – деньги. Информация, им предоставленная, может иметь решающее значение…ваше сотрудничество очень ценно… одобрено на самом высоком уровне… к вам относятся со всей серьезностью… необходима полная свобода действий. Самое сложное – понять, кто кому позвонит и какие вопросы будет задавать, и знать, что ответы будут даны своевременно и легко, к всеобщему удовлетворению. И каждый человек в этой цепи проверок чувствует, что не может быть привлечен к ответственности: сколько бы грязи потом ни всплыло, это их не коснется. Все, что они могут сказать, – это, что они выполняли свою работу, следовали инструкциям, это не их прокол, а кого-то другого.

– Они знают, что все это временно? – интересуюсь я.

– И что он выйдет через сорок восемь часов.

– А если ему понадобится покинуть территорию раньше?…

Уитман вздыхает:

– Я всегда на телефоне. Скорее всего, проблемы у него возникнут.

– Место вполне надежное, – парирую я.

– И все же вы хотите, чтобы я был настороже.

– Разумеется.

Уитман опять вздыхает. Я жду.

Наконец, он говорит:

– Каждый наш с ним контакт портит его репутацию. Я привез его, и я увезу. Люди будут болтать. Вы знаете, они уже болтают. Возникнут вопросы обо мне, но это полбеды, но ведь не только обо мне. Да, я понимаю, вы делаете все, чтобы Вашингтон был не в курсе, хотите сохранить тайну, пока не будете вынуждены…

Опять Вашингтон. А Уитман знает, как работает Вашингтон, знает, где скрыты риски, откуда ждать нападения.

– У нас три недели, – напоминаю я.

– В идеале. Может, все закончится и раньше. Даже если нет…

Йоханссон уже выйдет оттуда, будем надеяться.

– Я же сказала, мы все отслеживаем.

– И будете согласовывать с ними, если придется?

– Вы же знаете, что да. – Еще одна гнетущая пауза, но уже другой ритм молчания, скептицизм Уитмана струится по проводам. – Обещаю, Майк. – Интересно, он уловил, что это ложь?

Но он не задал вопрос: зачем мне понадобилось помещать человека в Программу? Он не желает это знать.

Итак, Уитман недоволен; впрочем, я тоже, хотя причины у нас разные.

Я думала об отсрочке. До сих пор нет никаких данных об объекте, идет поиск информации. Финн так и не прислал мне документы по заключенным, и эта дыра в деле меня беспокоит. Мы должны были заделать ее еще много дней назад. Йоханссон сказал, что это не важно, и это правда, для него это не имеет значения. Он просто разведает обстановку. Кроме того, это его объект, а не мой. Я сама позволила ему идти туда, и все, что мне остается, – это только ждать.

Этим я и занималась в тот момент, когда в фойе моего дома появляется Крейги. Его фигура в привычном темно-сером пальто видна на экране, расположенном в кабинете, в руках чемодан, узкое лицо чуть повернуто в другую от камеры сторону.

Я впускаю его.

– Могу предложить тебе выпить.

– Чая будет достаточно.

В кабинете я держу три бутылки виски; Крейги ни разу не попробовал ни одно из них. Предполагаю, что смаковать виски, как и смотреть порно, – дело достаточно интимное для одинокого мужчины.

Когда я возвращаюсь из кухни, он стоит у окна. На горизонте садится зимнее солнце. Башни домов на юге похожи на огромные зеркала, с другой стороны вдоль берегов с невысокими постройками извивается Темза, похожая на отполированную оловянную змейку. Однако Крейги не любуется видом; он внимательно вглядывается в док под окном. С высоты сорок второго этажа люди кажутся не больше спичечного коробка. Сильные порывы ветра рвут на них одежду, изламывают гладкую поверхность воды. Крейги невольно склоняется к ним. Сейчас он похож на серый вопросительный знак.

Протягиваю ему чашку.

– Человек, которого они вернули, есть в списках Лейдлоу. Мы узнали его имя.

Лейдлоу мертв. Он мертв, и это должно стать для меня шоком. Он был стар, он прожил жизнь, он сам сделал выбор, возможно, его время пришло. Миновало пятьдесят девять часов с того момента, как я узнала об этом, но возникшее сразу напряжение так и не ослабло.

Мы познакомились благодаря истории, рассказанной мне одним осведомителем в криминальном мире, связанной с планировавшимися в больнице взрывами и женщиной по имени Эйлин. Я заинтересовалась этой историей, и чем больше в ней копалась, тем больше начинала нервничать, как и поведавший ее человек. Мы все видели эти кадры: лондонский автобус, с которого из-за взрыва слетает крыша, превращающийся в пыль небоскреб. Такие моменты нет желания вспоминать, но еще тяжелее, если вы знаете, что могли это предотвратить, но не сделали.

Я выбрала Питера Лейдлоу для передачи имеющейся у меня информации.

Он работал с агентами до самого конца холодной войны. Спокойный, серьезный, умеющий хранить секреты, осторожный, избегающий ошибок, он входил в узкий круг людей, работавших с Гордиевским, имел контакты в бывшем подразделении К-3 в МИ-5 и продолжил деятельность, когда Стена пала и русские на время стали нашими лучшими друзьями. К тому моменту, как пакет от меня лег на коврик у его двери, он уже долгое время был в отставке, читал книги, потягивал теплое пиво в темных пабах, занимался садом и скучал.

Я выбрала его за аккуратность, осторожность, упорство и умение добиваться цели – я знала, он не успокоится, пока не добьется встречи с тем человеком, который отнесется к моему посланию серьезно.

Кроме того, этот выбор был сделан еще и потому, что любой человек, пытающийся меня найти, обратится в сторону Советов, будет копаться в старых контактах Лейдлоу и никогда не подумает обо мне.

Тогда я полагала, что контакт с Лейдлоу будет единичным, у меня не было никакого желания становиться его постоянным источником информации. Спустя девять месяцев и четыре контакта между нами возникла своего рода дружба, или, пожалуй, привычка общаться. Возможно, это облегчало мою совесть. Хотя, скорее всего, я хотела иметь возможность позвонить ему с просьбой об одолжении, если сотрудники спецслужб когда-нибудь постучатся в мою дверь.

Я была уверена, что Питер Лейдлоу не разделял моих взглядов. Он всю жизнь служил своей стране, в конце жизни поздно меняться. Но он был человеком Москвы, с засевшими в душе подозрениями. Когда МИ-5 прослушивала его разговоры и следила за ним, ему это нравилось не больше, чем мне. Мне было приятно думать, что мы ведем каждый свою игру – это было осторожное партнерство, негласный договор между двумя людьми, не доверявшими друг другу, но имевшими одного противника: того самого, которому мы старались помочь.