Слепая зона (СИ) - Вечная Ольга

Рабочий ритм быстро ускоряется, не оставляя времени на лишние мысли. Работать я люблю и умею, обожаю ставить дедлайны и укладываться в сроки.

Смолин, отдать должное, тоже охотно тонет в рутине. Весь день бегает по делам, висит на телефоне, занимается кучей организаторских и прочих дел.

Он пропускает обед, и я думаю о том, что можно было бы прихватить из кафе шаурму. Хотя после вчерашнего такой жест доброй воли может быть неверно истолкован. У парня эго с небоскреб, лучше не достраивать там новых этажей. И даже крошечных скворечников, потому что на такой высоте ничто теплокровное не выживет.

Я благоразумно решаю не проявлять излишнюю инициативу, по крайней мере, пока не закончится овуляция. Или пока Смолин сам не попросит.

Впрочем, когда в пять вечера Платон Игоревич подъедает сухие крекеры, похрустывая на весь кабинет, заботливая цыганочка внутри оживает и чуть-чуть, буквально самую малость жалеет о равнодушии. Но покорно замолкает, когда босс сваливает на меня пачку документов, которые нужно проверить, и убегает тренироваться.

— Я в цех, — лжет он нам всем.

«Мы с Платоном поехали, не теряй», — тут же эсэмэской палит брата Егор.

***

До конца недели я тружусь с утра до ночи. Засыпаю мгновенно, едва голова касается подушки, глаза болят от перенапряжения. Смолин-старший тоже не сидит на месте, традиционно пропускает обеды, чтобы уйти в пять. Егор занят подготовкой к заезду, мы ограничиваемся короткими, но приветливыми переписками.

В пятницу я заканчиваю проверку смет, оставляю комментарии и отправляю Саше. Егор приглашает поехать на соревнования в Хакасию, но я отказываюсь: это немного слишком для общения с парнями, которых знаешь меньше недели. Предлагаю Дарине погулять по городу, и мы неплохо проводим время.

Вечер воскресенья посвящаю Саше. Мы обсуждаем дела, немного спорим и даже ссоримся. Он разносит сметы в пух и прах. Я не во всем согласна, хотя позиция Саши тоже понятна — он более опытный, и на нем больше ответственности. Потом думаю полночи, как сделать лучше, и засыпаю под утро.

В понедельник я приезжаю на час позже. Врываюсь со стаканчиками кофе, в глубине души надеясь, что у Смолина проснется совесть, и он выпишет единственному экологу премию за заботу об инженерах.

— Доброе утро! С началом недели! — здороваюсь с Дариной, раскладывая угощения на столе. — Нас двое? Я думала, опаздываю.

— Все в цехе, — сообщает она между прочим. — Скоро вернутся.

В этот момент в кабинет заходит ПалСаныч Рыбаков, здешний начальник, и расплывается в улыбке. Показушное добродушие мало впечатляет, я прекрасно помню, как он проехался по Смолину утром во вторник, после моих жалоб. Рыбаков прохаживается по кабинету, а потом гостеприимно открывает дверь кладовки.

— Вы извините, что мы сразу не подготовились. Ожидали, что вы предпочтете удаленную работу, как всегда было в таких случаях. Но ошибка исправлена. Прошу, Элина Станиславовна.

Я замираю. Кончики пальцев неприятно покалывает . Рыбаков смотрит пустыми глазами, не моргая. Не верю я в говорящие фамилии, такое может позволить себе только Гоголь, но здесь прямо как в «Ревизоре». ПалСаныч кивком указывает на дверь.

За которой крошечная комнатка без окон. Точно кладовка, иначе не назвать — я заглянула в один из дней, когда задержалась и уходила последней.

Вот значит что. Они все лопали мои угощения, улыбались, а сами готовили темный угол?

Стакан с кофе жжет пальцы.

Я представляю себе тайный субботник команды, на котором все вкалывают с утра до ночи, ухахатываясь и воображая, как запрут меня тут. Бросаю растерянный взгляд на Дарину — та не отрывается от мобильника.

Сердце стучит.

Больше всего на свете я ненавижу чувствовать себя глупо. Это одновременно стыдно и как-то невыносимо обидно.

Краска жаром печет щеки.

Оставляю сладости на комоде и делаю несколько шагов вперед.

— Что вы имеете в виду? — интересуюсь дерзко. Хотя саму душит разочарование.

Заглядываю в каморку — давят стены, потолок и пол. Камера, в которую кое-как впихнули стол, стул и полку для документов.

Меня им туда впихнуть не получится.

Или да? Вдруг ощущаю сильное одиночество. Рыбаков по-прежнему не моргает.

— Нравится? — спрашивает весело.

— Уютно, — хвалю я неискренне. Пульс отчего-то ускоряется.

ПалСаныч самодовольно кивает:

— Может быть, не так шикарно, как вы привыкли в своих небоскребах, но, по-моему, очень даже ничего. Располагайтесь. Мы решили выделить экологам отдельный кабинет.

— Я единственный эколог на проекте.

— Да, пока так. Если Платон Игоревич затребует еще, то добавим вам соседа.

И посадим его вам на шею, потому что больше некуда.

Рыбаков открывает дверь шире, одаривает хищной улыбкой. Я быстро перевожу глаза на стол Смолина, за которым прекрасно работалось всю прошлую неделю, и чувствую, как слезы пекут глаза. На ранее свободной стороне стола стоит фикус.

Фикус, блин.

Которого раньше в кабинете не было, я бы точно запомнила! Рядом ноутбук босса. Получается, Смолин припер с утра растение, чтобы занять мое место?

Они все объединились против меня.

— Прошу, Элина Станиславовна, не стесняйтесь, — воркует Рыбаков.

Поспешнее, чем планировала, захожу в каморку и закрываю дверь. Отдать мне должное — без хлопка. Обессиленно опускаюсь на стул и закрываю лицо руками, потом тру виски.

Стены и потолок действительно давят, мне становится нестерпимо душно. Я кручу головой и обнаруживаю под потолком небольшое оконце. Вскакиваю, гадая, смогу ли его открыть. Нужно встать, наверное, на стол, чтобы дотянуться, и то не факт.

Я хочу немедленно выйти из кладовки и глотнуть кислорода, но отчего-то кажется, что Рыбаков ждет именно этого и будет радоваться, чего допустить никак нельзя. Он, видно, в бешенстве, что Саша исправил сметы, они со Смолиным пытались протолкнуть своих поставщиков.

Я достаю ноутбук из сумки, включаю. На почте письмо. Ага, Смолин еще рано утром посмотрел сметы и заполнил последнюю таблицу с моей зарплатой. Я моргаю несколько раз, потому что кажется, что зрение подводит.

Смолин определил мне точно такую же сумму, как, полагаю, и остальным химикам, вот только без нуля на конце.

В десять раз меньше.

Работая над грантом, я даже кофе для команды не оправдаю, не то что свое питание.

И дело не в деньгах (иногда ради цели можно затянуть пояса), а в унижении.

Испепеляющем, надменно-демонстративном.

Оглядываю каморку и сжимаю губы — сильно, чтобы не дрожали.

«Ты здесь не нужна», — словно говорит мне команда во главе с боссом. Хором и значительно громче, чем неделю назад.

С каждой секундой становится все более душно. С жутким скрипом я толкаю стол к окну, забираюсь наверх и тянусь к форточке. Достаю с трудом, приподнимаюсь на цыпочки. Именно в этот момент дверь открывается.

Я замираю на миг и, лишь поднакопив врожденного достоинства, оглядываюсь.

Смолин. Стоит и смотрит на меня. А я на него.

Унижение невыносимое, оно жжет каждую клетку.

Платон зловеще хмурится, потом оборачивается и говорит Рыбакову:

— Павел Александрович, почему мой эколог в кладовке?

Глава 12

Сцена, которая разворачивается дальше, достойна если не героической песни, то стройного четверостишия. Вот только слова в строчки не складываются, потому что я все еще не могу отойти от ошеломительного унижения.

Не успеваю я спуститься со стола, как хмурые коллеги подходят к двери и как будто загораживают меня широкими спинами. Смолин оказывается впереди, он руки на груди сложил и на полном серьезе ругается с Рыбаковым.

— Кладовки у нас в хозблоке, Платон, а здесь целая комната! Огромная! — рычит тот. — Когда я начинал работать, мы втроем в такой сидели. И Элине Станиславовне нравится, не так ли? — значительно повышает голос, обращаясь ко мне.