Не спешите нас хоронить… РЯДОВОЙ УСМАН - Фарукшин Раян

– Братья! – подтвердил я. – Мусульмане!

– Слушай, брат, оставайся у нас! – вдруг осенило усатого. – Будешь разведчиком! Вместе будем чеченов мочить! За нас, за Родину, за разведку, за ВДВ!

– Точно, оставайтесь с нами, – подтвердил опьяневший майор. – На вот, Усман, возьми мой офицерский ремень. Я, боевой офицер ВДВ, прошедший три войны, дарю тебе свой ремень как родному младшему брату, носи на здоровье.

– Спасибо, – пробормотал я неуверенно. Но тут же браво добавил:

– Спасибо, товарищ майор! Служу Отечеству!

– На вот, я тебе тельник свой дарю! – усатый уже скинул бушлат и, стянув тельняшку, протянул её мне. – На, одевай.

Я скинул своё вонючее бельё и натянул подаренную тельняшку, почти свежую. Усатый обнял меня и погладил по голове:

– Всё, теперь мы точно кровные братья!

– Мы – элита, мы – разведка ВДВ! – вторил ему я.

– Служу России! – ударил кулаком по полу майор.

– Служу России! – растроганный до глубины души, я прослезился. Вслед за мной не стерпели и остальные. Вытирая сопли и слёзы, ещё минут десять мы обнимали и тискали друг друга. Потом мы уснули.

Возвращение.

Утром на выручку разведчикам пришли свежие силы, а с ними машина ЗИЛ-131, кунг которой был плотно забит грузом-200. Грузом из знакомого самарского полка.

Тела погибших разведчиков в переполненный ЗИЛ не влезли, и их загрузили в подъехавшие позже коробочки.

Пока мы собирались, пока разбирались что к чему, к нам подтянулись бойцы из соседних кварталов. Пошёл с ними знакомиться. О Боже мой! Люди, я не верю своим глазам! Спецназовцы из "В"! В полном составе, без потерь!

Сухо и без лишних эмоций, командир спецназовцев объяснил, как нам добраться до своих. Немного подумав, он и сам попросился с нами. Я, с плохо скрываемой радостью, согласился. Через полчаса, попрощавшись с разведчиками, мы, загрузив в десантное отделение наш доблестный спецназ, рванули "домой".

Приехали, нашли ротного, нашли замначштаба, доложили об успешно выполненном задании. Старлей посопел-посопел, но наш сбивчивый рассказ о приключениях "двух остолопов в Голливуде", слушать не стал. Прервал убийственной фразой:

– А я думал, вы погибли. Сгинули давно.

Никак не ожидав такого поворота событий, мы с Соседом оторопели, но мгновение спустя одновременно выдохнули:

– Что???

– А что? Неделя уже прошла, как вы сгинули. Либо погибли, либо без вести пропали, либо плен, либо СОЧ. Такое здесь каждый день, – старлей, достав последнюю сигарету, лихорадочно смял и выкинул пустую пачку на землю. Помолчал, покрутил головой, нервно закурил. – Вас уже вчера и с довольствия сняли, и документы соответствующие подготовили, и домой письма накатали… А вы как хотели? Неделя прошла, а о вас ни слуха, ни духа… Так вот, ребята. Сейчас разбираться с вашими проблемами времени нет. Тут у меня такой приказ поступил, хоть вешайся сразу…

Дальше я ничего не слышал, стоял, ловил широко открытым ртом воздух…

– Ну, покойничек, как дела? – на выходе из штаба спросил меня Сосед. – Или это штабные со всеми такие шутки шутят?

Я, так и не поняв, шутка это была или офицер разговаривал с нами серьёзно, лишь молча пожал плечами. А он, одним прыжком заскочив на башню родной бэшки, встал в полный рост и, влюблёнными глазами глядя в небо, громко, перебивая ветер, запел:

– А не спеши ты нас хоронить…

Старый Новый Год .

"И кто совершит проступок или грех, а затем обвинит в них тех, кто не виновен,

тот взвалит на себя тяжесть клеветы и явного греха…" Коран

Загадочно кружа в вихреватом танце прозрачной ночи, большими мокрыми хлопьями падает снег. Ветра нет, и морозец кажется даже приятным. Воздух наполнен ожиданием праздника, дышится легко и радостно, торжественно. Город сияет новогодними огнями: фонариками, лампочками, светомузыкой и гигантскими гранатовыми звёздами на высоченных кремлёвских башнях – символах столицы.

Изумительные по красоте, кудряво-ветвистые ёли с разноцветными блестящими шарами и гирляндами парадно возвышаются на площадях, в парках и во дворах, едва-едва не задевая макушками небо. Беспечные люди, которых так много на широких улицах и проспектах, обнявшись, и беззаботно подталкивая друг друга, танцуют и поют разные весёлые песни. Люди отдыхают. Всем хорошо, все счастливы, все твердо уверены в своём обеспеченном светлом будущем.

Радостный свет в ясных окнах, большие рисованные снежинки на разукрашенных стеклах, наполненные игристым шампанским прозрачные фужеры на заполненных яствами столах, бодрые, полные оптимизма громкие тосты в устах отдыхающих – вот он, Старый Новый Год в Москве! Ура! С Новым Годом, товарищи! С Новым Годом, дамы и господа!

Поднимаю грузные, непослушные веки и впиваюсь в циферблат обшарпанных, подобранных недавно на улице часов: дрыхнул минут шесть. Мало, зато сон видел. Сон о Москве. Москве, в которой никогда не был.

Мерзкий, липкий, косо моросящий снег, бесцветно-мутный, жидкий туман почти над самой землёй, невидимое, невыразительное небо, и грязный, промокший насквозь бушлат, противно липнущий к вспотевшему после длительного бега телу: вот он я, и мой Старый Новый Год в Грозном. С Новым Годом, Усман, с праздником!

Рядом, как обычно, в позе расплющенного эмбриона, прямо на сыром холодном бетоне, бессознательно подрагивая при каждом пульсирующем эхе выстрела, беспокойным сном мается Сосед. Он очень устал, и уснул сразу, как только подвернулась такая возможность. Хорошо, пусть поспит минут пятнадцать, потом разбужу, чтоб не заболел, или сам проснётся – от холода.

Восемь сонных, исхудавших, постоянно голодных, а оттого излишне нервных пацанов с калашами и "Мухами", ворочаясь и покашливая, сидят в шаге от меня, боясь высунуться из-за нашей защитной стены – оплавленного остова бэтра, от которого невыносимо прёт жжённым машинным маслом и резиной. Ещё, резко щипая нос, от бэтра разит горелым мясом. Человеческим.

Голова моя болит, и не знаю от чего. Может, от запаха? Ведь пахнет так же, как от меня. И в этом бэтре мог быть я.

Хандрю. Давно не хандрил, а тут – пробило. В сознании мелькают лица погибших товарищей: зовут меня куда-то, улыбаются, с праздником поздравляют. И умирают.

Сколько можно, ребята? Сколько можно, родные мои?

Вспомнился Артур Шигапов – земляк-татарстанец, из Менделеевска родом, с ним вместе начинали службу в учебке – присягу принимали, потом продолжили в части – учились бэшки водить и стрелять учились, потом сюда поехали. И приехали. Сгорел Артурчик, в новогоднюю ночь сгорел. Первого января 1995 года. Ради нас с вами, ради жизни на земле, чтобы вот так, как сегодня, москвичи могли есть-пить и ни о чём не задумываться.

И что мне вдруг Москва приснилась? А! Да я тут ещё ни одного москвича не встретил. Со всей России пацаны собрались – башкиры, татары, якуты, мордвины, калмыки. Из Челябинской области народу полно, из Свердловской. А из Москвы никого не встречал. И, наверное, не случайно. Нет здесь москвичей, не хотят они Родину защищать, или не могут…

Эх, Артурчик, Артурчик, ё-моё, ну за что?

Тело Артурчика и многих других, кто был с ним, вытащили из-под обстрела только дней через пять. Я не видел, кто видел – стонал: "Страшно было на них смотреть". Хорошо, что я не увидел, что с ним стало, – в памяти моей отложился его здоровый молодецкий образ, степной разрез глаз и хитрая татарская улыбка.

А эти, чьим посмертным запахом пропитан бэтр? За что вы погибли, ребята? Что с вашими телами? Узнают ли ваши матери о том, что с вами случилось? Узнает ли о вас ваш город, узнает ли Россия? Воздаст ли она вашим матерям за то, что забрала вас в самом расцвете сил? Поймёт ли, что с вами сделала? Вы, честные и скромные, наивные и преданные деревенские парни, всегда и везде готовые выполнять приказы Родины, зачем вы были здесь? Сколько вам лет? Восемнадцать, девятнадцать, двадцать? Двадцать навсегда…

Я уверен, парни, вы на небе, в самом лучшем месте, вы там, куда стремятся все. Потому что вы – лучшие. Вы – цвет нашей нации – самые сильные, самые здоровые, самые-самые. Вы не уклонились от призыва в то время, кода все нашу армию хают и отнекиваются от службы, вы не нарушили клятвы и пошли в бой, до конца выполняя приказ, до конца, до центра Грозного. Вы заслужили почестей в нашем диком мире и должны быть почётными гуру в мире потустороннем, загробном. Честь и слава вам, ребята! Честь и слава вашим родителям! И мужества, ведь им ещё только предстоит пережить самое трудное – узнать о вашей смерти. И похоронить.

Тупую, обманчиво-липкую тишину нарушает слабый непонятный писк. Къи-къи-къи. Моментально распахиваю глаза. Не успеваю понять в чём дело и занервничать. Фу-у! Ничего страшного, просто старая чеченка, одевшись в тонкое клетчатое пальто и мятый красный платок, толкая впереди себя небольшую тележку со скромными пожитками, пересекает узенький дворик всего в двух метрах от нас. Къи-къи-къи. Скрипит, как вся эта ржавая война.