Медведь - Мария Ануфриева

Я надеялась, что он не станет отвлекать своего маститого старшего коллегу от приятных пятничных дел, а если и позвонит, тот, чтобы отделаться, не вникая, скажет что-нибудь нейтральное и, возможно, на мою удачу, похожее на подтверждение.

Но юный врач действительно оказался отличником. Он и ухом не повел, лишь строго глянул на меня и поправил на носу очки в тонкой черной, как его глаза, оправе. Вероятно, к такой шитой белыми нитками хитрости прибегал каждый второй родственник крайне тяжелых больных.

– Мой коллега уехал в Москву. Звонить ему я не буду. Он один раз проявил свою добрую волю, не надо настаивать.

Отличник смотрел отчаянно честным, твердым и каким-то истовым горящим взглядом. Он словно сам себя пытался убедить в том, что поступает правильно, и этот горящий взгляд маскировал дрожь, которую вследствие юности ему не удавалось скрыть до конца. Своим взглядом он словно говорил: «Нельзя, нельзя, нельзя, ну поверь же мне, что нельзя, потому что нельзя, ну перестань меня уговаривать, ну не мучай ты себя и меня, ведь не пущу все равно!» Было совершенно очевидно, что он скорее падет в неравной борьбе с превосходящими силами родственников пациентов, но не оставит вверенный ему рубеж в виде двери хирургической реанимации.

Несолоно хлебавши, я поплелась обратно. Когда спускалась к гардеробу, зазвонил телефон. Незнакомый доброжелательный врач быстро говорил:

– Получилось! Дозвонился! Подходите и спрашивайте такого-то, пропустят.

Я сломя голову понеслась обратно, пока время общения с родственниками не закончилось – поди потом дозовись врача из отделения в коридор. Отличник все еще охранял дверной проем, разговаривая с другими посетителями. Протолкнувшись к нему и сменив просящий тон на командный, я назвала имя нужного мне врача. Он удивился:

– Это я и есть.

– Значит, вы меня и пропустите.

– Значит, вы меня обошли?

Я развела руками, счет был 1:0 в мою пользу. Он посверлил меня отчаянно честным взглядом, раздул тонкие ноздри, неодобрительно встряхнул головой и, велев подождать минуту, прошел в отделение. Вернулся быстро. Неистовый огонь в глазах погас, он сразу как-то смягчился и провел меня в палату, предупредив, что как только скажет уходить – никаких препирательств. Правила я знала и неукоснительно им следовала.

Никто меня не торопил. Несколько раз Отличник невзначай заглядывал в палату, но, удостоверившись, что я не причитаю, не рыдаю и не трясу неподвижное тело, тут же делал вид, что просто проходил мимо, и удалялся. Устав стоять, я опустилась на колени перед постелью. Медсестры с поста заметили это:

– Вам же неудобно! – и принесли мне стул.

Минут через двадцать к кровати все-таки подошел Отличник. Его черные глаза вновь горели огнем. Видимо, теперь огонь подпитывало подозрение, что я окажу ему сопротивление и не захочу уходить. Но спорить с ним в мои планы не входило, я и так была благодарна, что он дал мне больше времени, чем обычно.

На обратном пути из больницы мне опять позвонил организовавший проход врач и спросил, может ли он еще чем-то помочь.

– Неужели все так плохо? Может, что-то еще можно сделать? Давайте я позвоню нейрохирургам, посоветуюсь. Я вам перезвоню!

Больше он не звонил, и я понимала: это не потому, что он забыл о своем обещании, просто ему сказали то же, что и мне в 12:00 и 18:00, и добавить тут нечего.

Но я все равно запомнила этого врача, которого никогда не видела и, скорее всего, никогда не увижу. Запомнила навсегда, потому что он показал мне – вечер пятницы можно провести вот так, пытаясь помочь незнакомому человеку, которого никогда не видел и, скорее всего, никогда не увидишь.

Потом, когда я была уже возле дома, в телефонной трубке раздался взволнованный голос знакомой, говорившей в тот день с известным священником:

– Батюшка спрашивает, а что вы его не крестите? Есть же мирское крещение!

Меня словно током ударило. Я схватилась за голову: знаю-знаю! Ведь сама же об этом читала в другой, такой далекой счастливой цветной жизни. Как я могла забыть об этой возможности! Экстрасенс, биополе… сколько времени зря потратила.

Крещение – единственное из семи таинств церкви, которое может совершить обычный крещеный мирянин и даже, как отмечалось особо в давно прочитанной мной книжке, женщина.

Такое исключение возможно в случае реальной угрозы жизни человека: при смертельной опасности – не важно, новорожденный это младенец или взрослый человек, в отдаленных местностях, где нет церкви и нельзя пригласить священника. Если человек выживает, крещение должен дополнить и завершить священник – совершить таинство миропомазания и воцерковить крещеного. Но даже если крещенный мирянином человек умирает, крещение считается действительным, и это дает право поминать умершего за богослужением как полноправного члена Церкви Христовой.

Как же попасть обратно в реанимацию, в которой я только что была, ведь Отличник второй раз не пустит? Я вспомнила его горящий взгляд: нет, точно не пустит…

Ходила по квартире из угла в угол. Дома все было: освященная крещенская вода, крестик, приложенный к Гробу Господню и привезенный из Иерусалима. Нужные для совершения таинства слова передал священник.

Очень хотелось спать, да и домашние уговаривали поехать в больницу утром, но нельзя было терять ни минуты. Если Медведь умрет этой ночью, я никогда себе не прощу того, что у меня была возможность крестить его, а я ее проспала.

Помчалась обратно, по пути соображая, что я скажу оставшемуся на ночное дежурство Отличнику. Собственно, сказать мне ему было совершенно нечего, кроме как: «Пропусти меня, пожалуйста, еще раз, а?!»

Решила, что в крайнем случае пообещаю поднять ночными звонками из теплой постели его руководство, хотя, как я уже могла убедиться, пустыми угрозами его не испугаешь. Конечно, никому я звонить не стала бы, а лишь надеялась на его благоразумие и на то, что он на мое благоразумие не понадеется.

По дороге в больницу, пустынной и скользкой, я вспоминала о школьном предмете – истории религии. Урок стоял в расписании последним, да еще в субботу. Мало кто из нас, одиннадцатиклассниц, горел желанием изучать, чем Евангелие от Матфея отличается от Евангелия от Луки, хоть этот вопрос и значился в списке для зачета.

Посовещавшись на перемене, мы бочком подходили к преподавателю – молодому священнику с нежным румянцем, упрятанным в густую окладистую рыжую бороду, и начинали вкрадчиво ныть: «А не могли бы вы отпустить нас, кхм, пораньше, то есть прямо сейчас, так как…»

Батюшка все понимал и не чинил нам препятствий к прогулам. Возможно, у него самого были планы на субботний вечер, поэтому он для вида хмурил брови, долгим взглядом зачем-то изучал учебную ведомость и наконец торжественно рек глубоким басом, в котором, несмотря на все старания, то и дело предательски проскальзывали мальчишеские нотки: «Ну что ж, идите с Богом!»

Преисполненные божественного восторга, мы пятились к двери, а потом бежали вниз по лестнице и хихикали: «Да мы и без Бога неплохо дойдем!»

Как бы я хотела, чтобы этой ночью кто-нибудь сказал мне: «Иди с Богом!» – чтобы все получилось, и меня пропустили к нему…

А вдруг Медведь умирает прямо сейчас, в эту минуту? Надо было говорить с ним, не переставая, чтобы удержать, не дать порваться той тонкой ниточке, что еще связывала его с землей.

– Давай вспомним, почему ты не крестился раньше? Ты не можешь мне отвечать, но я чувствую, что ты где-то рядом со мной, во мне. Я действительно верю, что ты рядом. А где тебе еще быть, как не рядом со мной? Твое тело ждет меня в реанимации, а душа – кто знает, может, она сейчас сидит у меня на плече и вместе со мной всматривается в освещенную светом фар ночную дорогу, окаймленную гигантскими сугробами.

Ты не отказывался креститься, но и не спешил. Это казалось не таким уж важным, подождет, успеется, впереди еще целая жизнь. Крестить ребенка – важно, он маленький, слабый, ему ангел-хранитель нужен. Ну а взрослого – куда спешить. Уж коли жил некрещеным столько лет, месяц-другой ничего не изменит. То, что все изменить могут секунды, а жизни впереди может и не быть, в голову не приходит. А если и приходит, суеверно гонишь от себя эти мысли, еще и по дереву постучишь: т-т-т, с кем угодно, только не со мной…

Говоря о Боге, ты почти всегда повторял известную строку из песни Егора Летова: «Не бывает атеистов в окопах под огнем».

В палате АИР 4(1) хирургической реанимации твои «окопы под огнем» наступили. В тебе нет черноты и злости. Во многих есть, а в тебе нет. А еще ты начисто лишен востребованного сейчас свойства – предприимчивости. Ты как ребенок, не допускающий подлости в мире. Чудо не обойдет нас стороной, потому что если оно не будет даровано тебе – его просто нет.

Я должна успеть тебя крестить, потому что уверена: моя воля – это теперь наша с тобой общая воля. Твоя воля. А волю человека, находящегося между жизнью и смертью в реанимации, нельзя не исполнить.