Мишель и машина-призрак - Жорж Байяр

Одним прыжком Мишель очутился на пороге.

– Куда их опять понесло?

Даниель и Николь смотрели в сторону озер.

– Вон они, – сказал Даниель. И правда, близнецы стояли там, исступленно размахивая руками.

– Что еще там? – пробурчал Мишель. Николь и братья направились к тому месту, где малыши изображали ветряные мельницы.

– Тут в камышах горелая бумага! – выпалила Мари-Франс, когда ребята подошли поближе.

И в самом деле, раздвинув камыши, близнецы обнаружили на земле обгорелые клочки размером с монету.

– Кто-то вычистил камин и выбросил сюда золу, – уверенно изрек Ив.

– Теперь-то вам ясно, что мы были правы?! – добавила Мари-Франс. Мишель улыбнулся.

– Отлично, мадемуазель. Мы раскаиваемся. Разумеется, вы были правы. Мы признаем свое заблуждение.

Однако лица близнецов еще сохраняли выражение оскорбленного достоинства – довольно, впрочем, забавное. Николь присела на корточки и подняла с земли несколько бумажных обрывков. На них еще можно было различить почерк ее отца…

– Если бы вы не спасли альбом, – вздохнула она, – у меня бы ничегошеньки не осталось.

– Я иду в полицию! – решил Мишель. – Но этот тип, надо сказать, не дурак! Надо же придумать такое – припорошить камин пылью. Ничего, мы до него еще доберемся!

Николь с трудом оторвалась от своих мыслей.

– Я бы все отдала, только бы выяснить, кто жег эти бумаги.

Даниель, близнецы и девушка повернули обратно в «Маргийери», а Мишель отправился в полицию– давать новые показания.

* * *

– Все, что вы говорите, замечательно, – заключил бригадир, когда Мишель окончил рассказ, – но что это, по сути, меняет? У семейства Бури имеется лодка. Почему бы им не переправиться через канал и не сжечь компрометирующие бумаги в камине на ферме Нюма? Следователя, естественно, я в известность поставлю, но не думаю, что ваше свидетельство повлияет на его точку зрения.

Мишель чувствовал, как в нем закипает раздражение. Уже двадцать с лишним минут он торчал в кабинете бригадира и все это время из кожи лез вон, чтобы его убедить. И что толку!

– Прислушайтесь лучше к моему совету. Выкиньте вы эту историю из головы. Мы с ней сами прекрасно справимся. Пока Бури не признался, но не сегодня-завтра это произойдет, вот увидите.

Мишель понял, что настаивать бесполезно. Его взяла такая досада, что он даже забыл рассказать об альбоме. В самом начале беседы он вскользь упоминал о нем, но жандарм, очевидно, истолковал его слова в том духе, что коллекция открыток тоже сгорела.

Мальчик вышел из жандармерии в препаршивейшем настроении. До этого визита у него еще теплилась надежда на то, что его вмешательство изменит судьбу Эрнеста Бури, – но ничего подобного!

– Остается только одно – искать настоящего грабителя, – сказал он себе. – Если будет доказано, что этот грабитель виновен еще и в наезде на мотоциклиста, Эрнест Бури моментально окажется вне подозрений.

* * *

Едва вернувшись в «Маргийери», где его поджидали друзья, Мишель оказался в центре всеобщего внимания.

– Ну, выкладывай, что там у тебя! – торопил Даниель.

– Убедил бригадира? – спросила Николь.

– Увы! Боюсь, что нет!

И Мишель рассказал о беседе с жандармом и о тех выводах, которые сделал после нее.

– Ты рассчитываешь отыскать настоящего преступника? – переспросила Николь. – Но каким образом?

Мишель обреченно развел руками.

– В том-то и загвоздка.

Вскоре Николь собралась домой; Мишель отправился проводить ее до калитки. Он хотел кое-что уточнить.

– Прости за нескромность, но меня удивляет одна вещь в поведении твоего дяди…

– По-моему, я догадываюсь, о чем ты, – ответила девушка. – Я сама хотела тебе все рассказать. Ты имеешь в виду открытку, которую он так мне и не передал, верно?

– Да, причем в тот же день он интересовался у нас открытками на продажу.

Николь смутилась, и Мишель пожалел о своей бестактности.

– Я прекрасно понимаю, что, наверное, кажусь вам странной. Господин Рамадон – мой родной дядя, брат моей матери и мой законный опекун. Он поступил весьма благородно, взяв на себя эти обязанности после смерти отца – мне тогда было три или четыре года. Только исполняет он их, как бы это сказать… не особо себя утруждая. До самого последнего момента он не хотел, чтобы я жила у него. Сначала я воспитывалась у кормилицы, потом он отдал меня в интернат, надо заметить, очень даже неплохой. Каникулы я проводила в лагере. Он отделывался от меня всеми возможными способами. Я ведь в Корби впервые.

Мишель понимал горечь девушки. Как и все дети, она нуждалась в семейном очаге, в нежности и любви. А у господина Рамадона было довольно узкое представление о своем долге; в каком-то смысле он палец о палец не ударил для племянницы. Дядя Николь сделался еще более неприятен Мишелю.

– Мне порой приходило в голову, а не двигал ли им обычный расчет. По-моему, отец был человеком далеко не бедным… это многое бы разъяснило. Признаться, у меня даже мелькала мысль, что ограбление подстроено им намеренно, чтобы уничтожить важные для меня документы.

Мишель просто онемел от изумления. Заметив это, девушка покраснела.

– Зря я так разоткровенничалась, – вздохнула она, – просто как-то нечаянно вырвалось. Забудь, пожалуйста, все, что я тут наговорила.

– Можешь положиться на мою скромность, – заверил ее Мишель.

Николь Марнье вскоре ушла. Выглядела она все такой же подавленной. А Мишель вернулся в сарай; в голове у него бродили самые причудливые мысли.

Больше всего его смущало, что господин Рама-дон, выказав интерес к открыткам, ни слова не сказал об этом племяннице. Это только подтверждало ее подозрения. А почему он не заявил о пропаже альбома? Разве это не улика, о которой ему вроде бы следовало поставить в известность полицию?

Мишель раздумывал обо всем этом, когда заметил, что к сараю приближается высокий худой мужчина, которого он после минутного замешательства узнал.

«Ему– то что здесь нужно? Надеюсь, он не по поводу несчастного случая…»

10

Мужчина был не кем иным, как местным корреспондентом «Пикардского вестника» господином Готье.

– Все трудимся, молодые люди?

На плече у него болтался фотоаппарат.

– А я к вам – предложить свои услуги по части рекламы… кстати говоря, совершенно бесплатно. Мы дадим в газете парочку фотографий, сделаем серию статей – клиенты повалят к вам толпами.

У Мишеля отлегло от души. Если речь не идет о наезде, – визит журналиста можно было назвать вполне приятным. Господин Готье прошел в мастерскую, обвел внимательным взглядом рабочие места. По всей видимости, он искал наиболее выигрышный ракурс. Мишель заметил у него экспонометр.

Журналист сделал с десяток снимков, затем вытащил из кармана блокнот.

– По-моему, справедливости ради следует упомянуть подвижников, которые отдают свой досуг замечательному занятию. Вы мне сделаете списочек?

Мишель стал было отнекиваться, но Готье упорно стоял на своем. В конце концов, чтобы его не обижать, юноша согласился. Когда он закончил список, Даниель воскликнул:

– Ты кое-кого забыл! Николь Марнье! Мишель улыбнулся.

– Правильно, она член нашей бригады! Карандаш журналиста застыл в воздухе.

– Что это за особа? Знакомая фамилия. Местная?

Мишель в двух словах изложил историю девушки.

– Можно еще написать, что дядя Николь, господин Рамадон, обещал киноклубу чек на крупную сумму. Может, это подаст пример другим дарителям.

– Непременно напишем. Да, кстати, не могли бы вы уточнить, в котором часу начинается праздник? – допытывался журналист.

– Пока точно не скажу. Попытаюсь выяснить вечером.

– Отлично! Значит, сообщите мне вечером, часиков до восьми, идет?

– Договорились.

На этом журналист откланялся.

А Мишель и его друзья взялись за работу. Вторая половина дня прошла без особых приключений.

* * *

Только поздно вечером Мишелю удалось раздобыть нужную журналисту информацию, и он не мешкая отправился к нему домой.

Его провели в комнату, вид которой поистине поражал воображение. Там царил чудовищный хаос. Большую часть пространства занимал огромный письменный стол, по которому были разбросаны папки, подшивки газет, баночки с клеем, три или четыре пары разномастных ножниц. Развешанные по стенам фотографии кинозвезд и театральных актеров плохо скрывали выцветшие, местами оборванные обои.

Ядовито-зеленый жестяной абажур был обернут газетой – чтобы свет не слепил глаза.

Сам господин Готье с очками на лбу восседал в старинном кресле на колесиках. Он был погружен в чтение пожелтевшей от времени газеты.

При появлении юноши он поднял голову.

– А, это вы, молодой человек. Вы умеете держать слово! Чудненько, чудненько… А у меня для вас приготовлено кое-что интересненькое. Как, вы говорили, фамилия вашей подруги? Марнье?