Никак - Юлия Прудько

честно не может ответить ни на один вопрос Дилтса. Работать со смыслами, да еще и того хуже – смыслами собственной жизни, – оказалось во много раз сложнее, чем… да чем вообще все что угодно, что Алиса когда-либо пробовала. Усталая, но близкая к истине, которая все это время была где-то рядом, Алиса склонилась над своим новым кулинарным творением. «Ужасно утомляет этот ваш процесс личностного роста», – резюмировала она, машинально досыпая кокосовой стружкой очертание вопросительного знака на верхнем слое торта – где-то около вишни.

Но, по правде говоря, Алиса лукавила: наводить порядок в собственной – за все эти годы весьма подзахламленной – жизни ей нравилось необычайно. Даже больше, чем по два часа в день оправдывать капиталовложения Цукерберга, бесконечно обновляя ленту. Поэтому гораздо дальше, чем на второй план, отошли такие незначительные мелочи жизни, как составление резюме, поиск новой работы, общение с собственным ребенком, встречи с друзьями, возврат ипотеки и ежегодное ТО[19]. Алисина личность росла, и не было на тот момент ничего важней.

В обнаруженных Алисой методиках самокоучинга больше всего ее впечатляло то, что они помогали ей структурировать хаос собственных мыслей. Как правило, процесс Алисиной мыследеятельности выглядел как «хака» – ритуальный танец регбистов…

Обычно он являет собой толпу огромных брутальных мужиков, орущих до вздутия шейных вен нечто нечленораздельное, но сакрально важное. Вот мысль о будущем, скорчив инфернальную гримасу, истово обнажает язык:

«Ка матэ ка матэ» («Я гибну – я гибну»). Вот самооценка, выдавливая глазные яблоки из орбит, колотит себя в грудь: «А упанэ ка упанэ» («Шаг вперед, еще вперед»). Вот воспоминание о недавнем разводе бешено раздувает щеки и складывает руки в архетипический жест категории «во-о-от вам всем большой член»: «Вхити тэ ра» («Навстречу солнцу»). И такая дребедень целый день.

Не удивительно, что к вечеру – пережив всю эту внутреннюю хака-вакханалию – Алиса немного уставала… Хуже было только то, что с утра – как следует выспавшись – регбисты Алисиного сознания принимались готовиться к чемпионату ее внутреннего мира с новыми силами.

Однако после того как Алиса открыла для себя метод пирамиды Дилтса, она не без удивления обнаружила, что хор мальчиков-зайчиков в ее голове немного подутих. Там, в голове, вообще стало как-то ощутимо спокойнее, просторнее, тише и чище.

По ходу погружения в свой бездельнический, в прямом смысле слова доморощенный коучинг Алиса стала понимать, что коучей всех времен непреодолимо тянуло к геометрии – пожалуй, наиболее нетерпимой к хаосу науке. Круг (колесо) баланса Майера, пирамида Дилтса, квадрат (окно) Джохари, ромб планирования… «Это еще нам всем крупно свезло, что коучи остались равнодушны к параллелепипеду», – размышляла Алиса, уминая третий кусок пятиярусного торта и чувствуя всем сердцем и всем желудком, как отступает стресс, освобождая место депрессии по поводу лишнего веса.

7. Алиса думает и богатеет

«Я спускаюсь по прохладным ступеням широкой лестницы, обнимающей своим плавным изгибом каскады хрустальной люстры. Осветительный прибор производства Baccarat струится через все три пролета – с потолка четвертого этажа, – озаряя дом светом любви и сотней тысяч долларов. Утренние лучи, заливающие собой высоченные панорамные окна, путаются в лабиринтах хрусталя, разбиваются на сотни солнечных кроликов – тех, что скачут со ступени на ступень и, догоняя друг друга, размножаются на глазах.

Оглушенная этой утренней идиллией, я замираю на секунду и слышу, как за окном игольчато-сухо шуршат вековые сосны (машина времени под названием “КамАЗ” доставила их ко двору в прошлом году, и они – ах, только представьте! – прижились). Слышу, как внизу звонко смеются дети, как нежно шипят сырники на сковороде Жульена – нашего нового повара, три недели назад прилетевшего из Лозанны…»

– Ну уж нет, так дело не пойдет! Жульен и почти-что-лазанья в одной визуализационной сессии – это перебор! Все же нельзя медитировать на голодный желудок! – открыла Алиса глаза и недовольно оглядела пространство, не имеющее ни единого сходства с иллюстрацией ее жизни, висевшей в ее создании уже минут 15.

Алиса сидела в позе лотоса на кресле напротив окна и созерцала, как город покрывается плотным слоем снежного одеяла. Последовав примеру столицы, Алиса тоже укуталась в плед и попыталась вновь сконцентрироваться на роскошных полотнах, детально выписанных своим внутренним Карлом Брюлловым[20]. Но невольно задумалась о другом…

Такого осознанного предновогоднего настроения у нее не было еще никогда. Обычно, сбежав с работы за пару часов до входа в новый календарный отрезок, Алиса кибер-юлой проносилась по магазинам подарков, за пять минут до боя курантов врывалась в дом / клуб / ресторан / аэропорт и, опустив все поздравительные прелюдии, судорожно кидалась на поиск маленькой бумажки. На ней Алиса планировала изложить все, о чем мечтает, и, осуществив традиционный поджог этого скромного бумажного носителя, размешать в бокале пепел с пузырьками шампанского и махом осушить до дна. Все бы ничего, но из года в год, когда первый удар курантов оглашал своим торжественным бомом ушные раковины Алисы, она с ужасом обнаруживала, что не может сформулировать ни одного желания. В итоге, как правило, на маленький бумажный обрывок ложилось что-то типа «миру – мир», а проглоченный пепел впоследствии вызывал неизбежную изжогу.

Но в этот раз Алиса твердо решила, что в свой ежегодный капкан трудоголика больше не попадется. Конечно, ведь безработных трудоголиков не бывает!

Разумно решив воспользоваться уникальным моментом своего тотального безделья, Алиса подошла к вопросу формулировки желания серьезно и заблаговременно – а именно 20 декабря.

«Так, собрались, возвращаемся!.. Я делаю шаг по ступеням широкой лестницы и ощущаю прохладную нежность моей пудрово-розовой шелковой пижамы»… Одухотворенный мечтательный лик Алисы свело яростной судорогой, как будто она с размаху глотнула текилы без лайма или лайм без текилы. «Розовая пижама – это уже ни в какие ворота, даже не в мои, резные, с позолотой, – жестко пресекла Алиса полет собственной фантазии. – Слишком приторно и ванильно все выходит, прямо фу! Пусть пижама будет черной, даже лучше темно-серой, графитовой. Я же люблю благородную истинную роскошь, а не все эти суфлейные референсы для попсовых коллажей желаний… В общем, я в моей пижаме оттенка свежего активированного угля, тая от блаженства каждого соприкосновения с ней, спускаюсь. В гостиной горит камин… Не такой, который весь в золотых вензелях и лепнинных ангелах – как в опочивальне Елизаветы II. Нет. Я вижу безупречные в своем минимализме линии – стекло, камень, идеальное пламя – огонек к огоньку… Только вот неясно, люди, у которых есть многоэтажные особняки в собственности и люстры, вызывающие слезы зависти директора Большого