Черный Гетман - Александр Трубников

— Знаю, кивнул Ольгерд. — Самого не встречал, но слышал. А вот хлопцев его мы с литвинами бивали раз-другой…

— Да господь с ним, — отмахнулся досадливо Кочур. — Не в нем самом дело, а в том, что новым Черниговским полковником он тестя пристроил. Теперь Ванька Выбельской, которого я как облупленного знаю, спит и видит как бы на Лоев вместо меня своего человечка посадить. Иван-то Выговский, мой должник, я его после Желтых Вод ездил из татарского плена забирать по приказу Хмеля. Он по старой дружбе стал мне помогать, подготовил грамоту с назначением, понес на подпись, да похоже что батьке Хмелю Пилипиха уже нашептать успела. Как прочел он про "Лоевскую сотню", лицом посерел: "Там, — кричит, — под Лоевым, когда я Збараж осаждал, лучшие казацкие полки полегли. А вы, шмарогузы ободранные, хотите чтоб этим позорным именем казацкая сотня звалась!" — с такими словами порвал он в сердцах бумагу и клочки растоптал. Такие вот, Ольгерд, дела.

Ольгерду нравился старый казак и он ему искренне сочувствовал.

— Так что же, сотни теперь не будет?

— Да будет, как не быть. Если есть земля, то должен на ней быть начальник, это и гетман понимает. Остыл батька Хмель и подписал на другой день Выговский мое назначение. Только вот зваться будет сотня теперь не Лоевской, а Любецкой.

— Ну так поздравляю, пан Тарас!

Они чокнулись и снова опрокинули кружки.

— Пока что не с чем. Говорю же, что у Выбельского на мое место свой человек припасен. Так что главная драка еще впереди.

— Что же, придется теперь в Любеч перебираться?

Лицо у старого казака скривилось так, словно он раскусил червивую грушу-дичку.

— Пустой это городок, нищий, как костельная мышь. Земель у меня там нет и делать там нечего. Лоев и покрепче и побогаче. Пока что здесь посидим, а потом, ближе к осени, видно будет. Многие из казаков Золотаренками недовольны — уж больно прытко детки выкреста-ювелира в казацкий род обратились. А кто шустро вверх взметается, тому и падать больнее. Поглядим еще, как дело повернется.

Разговор прервали дворовые девки. Испуганно поглядывая на сурового сотника, начали хустко заставлять большой стол блюдами и глечиками.

Закусили кручениками, квашеной капустой, запеченным в глине восьмифунтовым глухарем да добрым шматом соленого сала. Выпили еще по одной. Старый сотник ощутив домашний уют, оттаял, позабыл на время о делах, кликнул к столу захлопотавшуюся племяницу.

— Посиди с нами, Оленька.

Та, смущенно косясь на Ольгерда, примостилась на дальнем конце.

— Ну что, доченька, я ведь и о тебе не забыл. Заехал в Киев справил там все бумаги. Закладную в Киеве приняли, вексель написали. Так что приданое твое никуда не денется.

Девушка покраснела до корней волос.

— Мне ли о приданном думать, дядюшка?

— Кому, как не тебе, — рассмеялся сотник. — Вот закончится война, вернешься домой — к тебе самые знатные женихи со всей округи сбегутся. Будет из кого выбирать…

— Не нужно мне выбирать никого, — еще больше смутилась девушка. Стрельнула сторожко глазами в Ольгерда, вскочила и тут же, сказавшись на пригорающую стряпню, сбежала. Вскоре из-за стены донеслись смешливые девичьи голоса.

Ольгерд, послужив в свое время в торговой Ливонии, знал толк в бумажных делах. Услышав о закладной и векселе, покачал головой.

— Зачем же имение заложили? Обдерут ведь купцы-банкиры…

— А что с ним делать? — нахмурился сотник. — В тех местах житье опасное, воров полно по лесам, что на Дон бегут, да и татары за Засечную черту все еще просачиваются, по ясырь. Ну а как брат-то мой помер и вовсе житья не стало. Земли те под московской рукой, кругом стрелецкие поместья, холостых да вдовых не счесть. Украли бы племянницу, да обвенчали насильно.

Они опорожнили кувшин, подтянули поближе новый. Пышущая жаром раскаленная печь и духмяная медовуха расположили к душевному разговору.

— Ты, пан сотник все же объясни, — решился спросить Ольгерд. — Как так получилось, что сам ты запорожец, а твой брат покойный — московский стрелец?

— Не родным мне братом был покойный Иван, а единоутробным. Мать у нас одна, а отцы разные. Мы в Сумах жили, батько казачил на Сечи, погиб в турецком походе. Мать хороша была собой, долго не вдовствовала, вышла замуж за проезжего стрельца. Он нас забрал к себе в Тверь, там Иван и родился. Мамке хорошо там было, любил ее отчим, да и хозяйство справное держал. Я же у московитов не прижился, как четырнадцать годков стукнуло, ушел, не спросясь, на Сечь — батьковой славы добывать. Так и закрутилось. То в Порту с набегом, то татарам брюхо пощупать, то польскую шляхту жечь. Потом, много позже, решил родню навестить. Приехал в Тверь, да не застал никого. Отчима под Брянском убили, мать померла, а брат Иван стал разбойником, в воровской шайке по лесам гулял. Где его искать? Только после ранения, когда хутор здесь получил, проведал я случайно о нем в Чернигове. Оказалось Иван мой давно уж с прошлым порвал, покаялся, в стрельцы попросился, получил землицы там, где раньше разбойничал, осел, женился на местной красавице, Ольга у них родилась. Да только, поговаривают, земля досталась ему несчастливая. Съездил я к ним в гости, а Иван, когда я его увидел, был уже не жилец. Ела его черная хворь, да больше душевная тоска. Все каялся он за прошлое, кровь убиенных с души своей грешной смывал. Похоже, так и не смыл. Мать Ольги при родах померла, сам он жил без счастья, умирал тяжко. Я не видел, но племянница рассказала говорила — долго, в мучениях отходил. Дело было в грозу, кричал он страшно, пока глаза не закрыл. Ну да Бог ему судья…

Оба надолго замолчали, думая каждый о своем. Ольгерд вспомнил о девушке, про себя подивился. Досталось ей, стало быть в жизни немало. Матери не знала, отец, бывший тать, помер на руках. Вот почему на хуторе так легко все хозяйство потянула — дело привычное.

— Ладно, это все дела наши, домашние, — справившись с чувствами, продолжил Тарас. — Для тебя новости неплохие. Вместе с патентом на сотню получил я казенный кошт на десяток конных полчан, чтоб гарнизоном при мне стояли и порядок держали по селам и местечкам. На всех дают лошадей, оружие, фураж да боеприпас, к рождеству в Чернигов забирать поеду. Так что давай, записывайся в сотню. Поначалу будет жалование, конь да ружье. Позже, как начнем здешние земли к рукам прибирать, поставим тебя в реестр. Хутор свой заведешь, соседом станешь…

Вскинулся Ольгерд от этих слов, будто плетью его ожег старый сотник.

— Мне поместье с гетманского плеча без надобности. Есть у меня своя вотчина!

Тарас сочувственно вздохнул, заговорил рассудительно, словно с дитем неразумным.

— Вотчина твоя где, говоришь — на Курщине? Так там ведь уже давно на нее царев человек посажен. Тебе, литвину, чтоб отчие земли вернуть, нужно дождаться чтобы Речь Посполитая снова, как при Смуте, Москву повоевала. А пока что, сам видишь, оглобля в другую сторону смотрит. Воюет царь Алексей Литву, навсегда воюет. Сказывали в Чигирине, Шереметев взял Витебск и Могилев, а сам кесарь русский на Вильно двинулся и со дна на день город возьмет. Поверь старому казаку, после того, как примет под руку русский царь всю литовскую шляхту, не видать тебе отчих земель, как ушей без зерцала. Так что смирись, обиду поглубже в себя загони и бери, что дают. Это сейчас тебе новые поместья кажутся с гетманского плеча подачкой. Жизнь пролетит — глазом моргнуть не успеешь, и станут земли эти детям твоим и внукам родовой уже вотчиной. Так что соглашайся, сынок.

Помолчал Ольгерд перед тем как сотника обидеть. Спасителю своему отказывать не хотел, но давно уже принял решение: как первых новобранцев вышколит — уйдет из Лоева. Мысль у него была одна — сходить на войну, талерами разжиться, да успеть выследить Душегубца, пока того не изловили стрельцы из разбойного приказа. Каждый вечер, закрывая глаза, он видел родной Ольгов, отчий двор и кол, в землю вбитый на том самом месте, где стоял тогда конь погубителя, а на колу Душегубца, умирающего в страшных муках…

Он вдохнул, чтобы вымолвить слово отказа, после которого останется лишь собрать пожитки, но осекся от нежданной помехи.

— Дядюшка! Ольгерд! — в дверь залетела с Ольга. Улыбнулась, как жемчуга показала. — Морс клюквенный горячий поспел. Велеть чтоб подали?

— Вели, дочка, — растаял сотник. Глянул на Ольгерда со значением, усмехнулся себе в усы. — Наш Сарабун глаголит, что напиток сей для здоровья весьма полезен. А уж после тяжких ран — особо. Мы тут сейчас уж совет свой закончим, так что давай, к столу приходи. Подарки, что в Киеве взял, буду тебе показывать.

Девушка всплеснула руками, зарделась и кинулась обратно хлопотать. Совсем было ушла, но вдруг обернулась и бросила на Ольгерда озорной быстрый взгляд. Перехватил его Ольгерд. В стол потупил глаза. Приготовленный отказ застрял вдруг комом в горле. Он нахмурился, глотнул из кружки медовухи и, сам себе удивляясь, словно мыслей иных не держал, выговорил рассудливо: