На грани жизни - Николай Иванович Липницкий

безнадёжно испорчено.

Командир автомобильного батальона резким движением затушил сигарету в колпачке от авиационной бомбы, приспособленном под пепельницу и взглянул на вошедшего Николая.

–Садись, попей чаю. Конечно, не «Три слона», но пить можно. В госпитале санитарка сломалась. Просят у нас машину. Надо раненных на аэродром везти. Выделишь какую ни будь из своих. С утра мимо колонна пойдёт, с ней и потопаете.

–Есть, товарищ майор. Я подберу старшим машины, кого-нибудь из командиров взводов.

–Поедешь сам. Не удивляйся. С ротой в твоё отсутствие и Мальцев управится. А ты мне нужен. Тут видишь, какое дело, раз оказия такая, я с вами зампотыла отправляю. А он мужик, конечно, хороший. Да только, как на аэродром попадает, так кучу друзей ему навестить надо, с каждым горло смочить. За ним глаз, да глаз нужен. Прошлый раз его, как дрова привезли, а наутро половины бушлатов не досчитались. Считай, что это твоё ответственное задание. Жгут на горло ему не наложишь, а проконтролировать, чтобы получил всё тютелька в тютельку и обеспечить сохранность имущества – это в твоих силах.

–Понял. Спасибо за чай.

–Попил? Ну, давай, иди.

Рано утром два КамАЗа, влившись в попутную колонну, неспешно покатили между горных отрогов. В одном – хлопал сонными глазами Николай, сидя рядом с батальонным врачом Мережковым, в другом досматривал прерванный сон зампотыла. Мимо проплывали заснеженные вершины, в плохо пригнанное боковое стекло дуло, а в голову лезли воспоминания о том, что совсем недавно он ехал по этой же дороге в обратном направлении с аэродрома в лагерь. Недавно, а кажется, что столько времени прошло! Да, наверное, правильно говорят, что на войне время по-своему идёт.

–О чём задумался, Коля? – прервал затянувшееся молчание Мережков.

–Да так… Совсем недавно вот так впервые с аэродрома ехал. Как оглушённый был, когда узнал, что на войне оказался. А сейчас уже как ветеран и, кажется, что всю жизнь только и делаю, что воюю.

–На войне люди быстро осваиваются. Или погибают. Закон выживания. Или приспосабливайся, или погибай. Третьего не дано.

–Ты, Славик, вроде не кадровый военный. Как же ты здесь оказался?

–После мединститута, как получил погоны лейтенанта запаса, так сразу в армию и забрали на два года. Служба ничего показалась. Устроился в госпитале работать. Да, в прочем, какая разница, где интернатуру проходить. А тут разнарядка сюда. Я хожу спокойно: у меня, как раз жена родила сына. Ну, думаю, уж мне то точно командировка не грозит. Да не тут-то было. У нас в госпитале, на кого ни плюнь, все или крутые, или подкрученные. Один я из рабоче-крестьян. Ну, их папы, да дяди подсуетились, и оказалось, что кроме меня и ехать некому. Да я и не в обиде. Конечно, сначала разозлился, было. Да плетью обуха не перешибёшь. Поехал. А сейчас вижу, что я в выигрыше остался. Где ещё я бы такую практику в хирургии получил. Там в госпитале, на Большой Земле, я бы ещё лет пять ассистентом на операциях бы стоял, зажимы и скальпели подавал, а здесь сам. Да я уже сейчас на голову выше многих наших врачей со стажем. Так что, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот недавно твоему Гришину ногу ампутировал, так Хамленко мне руку пожал за профессионализм. А Хамленко – ас. Он на войне с первого дня. Он операции ещё при керосинке делал. У Зайцева пулю из области сердца достал. Эту операцию не в каждом стационарном госпитале делают, а в какой-то полевой операционной, в палатке… Это нереально. Короче, практика здесь – зашибись!

–Да… Кому война, а кому и мать родна.

–Это ты зря, Коля, говоришь. Ты думаешь, мне в госпитале легче, чем тебе? Я недавно духа пленного оперировал. А у самого перед глазами зайчики прыгали. Взял бы и зарезал сволоча. А нельзя. Клятву Гиппократа давал. Ты, вот, автоматик взял – и в атаку. Или пан, или пропал. Одного-двоих, ну троих за бой потеряешь. А у меня конвейер не хуже, чем на мясокомбинате. Я. поначалу, думал: с ума сойду. Анестезии – никакой. Обезболивающих

–

только на особо сложные операции. Офицерам мы хоть спирт наливаем, а солдатам – наживую.... На всех спирта не напасёшься. Здесь или душой зачерствеешь, или с ума сойдёшь. Мне, конечно, по-человечески жаль пацанов. Да только одной жалостью не поможешь. Вот сцепишь зубы и режешь. А запричитает – наорёшь на него, матом обложишь, а самому его жалко, как сына родного.

Разговор плавно перетёк на семью, потом на общие темы… За беседой незаметно пролетело время. На аэродроме Николай спешился, предоставив Мережкову заниматься передачей раненных, и, не спуская глаз с зампотылу, попытался найти Рината. Аэродром жил своей суетливой жизнью, взлетали и садились самолёты, поднимали тучи снежной пыли винтами вертолёты, на рулёжках толчея военных напоминает восточный базар. На ЦЗТ уселись на свежевыпавшем снегу вновь прибывшие в ожидании транспорта… В общем, всё, как всегда. Зампотылу с ходу нашёл друзей, с которыми они сразу организовали сабантуй. Звали и Николая, однако он, помня наказ комбата, благоразумно отказался. Получение имущества запланировали на вторую половину дня, и Николай решил сохранить трезвую голову хотя бы до загрузки имущества в машины. Ринат так и не нашёлся, и, пытаясь убить время, Николай решил пройтись по аэродрому. В толпе снующих туда-сюда военнослужащих он его тоже не обнаружил и стал уже скучать, когда обычная суета броуновского движения толпы вдруг сменилась настороженным ожиданием, а потом толпа вдруг ломанулась в одну сторону, взволнованно переговариваясь. Николай, поддавшись движению толпы, тоже влился в общую струю. Над головой, в безоблачном, пронзительно синем небе, коптя чадным дымом из двигателей, падал МИ-8. Машина, будто живя своей жизнью, пыталась бороться. Резкие смены высоты сменялись натужным горизонтальным полётом. Стоявший рядом военный в промасленной «техничке», сжав мазутные кулаки, стонал сквозь зубы: «Давай, давай!» Казалось, вертушка услышала эту молитву, и, пьяно перевалившись с боку на бок, сравнительно мягко стукнулась шасси о взлётную полосу. Тоскливо взвыв своими сиренами к вертолёту рванули пожарка и скорая. Подбегая, Николай увидел, как медики вытаскивали из кабины экипаж. Среди белых халатов мелькнуло лицо Мережкова.

–На посадке «стрелой» сбили – сказал кто-то из толпы: – Опять оцепление проспало. Толпа рассасывалась неохотно, переговариваясь и делясь мнением об увиденном.

Николай выхватил проходящего мимо Славика.

–Что там случилось?

–Да почём я знаю? Смотрю – падает вертушка. Я рефлекторно схватил из машины свою сумку и туда. Наверное, быстрее санитарки прибежал. Как лётчик сажал вертушку – я не знаю. Он