Казанова - Иен Келли

Вызвали отца Тозелло, а Казанову перевели в одиночную камеру. Ректор семинарии отказался верить, что это нечто иное, чем «скандальное тюремное заключение». Непримиримость Казановы и нежелание признавать свою вину подогрели скандал и довели его до точки, после которой Гримани были вынуждены направить свои собственные гондолы, чтобы забрать Джакомо вместе с кроватью и с позором вернуть в Венецию. Истину мы так никогда и не узнаем.

Он был доставлен отцом Тозелло в сообщество иезуитов, откуда сбежал к синьоре Орио, чтобы увидеть своих «двух ангелов». Там он оказался не в состоянии поддерживать эрекцию из-за «волнения… несмотря на две недели воздержания», как он утверждал. Он действительно был растерян. Без денег и лишенный друзей, Джакомо проводил свои дни в библиотеке Сан-Марко, в надежде найти способ заявить о своей невиновности и спасти репутацию прежде, чем из Польши приедет епископ. По причинам, которые он не полностью объясняет, но, вероятно, как-то связанными со скандалом в семинарии, он был арестован по дороге домой из библиотеки и доставлен в гондоле Гримани в крепость-тюрьму Сант-Андреа по пути к Лидо, где бучинторо останавливается в день Вознесения, когда дож направляется на церемонию обручения с морем. Джакомо стал заключенным.

Легкость, с которой мужчины и женщины могли лишиться своей свободы в то время в Европе, является одним из самых ярких мотивов в воспоминаниях Казановы. В Венеции, в частности, было крайне легко обвинить человека, что для современного читателя удивительно. Девушек насильно отправляли в монастырь. Протестующие, пьяницы, должники и те, кто просто оскорбил власть имущих, не могли рассчитывать на то, что закон будет на их стороне. Казанова, как представляется, в заключение попал по приказу влиятельных Гримани — его собственных дядей и «отца», они надеялись, что небольшая встряска сможет вернуть оступившегося юношу на дорогу к церковной добродетели.

Казанова встретил свой восемнадцатый день рождения, 2 апреля 1743 года, как заключенный, но на удивление стойко. Он обнаружил, что один из сокамерников согласился заниматься его волосами, если Джакомо будет писать за него письма, и продал свою церковную одежду, чтобы заплатить за улучшение условий тюремной жизни. Казанова получил камеру с видом на остров Лидо и подружился с небольшим сообществом мелких правонарушителей. Кроме того, он познакомился с молодой гречанкой, женой одного лейтенанта, которой был нужен кто-то для написания прошений от имени ее мужа. Она предложила заплатить Казанове своим «сердцем», но не сопротивлялась, когда он попросил о «более доступных органах». Как талантливый автор, он даже сумел договориться о предварительной оплате каждой из трех частей своей писанины: секс за сам контракт, потом за первый детальный проект и отдельно за корректуру. Возможно, он поздравил себя с идеальным днем рождения для любого восемнадцатилетнего парня — неоднократным сексом с гречанкой, наградившей его, правда, еще и первым венерическим заболеванием.

Естественно, что Казанова впал в депрессию, скучал и был обижен. Сестры Саворньян смогли посетить его в день Вознесения — крепость-тюрьма была излюбленным местом для наблюдения за церемонией обручения дожа с морем, — но он не смог ответить на их объятия, поскольку лечился от гонореи и переживал свои шесть недель очищения, воздержания и использования лекарств medicina spagirica, уничтожившего его скудные денежные средства.

Казанова был освобожден из Сант-Андреа по распоряжению Гримани, когда те решили, что он усвоил урок, перед приездом епископа де Бернандиса в Венецию. Несколько дней спустя Джакомо встретился с новым епископом Марторанским, «по милости Божией, волею Святого Престола и стараниями моей матери». Они говорили на латыни. Было решено, что они поедут в Рим раздельно, но там встретятся и затем отправятся в Неаполь, в новую вотчину епископа в Калабрии. Казанова должен был отправиться в Рим морем из Венеции через Анкону. На прощание с площади Сан-Марко он помахал рукой «двум ангелам» и покинул город с десятью цехинами от Гримани и с сорока пятью своими собственными в кармане, «с радостным сердцем и не сожалея ни о чем».

Интермедия

Казанова и путешествия в восемнадцатом веке

Я получаю удовольствие просто от изучения людей во время путешествий.

Казанова в письме Вольтеру (1760)

Это было моим четвертым сексуальным приключением подобного рода, которое не является чем-то необычным, если мужчина путешествует один и в крытой повозке.

Казанова о преимуществах путешествий по дорогам в восемнадцатом веке

Казанова приобщился к искусству путешествовать. В небрежно составленных заметках, уцелевших в пражском архиве, указывается, что он регулярно упаковывал с собой в дорогу, в числе прочего, кофе и сахар, итальянские приправы, компактную печку и ночной горшок. Его мемуары переполнены ссылками на практические аспекты и суровую реальность, а также чувством радости от путешествий в ту эпоху, когда в любую минуту могло случиться что угодно, в момент в некотором смысле неопределенный, поскольку никто не знал, насколько затянется поездка. Это отвечало склонности Казановы к импровизации, и потому он оставил нам огромное количество информации о первой великой эпохе странствий ради удовольствия. И часто создается впечатление, будто он стал зависимым от путешествий и одним из его лучших художников, способным развлекать себя и окружающих ровно столько, сколько будет делить с ними путь.

В восемнадцатом веке в Европе было четыре способа путешествия по суше. Те, кто часто ездил, как Казанова, могли использовать собственные повозки и лошадей, но это было недешево и хлопотно.

Можно было, имея свою повозку, менять лошадей по дороге — именно по этой причине переезды делились на станции или этапы. Можно было нанять и экипаж, и лошадей на станциях либо же столкнуться с суровыми условиями общественных дилижансов.

Казанова получал, скорее, удовольствие от тесных контактов с попутчиками в дороге. Как считается, из 64 060 километров, что он преодолел за свою жизнь (ошеломительное расстояние по тем временам, когда, вообще говоря, то расстояние, которое сейчас преодолевается за час, требовало целого дня), почти половину итальянец проехал в нанятых или собственных экипажах. Покупка и продажа экипажей или карет в пункте назначения была удобным способом перевода активов за границу, и Казанова, который часто оставался в городе на неопределенные периоды времени, делал так, по крайней мере, четыре раза. Он упоминает о более чем двадцати различных типах транспортных средств — от колясок со складным верхом и открытых фаэтонов до дьяблей, дилижансов, итальянских экипажей с откидным верхом mantices и быстрых почтовых повозок на одного — solitaires. Экипажи в Европе называли по-разному, но все они принадлежали (кроме ездивших в снегах России) к двум основным типам: двухколесные, или колесницы, и четырехколесные деревянные вагоны и кареты. Наиболее распространенной была французская карета chaise de poste, двухколесная или же небольшая четырехколесная; множество ее экземпляров сохранилось до наших дней.

Эти четырехколесные транспортные средства, многие из которых находились в общественном пользовании, имели крытый жесткий верх, поддерживаемый стальным каркасом, фигурными скобками или стальными пружинами, а также нижнюю раму, к которой прикреплялись колеса. Формой они походили на купе в современных поездах, но их размеры были гораздо меньше, и Казанова не раз по нескольку дней ехал в тесном физическом контакте со своими спутниками. «Обычная ширина внутри составляла три фута пять дюймов для двух человек и четыре фута два дюйма для трех человек на каждое сиденье [vis-a-vis]. Высота сиденья от пола была 14 дюймов, а от крыши — три фута шесть дюймов или три фута девять дюймов». Неудобно, особенно высокому человеку.

Французские кареты были немного просторнее. Эти дилижансы, иногда называемые «гондолами» за то, что сильно тряслись на своих креплениях, были пригодны только для езды по новым почтовым дорогам, построенным Людовиком XV. У них было по три маленьких окна с каждой стороны, и походили они на длинные фургоны с огромными высокими задними колесами и более низкими передними. В 1770 году Чарльз Берни, путешествуя в таком дилижансе, отметил, что, хотя мест там предусмотрено по четыре с каждой стороны, по выходным часто садились по пять человек. Кроме того, дилижанс имел уникальную овальную форму, что делало его удобным для общения, но крайне тесным для стукавшихся друг о дружку коленок всех пассажиров. Как говорят, самым быстрым в Европе был дилижанс Париж — Лион, он ездил с головокружительной по тем временам скоростью — пять с половиной миль в час. Казанове его первая с такой скоростью поездка в Париж в 1750 году радости не принесла, его так тошнило, что попутчики сочли его за дурную компанию (редкое оскорбление для Казановы).