Сталинградская мясорубка. «Погибаю, но не сдаюсь!» - Владимир Першанин

Наш полк и наша дивизия начали войну с наступления и убедились, что фрицев можно бить. Такой настрой сохранился у бойцов и командиров. Эти операции, контратаки, двухмесячное сражение под Смоленском, крепкий удар под Вязьмой привели к Москве уже не ту самоуверенную, надменную армаду, обрушившуюся на нас 22 июня. Их крепко потрепали.

Но в сентябре наш полк отступал.

Погибли командир роты и замполит. Получил тяжелое ранение командир первого взвода Юсупов. Я был назначен командиром роты, и мы двое суток прикрывали отступающий полк.

Перед атакой немцы пытались выкурить нас огнем минометов. Но прошедшие накануне дожди сделали почву мягкой. Мины, дающие в обычных условиях большой разброс осколков, существенного вреда не принесли. Они взрывались, поднимая фонтаны земли. Осколки в основном уходили вверх.

Нас было 110 человек, а участок, который мы перекрывали, — полтора километра. Нас выручали пулеметы, которых оставили в мое распоряжение около десятка. Отбили несколько атак, подожгли бронетранспортер. Танки в этом месте немцы не использовали из-за болотистой местности, а пехоте мы продвигаться не давали. Как это нередко бывало и позже, получив отпор, фрицы искали места послабее и к нам больше не лезли.

Наступил третий день, а приказа об отходе не было. Не появлялись и немцы. В роте кончились сухари — наша основная еда. Остались только набитые большими кусками сахара противогазные сумки. Но от такой пищи у многих начинала болеть голова и появилась тошнота. Да и боеприпасы были на исходе. С наступлением темноты я снял роту и быстрым шагом стал догонять свой полк.

Постоянные бои, нахождение в сырости, холоде, не имея возможности даже переобуться, привело к тому, что у меня отказали ноги, и я, лежа на повозке, продолжал командовать ротой. Бойцы верили, что я, родившийся в Брянских лесах, сумею вывести их из окружения.

Имелись ли у нас дезертиры? Практически не было. Возможно, сыграло свою роль, что мы удачно нанесли несколько ударов по врагу, двое суток успешно отражали атаки. В роте поддерживалась крепкая дисциплина и не чувствовалось растерянности. Но когда подходили к линии фронта и я встал на ноги, то заметил — ездовой Зубарь и трое бойцов кучкуются, о чем-то перешептываются.

Потом Зубарь подошел ко мне и, помявшись, сказал: «Воевали мы, как могли. А сейчас, лейтенант, может, без нас обойдешься?»

Это были бойцы в возрасте, из здешних мест. Наблюдая, как быстро наступают немцы, они решили отсидеться по домам. Вскоре все четверо незаметно исчезли. Оставшуюся роту вместе с ранеными я вывел к городу Венев.

Потом были бои за Тулу. Дивизия и наш полк понесли большие потери. Оставшихся в живых передали в другие части. Я был направлен командиром стрелковой роты в 878-й стрелковый полк 290-й стрелковой дивизии все той же 50-й армии. В полку было всего две стрелковые роты численностью около 250 человек каждая.

Мое вступление в должность командира стрелковой роты совпало с началом нашего контрнаступления под Москвой и произошло на поле боя, когда рота вела наступательный бой за одно из сел Тульской области. С этой ротой мне пришлось освобождать и другие населенные пункты, ходить в рейды по тылам врага.

Вспоминаю эпизод, показывающий, с каким серьезным противником нам приходилось сталкиваться. Возле станции Тихонова Пустынь вместе с немцами действовала финская дивизия. Мы взяли в плен трех финских солдат с подводами. А ночью нас внезапно атаковали.

Ярко светила луна. Между соснами в маскхалатах стремительно неслись финские лыжники, обходя на крутых поворотах деревья. Это была умелая и стремительная атака. Не будь у нас опыта боев, финны подмяли бы роту и уничтожили.

Быстро развернули пулеметы и открыли огонь едва не в упор. Стреляли из винтовок (автоматов было мало), бросали гранаты. Финские лыжники, оставляя на снегу трупы, так же быстро разворачивались и уносились прочь, огрызаясь огнем автоматов.

В тот раз все решали минуты. Если бы мы растерялись, то мало кто остался бы в живых. Финские штурмовые отряды не щадили русских. Троих пленных финских солдат мы расстреляли. Охранять их в условиях ночного боя не было возможности.

В декабре сорок первого года началось наступление наших войск под Москвой. Отступая, немцы угоняли население, а деревни сжигали. Зима в тот год была морозная и очень снежная. Чтобы увезти свою технику, фрицы использовали гражданское население, в том числе женщин, подростков на расчистке дорог. Этих людей они уже не отпускали, а гнали дальше на запад.

Люди умирали от мороза, их не кормили, а тех, кто не мог двигаться, фашисты расстреливали с немецкой педантичностью выстрелом в затылок или добивали штыками. Расчищенные дороги представляли собой снежные туннели 2–3 метра высотой. Быстрое наступление наших войск заставляло немцев бросать грузовики, орудия, повозки. И рядом лежали трупы наших русских людей.

На одном, только что освобожденном участке среди десятков расстрелянных мы увидели труп молодой женщины, прижимающей к груди ребенка. Неподалеку лежал изможденный старик в коротком порванном кожухе. Ветер шевелил его жидкую, торчавшую вверх бороденку.

Можно понять, с какой ненавистью мы преследовали отступающих фашистов. В период Московской стратегической операции с 5 декабря 1941 года по 7 января 1942 года было уничтожено или понесло тяжелые потери 38 вражеских дивизий, освобождено 11 тысяч населенных пунктов.

Не зря документальный фильм «Разгром немцев под Москвой» вызвал такой большой резонанс во многих странах, и в том числе в Германии. Разбитая техника, сожженные танки, тысячи обледеневших трупов несостоявшихся завоевателей. Это был мощный удар по Вермахту, который заставил задуматься многих немецких генералов о перспективах войны с Советским Союзом.

В одном из наступательных боев 23 января 1942 года я был тяжело ранен. Как написано в справке эвакогоспиталя ЭГ-3348 города Новосибирска, где я лечился: «сквозное пулевое ранение правого коленного сустава». В санбате и госпитале я пробыл без малого три месяца. После многочисленных просьб 13 апреля был выписан и назначен командиром роты противотанковых ружей в 315-ю дивизию, сформированную в городе Барнауле. А вскоре начался новый этап моей фронтовой жизни — Сталинградская битва.

В июне дивизию на эшелонах перебросили в Сталинградскую область, а 16 августа маршем выступили на фронт, к Сталинграду. Каждый боец нагружен шинельной скаткой, вещмешком с боеприпасами, винтовкой, противогазом, а у меня в роте на плечах каждой пары бойцов — семнадцатикилограммовые противотанковые ружья. Гимнастерки мокрые от пота, серые от пыли. От усталости и недосыпания подкашиваются ноги.

Шагаю и я, опираясь на палочку после сквозного пулевого ранения в коленный сустав. Двигаться тяжело, болит, ноет недолеченная нога, кружится, гудит голова. Надо держаться, показывать пример, подбадривать бойцов, и приходится через силу, словно чугунную, тянуть несгибающуюся ногу.

Все чаще встречаются изнуренные люди, эвакуированные с прифронтовой полосы. Шли старики, женщины. Рядом с ними тянулись гурты скота. На скрипучих тележках, нагруженных скарбом, сидели дети. Немецкие самолеты бомбили и обстреливали этих людей с не меньшей злостью, чем воинские части. Люди торопливо хоронили на обочинах погибших и продолжали свой путь.

Нашему батальону в ночь на 24 августа 1942 года было приказано занять оборону возле села Орловка. 23 августа немцы прорвали фронт на Дону и вышли к Волге севернее Сталинграда, недалеко от того места, которое нам предстояло оборонять. В тот же день, 23 августа, Сталинград подвергся невиданной за всю войну бомбежке. Немецкие самолеты налетали сотнями, целый день, меняя друг друга. За день погибло, по разным данным, от 40 до 60 тысяч мирных жителей.

На рассвете батальон пошел в наступление. Роты продвигались вперед короткими перебежками. По нам открыли огонь, едва мы поднялись. Но если вначале это были редкие пристрелочные выстрелы, то вскоре взрывы густо накрыли цепи. Огонь усиливался, над полем неслись пулеметные трассы.

Бойцы падали один за другим. Погибли наш комбат и его заместитель. Вместе с начальником штаба Ивановым и командиром пулеметной роты Титоренко мы решили до конца боя никому не сообщать об их гибели. Все приказания отдавались нами от имени командира батальона, мы втроем руководили боем.

Немцы, не выдержав натиска, побежали. Батальон ворвался в покинутые траншеи, где оставались лишь трупы. Их было не так и много, зато наша лобовая атака, как всегда, обернулась большими потерями. И тем не менее заметно поредевшие цепи продолжали атаку.

Фрицы открыли заградительный огонь. Кто видел сплошной частокол гаубичных и минометных разрывов, да еще в два-три ряда, знает, что это такое. Оседают на землю клубы одних взрывов, а в полусотне метров стеной поднимается следующая стена земли и осколков.