Девственница - Розалин Майлз

— Что вы думаете, принцесса, об этой войне с шотландцами, которую затевает мой брат? — говорил он сердито, барабаня пальцами по эфесу шпаги. — Ваш батюшка был умнее, когда договорился, что они отдадут свою королеву Марию, которая тогда была еще ребенком, замуж за вашего брата. Теперь мой брат так их торопит, что они скорей согласятся на свадьбу с самим дьяволом, чем с нашим королем!

— Вы собираетесь на войну? — спросила я встревоженно.

— Не бойтесь! — сердито засмеялся он. — Мой дорогой братец не выпустит меня из дому!

— Значит, он любит вас и боится вас потерять.

Еще один злобный смешок.

— Мой братец? Можете не сомневаться, мой братец готов заботиться о ком угодно, только не обо мне. Он правит королем, он правит, как король, — какое ему дело до остальных?

В другой раз, поздно вечером, когда огни в доме едва теплились и все, кроме нас двоих, уже легли, он, уже не таясь, выплеснул передо мной то, что мучило его больше всего:

— Почему я рожден вторым? Послушайтесь меня, принцесса, берегите свое право наследования. Не позволяйте мужчине подчинить вас своей воле. Не будем забывать об Артуре и Генрихе! Ведь ваш отец, старый король Генрих, тоже был вторым сыном, как я, рожденным не для престола. Но пришел и его черед…

Эта мысль целиком его захватила.

— Тогда, как сейчас, на свете жил прекрасный юный принц Артур, которому, как и вашему брату, самою судьбой было назначено стать наследником престола…

Сначала была свадьба. Артур, наследник трона, должен был жениться, для этого его и растили, так же как его невесту — Екатерину Арагонскую. Юному принцу Артуру было всего пятнадцать (ей — шестнадцать), когда в такой же ветреный ноябрь 1501 года они стояли рука об руку перед алтарем Вестминстерского аббатства, но ему так и не суждено было стать женатым человеком.

«Ибо тут вы видите проклятие всего вашего дома в действии, — мрачно произнес мой лорд, — роковое наследство — слабость мужчин. Сколько сыновей было у вашего отца — и все умерли! Только один остался — ваш брат Эдуард».

Зима в тот год выдалась суровой. Молоко застывало в крынках, и птицы замертво падали с веток. На смену ноябрю пришел декабрь, а за ним январь и февраль: все ждали нового королевского отпрыска, а в это время дедушка Генрих, уютно расположившись в Ричмонде, внес свою лепту в продолжение рода — сделал своей жене еще одного ребенка, чтобы «собственным примером воодушевить сына», как смеялся мой лорд.

Но вместо новой жизни, вышедшей из его чресел, явились туманы и холода, обычные для сырого климата тех мест, и пожрали его легкие. Ясным апрельским днем, прекрасным, как мечта, Артур умер. Он отошел в мир иной, харкая кровью и черной желчью, рыдая от страха и обиды, прижимаясь к Екатерине, как испуганный ребенок. А вскоре за ним последовала моя бабка, королева Елизавета. Она умерла от родильной горячки (ребенок оказался девочкой — так жестоко судьба посмеялась над надеждами старого Генриха). Артур сгнил от талии вверх, а она, как женщина, от пояса — вниз.

— Посочувствуйте старому королю хотя бы в этом горе, — взмолилась я.

Но у моего лорда не было жалости.

— Задумайтесь, мадам — требовал он. — Господь наделил вас ясным умом и здравым смыслом, вы должны думать головой, как мужчина, а не бессмысленной утробой, как женщина. Не будь этой смерти — ваш отец не получил бы трона. А его кровь в ваших жилах дает вам право в свой черед унаследовать престол.

Дает мне право? Тогда, в первый раз в жизни, я решилась вообразить невообразимое: что женщина может наследовать, женщина может править.

Так сквозь стекло его обманчивых надежд я увидела свое будущее. Он сам, в свой черед, не унаследует ничего, и он чувствовал, что за окружающими его почестями — пустота, и презирал все, что имел. Он бесился от безделья, развлекался со мной, но вместе с тоской в нем росла гордыня, и я еще подливала масла в огонь своим обожанием, ибо я была принцесса крови, самая молодая, красивая и умная из всех из них, и я была влюблена в него до безумия…

А чем же занимался в это время Эдуард, спросите вы? Что делали Мария, Робин, Сесил, все остальные люди, окружавшие меня?

О них я не могу сказать ничего, ибо они перестали для меня существовать. Только когда зашел разговор о новом учителе, я собралась с силами и выбрала того, кто был дорог моему бедному Гриндолу, чтобы почтить таким образом его память.

Однако я не спешила возобновить свои занятия. Все это время я жила только моим лордом: мыслями о нем, прикосновениями, надеждами, а затем его гибелью.

После участи, постигшей мою мать, это был второй по значимости урок, преподанный мне жизнью, но об ту пору еще не пройденный и наполовину. Но когда я думаю, что едва не погубила свое девичество, свой трон и даже жизнь, отдав себя в эти беззаботные руки…

Однако до сих пор, когда я вспоминаю его длинные пальцы, загорелые, мускулистые руки, белый шрам на костяшках, я испытываю тот роковой трепет, который я впервые испытала с ним…

Все это время, со дня смерти Гриндала до Духова дня, мы были любовниками. Наши свидания были коротки и редки, но каждый раз это было пиршество, утолявшее наш голод до следующей встречи. Теперь мои глаза, мои губы, мои груди принадлежали ему, мое тело принадлежало ему, если не целиком, то до талии. Думала ли я о девичьей гордости, о своем добром имени, о грехе прелюбодеяния? Честно говоря, нет. Любовь заслонила для меня все. Если бы ему вздумалось взять крепость штурмом, он бы обнаружил, что укрепления пали и все население просит его войти.

Но все-таки я держала его на расстоянии и строила из себя недотрогу, ибо даже тогда я знала, что не должна казаться легкой добычей, не должна казаться побежденной. Он жаловался, что ему, бедняге, оказавшемуся между беременной женой, с одной стороны, и жестокой возлюбленной — с другой, остается только беситься от злости, пока мужское достоинство не засохнет и не отпадет. В глубине души я ликовала; мне было очень приятно, что между ним и Екатериной ничего нет.

Я знала, что он говорит правду: в ее положении соитие было невозможно. Некоторые женщины носят плод не впереди, а, как племенные кобылы, расширяются в бока. У Екатерины, к большому ее неудобству, все торчало спереди, она так расплылась и растолстела, что даже двигалась с трудом. И хотя все сулили ей прекрасного крупного мальчика, она стала вялой и слезливой и еще больше, чем раньше, льнула к моему лорду.

Вот тут-то и крепилась нить, за которую потянули, и наша история распалась, спутанная паутина разорвалась, и мое глупое девичье сердце разбилось… и спаслось.

Однажды летним утром, когда в десять часов утра солнце уже припекало, я послала Вайна сказать милорду, что буду прогуливаться в галерее. Это было нашим излюбленным местом свиданий: наши люди ждали за дверью, а мы прохаживались по просторной светлой зале и, как боги над ничтожной землей, смотрели вниз на зеленые холмы через высокие переплетенные окна. В конце галереи был небольшой эркер, окно которого нависало надо рвом, — мы сидели там и разговаривали, и обнимались украдкой без посторонних глаз.