Сумерки памяти - Елена Хотулева

— И я, оказывается, попала именно в их число, — подвела я логическую черту под его словами.

— И я тоже, — засмеялся он. — Так что не расстраивайся — ты не одинока.

Некоторое время мы оба молчали, только теперь, к сожалению, я уже не могла так просто посмотреть, о чем он размышляет. Так что мне оставалось обдумывать то, что он сказал, а заодно мучиться над вечным вопросом о том, что нас с ним так крепко связывает.

Еще немного помолчав, он неожиданно сказал:

— Давай сейчас поедем ко мне, а потом ты попробуешь вспомнить еще какую-нибудь коротенькую жизнь. Договорились?

— Хорошо, — согласилась я, — но только вот, как я узнаю, о чем мне вспоминать, и какая именно жизнь окажется короткой?

— А я тебе помогу, — заверил он меня, встав с покрывала и подав мне руку, — а заодно докажу тебе, что далеко не всегда мы рождались с тобой в одной и той же стране в одинаковое время.

* 5 *

— Уф, как я замерзла, — скала я, сбрасывая ему на руки свою куртку. — Надо скорее выпить горячего чая.

Мы прошли в гостиную, и я быстро закутавшись в свою шаль, легла на диван.

— Сейчас я принесу чашки, а ты пока лежи и грейся — здесь тепло, потому что окна оставались закрыты, — сказал он, накрывая меня пледом.

Я ждала его и рассматривала часы, которые давно уже не давали мне покоя своей неподвижностью. «Почему они стоят? — думала я. — Неужели он не может вызвать мастера и починить их? Да еще по какой-то непонятной причине он начинает злиться каждый раз, когда я начинаю об этом говорить»…

— Ну как? Все еще холодно? — спросил он, оборвав мои мысли.

— Да, — сказала я, принимая из его рук чашку, наполненную загадочным душистым отваром, — теперь я буду бояться заболеть. Сделай так, чтобы этого не случилось. Ладно?

— Постараюсь, — засмеялся он. — Только не забывай, что я далеко не так всесилен, как тебе хотелось бы видеть.

Я ничего не ответила и, помолчав некоторое время, поставила пустую чашку на стол и спросила:

— Так какую жизнь ты советуешь мне вспомнить?

— Ту, в которой не было меня, — снова рассмеялся он.

— Ну подскажи мне хоть немного.

— А ты рассуждай логически, — продолжил он весело, — если меня не было рядом, то кто бы мог в давние времена тебя обеспечивать? Наверное, никто, раз ты считаешь, что замужем ты была только за мной. Значит, представляй себя бедной оборванкой и попадешь в цель.

— Ты все шутишь, — укоризненно сказала я, — а я, вот, сейчас на самом деле попытаюсь представить себя какой-нибудь странницей, посмотрим тогда, что из этого выйдет.

— Да я, собственно, почти что не шутил, — сказал он, разводя руками, — так что приступай, а я пока покурю.

Прошло сравнительно немного времени, и я начала рассказывать.

Я иду по разъезженной, пыльной дороге вдоль зеленеющего пахучими травами луга. К сожалению, надетая на мне бедная, залатанная одежда простолюдинки не дает возможности определить ни год, ни век, когда все это происходит. У меня очень светлые волосы, которые, выбиваясь из-под чепца, спадают мне на плечи тонкими почти прозрачными прядями. Я так молода, что ко мне вполне подходит определение «девочка-подросток».

Я очень неуверенно двигаюсь, все время придерживаясь за плечо какого-то взрослого мужчины, который несет на длинном, перекинутом через плечо ремне предмет, сильно напоминающий шарманку. Мы молча бредем по этой бугристой дороге, время от времени спотыкаясь об острые камни.

Мои светло-голубые глаза широко открыты и готовы воспринимать все краски мира, однако от рождения они наделены только способностью отличать свет от тьмы. Я почти слепая, а потому вынуждена постоянно держаться за своего бородатого спутника.

Этот человек мой отец, точнее сказать, это я думаю, что мы находимся с ним в родстве, а на самом деле однажды, когда мне было совсем мало лет, он просто прихватил меня с собой, освободив тем самым хозяйку какого-то придорожного трактира от лишнего рта, доставшегося ей в наследство от умершей сестры. В те времена он уже давно бродил со своей шарманкой по разным дорогам и, здраво рассудив, что бедному человеку со слепой дочкой, которая еще и умеет петь задушевные песни, будут давать денег гораздо больше, нежели одинокому, решил меня удочерить. А чтобы я не особенно пугалась, сказал мне, что он мой родной отец, вернувшийся из далекого путешествия. Тетка, у которой я жила после смерти родителей, была очень рада и даже дала нам в дорогу пару буханок хлеба и теплый платок, чтобы закрываться от зимней стужи.

С тех пор мы стали вместе бродить по дорогам Франции, а сердобольные жители городов и деревень, заглядывая в мои прозрачные глаза и, слыша мой хрустальный голос, действительно бросали нам чуть больше медяков или давали немного больше еды.

В общем-то, вся моя жизнь и проходила в этих хождениях от одного дома до другого, от города к городу, из деревни в деревню.

Я вижу, как мы стоим около харчевни, и мой приемный отец договаривается с хозяином о предстоящей работе. Да, да, конечно, мы будем играть и петь весь вечер для гостей, ведь сыновья не каждый день покидают родительский дом, и нужно, чтобы звучало много песен. А за это нам надо-то всего лишь пустяк — хороший сытный ужин, кувшин вина, и охапку соломы, чтобы переночевать где-нибудь под навесом. Ну, а если хозяева будут щедры, то завтра поутру еще и дадут нам ломоть хлеба в дорогу.

А вот и долгожданный вечер. Мы стоим в большом, переполненном людьми и запахами убогом зале трактира. Отец, улыбаясь в бороду, крутит ручку шарманки, а я своим звенящим, как натянутая струна голоском, пою незатейливые песни, понятные и близкие всем простым людям.

Гости, многие из которых, в общем-то, почти такие же бедные, как и мы, зовут нас к столу и приглашают поесть. Отец с радостью соглашается, и вот мы уже сидим и с удовольствием обгладываем сочное куриное мясо — редкий и почти недоступный для нас деликатес. Отец дает мне еду прямо в руки, и у всех, кто это видит, просыпается в душе жалость. Они хотят еще песен, но не могут оторвать нас от ужина — ведь и у них в домах такие шикарные блюда стоят на столах не каждый день, так что легко понять, сколь большая удача для нас этот праздник.

От выпитого вина и теплого воздуха отец становится разговорчив и хочет поболтать с доброжелательными мужиками, рассказать о нашей жизни, пожаловаться на жестокую судьбу, может быть в чем-то и приукрашенную, но во многом до боли правдивую.

Я говорю ему, что хочу играть сегодня сама, потому что в такой прекрасный вечер мне хочется, чтобы все вокруг были счастливы — ели, пили, разговаривали и слушали мои песни. Отец ведет меня в центр зала, вешает мне на шею шарманку и снова возвращается за стол. А я начинаю крутить изогнутую ручку и, подстраиваясь под однообразные заунывные звуки, начинаю петь песни о том, как живут в разных городах и селах небогатые люди, деля друг с другом, свои скромные радости и горести.