Навеки твоя Эмбер. Том 1 - Кэтлин Уинзор

Казалось, до сего момента она не жила, а лишь существовала.

Почувствовав его взгляд на себе, Эмбер чуть повернула голову и лениво улыбнулась ему. Она хотела сказать, что любит его, но не осмелилась даже теперь. Ей хотелось, чтобы он сказал о своей любви, но он только нагнулся и, еле коснувшись, поцеловал ее.

— Прости, — тихо произнес он. — Я не ожидал, что ты девушка.

— Я рада, что было так.

— И это все, что он мог сказать? — Она ждала, глядя на него. Она почувствовала себя неуверенно, и ей стало немного боязно. Он поглядел на нее, как в первый раз: его лицо и поведение — ничто не выдавало, как близки они только что были. Эмбер удивилась и обиделась, потому что происшедшее между ними должно было изменить его так же, как и ее. Для них обоих все должно стать совсем иным.

Наконец он встал, поднял голову, сощурился на солнце.

— Меня будут ждать. Нам надо добраться до Лондона засветло.

Он подал руку Эмбер, чтобы помочь ей подняться. Она быстро вскочила, встряхнула головой, поправила блузку, прикоснулась к серьгам — не потеряла ли их.

— Господи, как бы нам не опоздать! — воскликнула Эмбер.

Карлтон стряхнул пыль со шляпы и поглядел на нее недовольно, как будто ему навязывают больше того, на что он рассчитывал.

Под его взглядом улыбка и радостное возбуждение Эмбер погасли.

— Разве вы не хотите, чтобы я поехала с вами? Она чуть не расплакалась.

— Дорогая моя, ваши дядя и тетя никогда не согласятся с этим.

— Да мне все равно! Я хочу, хочу поехать с вами! Я ненавижу Мэригрин! Не желаю здесь оставаться! О, прошу вас, ваша светлость, позвольте мне поехать с вами.

Неожиданно Мэригрин и вся жизнь в деревне стали для Эмбер невыносимы, а лорд Карлтон воплощал широкую светлую жизнь с ее напором и беспокойством. Именно об этом она мечтала с тех пор, как много лет назад впервые услышала от сапожника о Лондоне.

— Лондон — не место для незамужней девушки без денег и без знакомств, — сказал Карлтон деловым, не допускающим возражений тоном, и Эмбер поняла, что он не станет хлопотать о ней. Потом он добавил, возможно, потому, что не хотел обижать ее:

— Я буду там недолго. А что вы станете делать, когда я уеду? Сюда вернуться будет нелегко, я знаю, что по этому поводу думают деревенские жители. А в Лондоне для женщины едва ли найдутся средства к существованию. Нет, дорогая моя, я считаю, вам лучше остаться здесь.

И вдруг, неожиданно и для себя, и для него, Эмбер горько разрыдалась.

— Я ни за что не останусь здесь, ни за что! Я теперь просто не смогу остаться! Как, вы думаете, я объясню дяде Мэтту, где я была эти два часа? Ведь сотни людей видели, как мы ушли с ярмарки!

На его лице мелькнула тень раздражения, но она не заметила этого.

— Я же предупреждал, что так может быть, — напомнил он, — но даже если он будет сердиться, вам все равно лучше вернуться и…

Она перебила его:

— Я не вернусь! Я больше не могу здесь жить, слышите? И если вы не возьмете меня с собой, я поеду одна! — Эмбер внезапно замолчала и взглянула на него сердито и вместе с тем просяще. — Ну, пожалуйста, ваша светлость, возьмите меня с собой.

Они стояли и смотрели друг на друга. Наконец лицо его просветлело в улыбке.

— Хорошо, маленькая вертихвостка, я возьму тебя с собой. Но я не стану жениться на тебе, когда мы приедем. И не забудь этого, чтобы ни случилось.

Она услышала только первую часть того, что он сказал, потому что остальное уже не имело значения.

— О, ваша светлость! Значит, можно ехать! Я не буду вам в тягость, клянусь!

— Вот в этом я не уверен, — медленно произнес он. — Полагаю, хлопот будет хоть отбавляй.

Был полдень, когда они въехали в Лондон по Уайтчепельской дороге, миновав множество деревень на окраине города, которые, несмотря на близость к столице, внешне особенно не отличались от Хитстоуна или Мэригрина. На пастбищах пасся скот, лениво пощипывая траву, на кустах домохозяйки расстилали белье для просушки.

По дороге они встретились с возвращавшимися роялистами, которые их шумно приветствовали. Мальчишки бежали рядом и старались прикоснуться к сапогам всадников, женщины высовывались из окон, а мужчины, останавливаясь на улице, снимали шляпы и кричали:

— Добро пожаловать домой!

— Да здравствует король!

— Желаем крепкого здоровья его величеству!

Огражденный стеной город представлял собой странную смесь столетий: старый и безобразный, вонючий и заполненный гнилью, но в то же время яркий и восхитительный, какой бывает увядающая красавица. Со всех сторон город окружали свалки, кучи отбросов, заросли сорняков. Лишь немногие его узкие улицы были вымощены булыжником, посредине или по обочинам тянулись открытые сточные канавы. Место для проезда экипажей отделялось столбиками, оставляя узкую полоску для пешеходов. А через улицу наклонились дома, один этаж, нависал над другим так, что на самых тесных улочках почти полностью перекрывался доступ света и воздуха.

Небо над городом пронзали шпили более ста церквей, и бой колоколов создавал прекрасную величественную музыку Лондона. Над головой поскрипывали торговые эмблемы, изображавшие золотых телят, голубых кабанов, красных львов, а еще пестрело множество ярких новых вывесок с изображением королевского герба Стюартов или черноволосого мужчины с короной на голове. За городом было солнечно и почти тепло, а здесь низко висел тяжелый туман вперемешку с дымом от мыловарен и печей для обжига извести, и в воздухе растекался пронизывающий холод.

Улицы кишели народом; лотошники сновали повсюду, громко расхваливая свой товар на старинном певучем языке, отнюдь не заботясь, поймут ли их, — хозяйки могли сделать все нужные покупки, не выходя из дома. Носильщики сгибались под тяжестью грузов и ругались на чем свет стоит, если им мешали пройти. Приказчики у входа зазывали в свои лавки покупателей и, не колеблясь, хватали прохожих за рукав и уговаривали зайти внутрь.

Здесь же распевали песни бродячие певцы, кричали нищие и калеки; в толпе мелькали одетые в атлас молодые щеголи и благородные леди в масках из черного бархата, серьезные купцы и бродяги в лохмотьях, а иногда ливрейные лакеи, которые бежали впереди портшеза, где восседал барон или граф. Чаще всего люди передвигались пешком, но изредка встречались всадники, коляски, запряженные лошадьми, — такие коляски давались напрокат, а также носилки, где в креслах сидели богатые господа. Часто на улицах возникали заторы, и все движение надолго замирало.

Житель Лондона сделан из иного теста, нежели селянин, это было видно невооруженным глазом. Лондонец отличался заносчивостью, ибо сознавал свою исключительность: ведь он житель столицы королевства. Шумливый, всегда готовый ввязаться в ссору, учинить кровавую драку лишь из-за того, кому проходить ближе к стене. Еще восемнадцать лет назад он рьяно поддерживал парламентариев, а теперь с радостью готовился к встрече законного наследника, пил за его здоровье прямо на улице и клялся, что всегда любил Стюартов. Он терпеть не мог французов за их речь, их поведение, манеру одеваться, их религию; он мог облить француза помоями, плеснуть ему в лицо пивом и предложить тост за проклятие французов. Но он в равной степени ненавидел и голландца, и всякого другого иностранца, ибо для него Лондон — весь мир, и кто не жил в Лондоне — немногого стоил.