Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман

Страстно говорила об этой нашей общей трагедии Светлана Алексиевич на Лихаческих чтениях:

...

«Мир разделился очень вульгарно и цинично. Мы живем в вульгарный период: граница деления сегодняшнего мира – кто может купить и кто не может купить… Взгляните на наше телевидение, наши гламурные журналы: все посвящено «низу» человека… У нас все сведено к одному: иметь. Иметь и жить – это совершенно разные вещи. Мы пока еще находимся, повторю, на совершенно вульгарной стадии. И телевидение, и журналы говорят о том, что нужно желудку. То есть вся страна превратилась в желудок, каждый из нас превратился в желудок».

С последней фразой согласиться не могу. Это кто превратился в желудок? Офицеры, которые не имеют квартиры годами? Учителя, живущие в большинстве регионов страны на нищую зарплату? Миллионы людей, которые еле-еле сводят концы с концами и у которых нет денег на лекарства? Знаем ли мы, что у нас в стране каждый год миллион человек умирает от излечимых болезней? И о том, что каждый год после призыва в армию тысячи новобранцев вынуждены отправлять сначала, простите за сказанное, на откорм, у них масса тела ниже нормы? Мы живем желудком не только потому, что мы деформировались как люди.

Если говорить о стране в целом, то она еще не прошла и очень долго не пройдет периода первоначального элементарного насыщения (не путать с первоначальным накоплением капитала). Знаете ли вы, что в каждой третьей нашей школе нет горячей воды и теплого туалета? (По другим данным, теплых туалетов нет в 60% наших школ.) Что, по расчетам экономистов, даже в 2030 году мы не поднимемся до уровня европейского пенсионного обеспечения? И еще очень долго стремление иметь нормальное жилье, нормальное питание, нормальную одежду, нормальные лекарства, нормальное образование для детей, нормальную медицину для всех будет для нас первостепенным.

Но это вовсе не снимает вопроса, каким быть и как жить. Тем более что средства массовой информации насаждают низменные идеалы. На бирже играют на повышение курса и на понижение курса. Образ этот – игра на понижение – стал универсальной метафорой. Впервые ее употребил русский философ Б. П. Вышеславцев, написавший об игре на понижение. Сегодня в нашей жизни, нашей культуре идет чуть ли не всеобщая игра на понижение. Все лучшее в литературе, искусстве, журналистике, образовании противостоит ей. И здесь значение уроков литературы в школе, которые постепенно выживают из школы, могло бы быть огромно.

Знаете ли вы, о чем особенно трудно говорить в школе, когда рассказываешь о жизни писателей? О дуэли Пушкина? О смерти Гоголя? О Достоевском, стоявшем перед смертью, которая должна прийти через несколько минут? О трагедии Ахматовой и Булгакова? Нет. Об уходе Толстого из дома. О чеховском Сахалине. О том, что Чехов лечил в Мелихове (как теперь говорят, на общественных началах) людей и строил школы.

В одном из мониторингов по ЕГЭ по русскому языку в Москве был предложен текст (так это у них называется) Г. Бакланова о русском писателе и русской литературе. «Все великие книги созданы страданием и любовью к людям. И если книга причинит вам боль, это боль исцеляющая. Эта боль вызвана состраданием, сочувствием к другому, а такое сочувствие и должна вызвать литература, чтобы в людях не угасло человеческое… Толстой, например, едет на голод, едет с дочерью, дочь ходит по избам, где тиф. Ну ладно сам, но пустить дочь? По-другому совесть не позволяет. А Чехов разве не отправился спасать от холеры в жуткую эпидемию, как будто не существовало угрозы самому заразиться. Но для него вопрос – лечить или не лечить, разумеется, не возникал».

По условиям проведения ЕГЭ, ученик должен прокомментировать предложенный ему текст и ответить на вопрос о своем личному к нему отношении, сказать, согласен или не согласен он с тем, что прочитал. И вот я читаю рассуждение будущего врача:

...

«Толстой едет на голод с дочерью, дочь ходит по избам, где тиф. Какая человечность! Какая огромная любовь к дочке! Это зверский поступок, как со стороны отца, так и со стороны человека! “По-другому ему совесть не позволила”. А что было бы с совестью, если бы его дочь умерла после этого тифа?!»

Одно хорошо, что это честно написано. Было бы куда хуже, если бы было сказано то, чего ожидают от писавших и за отсутствие чего нередко снижают оценки.

Вот уже пятнадцать лет, после того как десятиклассники дома прочитают рассказ Чехова «Крыжовник» (о самом рассказе на уроке не сказано пока ни слова), кладу перед каждым ксерокопию статьи Дмитрия Быкова в «Общей газете» (1995, № 5). Концепция Быкова однозначна:

...

«Принято так думать, что идеал Гималайского-младшего достоин всяческого осуждения – и, однако, чем больше я перечитываю “Крыжовник”, тем менее это суждение разделяю. В том, чтобы мечтать о крыжовнике, о собственных десятинах земли с уточками, я не вижу ничего плохого. Жить действительно очень страшно, но это не значит, что в сей юдоли печали частный человек Николай Иванович не имеет права на свой крыжовник и должен увеличивать своим несчастьем количество горя в мире… Дайте, казалось бы, человеку осуществить свой частный идеал!.. Ведь не крови хотел, не порабощения мира, ни дисциплинарного режима для несогласных – хотел крыжовника! Господи, и за такую малость записывать в отрицательные герои?!. В конце концов, чувство уюта и защищенности – одна из немногих радостей, доступных человеку, и пускай он порадуется, если у него есть футляр, усадьба, дом, ящик – пускай порадуется».

Я прошу написать за два урока, согласны ли, не согласны ли с этой статьей. (Кроме этого, десятиклассники получают еще два задания. В одном из них знакомлю с первоначальными набросками в записных книжках Чехова и прошу написать, что принципиально Чехов потом изменил в рассказе и какой финал – рассказа или записных книжек – кажется им страшнее. Но обо всем этом мы сейчас говорить не будем.)

Сейчас речь пойдет только о написанном в двух десятых классах весной 2008 года. Большинство считает, что рассказ сохранил свою актуальность и злободневность и что Быков в истолковании его не прав. Но, как и прежде, во все предыдущие годы, слова героя рассказа «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные.» вызывают не только понимание, но и резкое отрицание.

...

«Беда, если постоянно думать о несчастных, трагедиях, это все не жизнь, а мучения».

«Если люди, согласно Ивану Ивановичу, начнут думать о несчастных, то большинство из них перестанет быть счастливыми».

«Тот способ жизни, который предлагает Иван Иванович, не просто бессмыслен, он губителен для общества».

«Как мы будем жить, если каждый будет думать об обездоленных. Мир погрузится во тьму».

И особенно тревожили рассуждения десятиклассников, которые считают, что для достижения поставленной цели оправданы любые средства и к ним можно идти, несмотря ни на что:

...

«К чему сейчас людям благие порывы? Сейчас нужно заботиться только о себе».

«Нормальный человек будет идти к поставленной цели, несмотря ни на что».

«У каждого человека есть своя мечта. Он пытается воплотить ее в реальность любыми способами».

«Воспринимать Родину как дом с крыжовником и уютным унитазом – не вредно».

Тем более что я был знаком с материалами проведенного в 2007 году социологического исследования «Духовнонравственный мир московских одиннадцатиклассников». Так вот там, в частности, говорилось, что тридцать процентов опрошенных выпускников московских школ считают, что «ради решения важных личных проблем можно пренебречь приличиями, нравственными нормами». И еще треть затруднялись ответить, согласны ли они с этим утверждением или нет. Особенно больно мне было читать такого рода мысли в сочинениях десятиклассников, которые учились в наших, как их называют, медицинских классах.

Вместе с тем в сочинениях учеников этих двух классов болезненно и сильно звучали горькие слова о том, к чему приводит торжество философии крыжовника как цели и смысла жизни:

...

«Сегодня людей волнует лишь одно: каждый день, идя на работу, они одержимы одной мыслью – заработать побольше денег».

«Запах и жажда денег становятся важнее, дороже, первичнее, чем люди, чем спокойная частная жизнь».

«В наш век индивидуализма каждый старается урвать себе кусок побольше и пожирнее. Причем неважно, каким способом он получил желаемое».

«В современной жизни люди забыли слово “мы”, они помнят только “Я”. Они забыли, что местоимение “мы” такое же личное, как и “я”, что оно относится ко всем и каждому».

«Девять из десяти моих знакомых живут, не думая об окружающем мире».

«Иногда мне кажется, что чья-то злая воля поставила над нами какой-то жуткий эксперимент. Что нам дала новая жизнь? Какое нам место в ней?»