Преступление без срока давности - Мария Семенова

— Глотай, не вафля. Жалеть не будешь.

Был он весь какой-то дерганый, уголки губ запаршивели, и, представив его пальцы на своих бедрах. Катя содрогнулась.

— Смотри — фокус. — Подкинув пилюлю, она с ловкостью подставила рот, успев, однако, ухватить «фенечку» рукой, и поморщилась: — А говорил, райское наслаждение.

— Не гони волну, сейчас тебя попрет. — Родственник Терминатора плотоядно оскалился, и в этот миг, изнемогая от праведного гнева, рядом возник разгоряченный Лоскутков:

— Надюха, что за дела? — Бутафорские усы его раздувались вполне натурально, а в глазах застыло уязвленное мужское самолюбие. — Младшего купать пора, обед не варен, а ты на танцах развлекаешься?! Домой, к детям!.. — Он ухватил Катю за руку и категорически потащил к гардеробу.

Киборгов дядя тем временем смекнул, что предмет его желаний, внутри которого уже наверняка проснулась «фенечка», вот-вот исчезнет с горизонта, и не мешкая поднялся на защиту своих половых интересов:

— Ты куда это, козел, телку поволок? Сокрушу, ушатаю, раздербаню, на ноль помножу!

При этом он попытался съездить обидчику по усам, но сделал это по-дилетантски неумело, со звонком. Легко уклонившись, Лоскутков в четверть силы ударил нападающего в солнечное. Того сразу скрючило, дышать стало нечем, и, посрамив родню, Терминаторов дядя уткнулся носом в затоптанную мозаику пола — скорбеть о мировой несправедливости. Местная секыорити посмотрела на рогато-воинственного мужа с одобрением и весело заржала, а тот благополучно доволок свою заместительницу до выхода и с криком:

«Шалава, домой!» — повел ее к стоявшему неподалеку эгидовскому «рафику».

Как у моей сладкой

Были неполадки,

Так в духовке мы сушили

Ейные прокладки.

Истомленный маревом салона и ничегонеделанием, Кефирыч напевал себе под нос, разгадывая кроссворд «Для женщин», Пахомов с Наташей играли в шашки и прибытию начальства обрадовались, — значит, скоро их черед идти парой на дискотеку.

— Вот, Осаф Александрович! — Улыбнувшись, Катя поднесла Дубинину, вникавшему в секреты разведения ханориков, добытую отраву, и тот, смачно крякнув, убрал ее в специально помеченный пакетик. За сегодняшнюю ночь это был уже третий.

Скоро в микроавтобусе объявился Плещеев и, отчаянно пытаясь забыть шевелившуюся в животе «Ариадну», с ходу ухватился за термос с кофе:

— Кефир… э-э… Семен Никифорович, что там у нас по плану дальше?

Кефирыч ерзанул по жалобно заскрипевшему сиденью и потянулся к висевшему через плечо портфелю, который служил ему в качестве офицерской сумки:

— Дискотека «Эдельвейс», открыта тогда-то. Здание приватизировано, собственник ТОО «Эдельвейс». Зарегистрировано тогда-то, налоги платят, на счету столько-то, наемный директор такой-то. И т.д. и т.п. — полный ажур.

— Ладно, поехали в «Эдельвейс». — Плещеев выпил кофе большим глотком и посмотрел на Игоря с Наташей: — Выше нос, гвардейцы, веселье продолжается.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

…Всему в этой жизни наступает конец. Пришел он и долготерпению сынов Израилевых, а потому в году шестьдесят шестом по Рождеству Христову вся Иудея поднялась против римского самовластия. Однако и года не миновало, как нагрянул полководец Веспасиан во главе шести легионов и овладел Галилеей, а предводитель повстанцев Иосиф Бен Меттафий, да будет он проклят в веках, перешел на сторону врага и, назвавшись Иосифом Флавием, принял римское гражданство. А земля Иудейская наполнилась слезами и плачем, только в одном городе Цезария мучительно погибли двадцать тысяч граждан, а по дороге на Вифлеем крестов с распятыми стояло во множестве.

Трудно представить даже, насколько тяжела смерть подобная. Вначале человека бичевали так, что после пятого удара уже не брызги крови, а куски мяса летели во все стороны. Затем ему на плечи кидали бремя перекладины и прибивали к ней руки гвоздями, и не допусти. Господи, чтобы были они ржавыми. Под щелканье бичей, окрики и пинки тащил мученик свою ношу до места казни, где его поднимали наверх и крепили к вертикальному столбу. Но в таком виде казнь для палачей была неинтересна — подвешенный подобным образом не имел возможности дышать и быстро умирал от полного удушья. Поэтому-то римляне и прибивали распятым иудеям ноги, чтобы те имели точку опоры и умирали медленно, от жажды, заражения крови и палящего южного солнца. Иногда в качестве высшего милосердия казненным ломали голени, но такое случалось нечасто.

Пока сыны Израилевы мучились на крестах, четыре легиона римских во главе с Титом окружили Иерусалим, и был страшен гнев их. Подтащив передвижные башни — гелеполы — и с криком «Барра!», подобным рыку слона африканского, они овладели третьей, а потом второй стеной и спустя время ворвались в град Божий. В десятый день пятого месяца проникли они во внутреннюю часть храма Господня и сожгли его, унеся все ценное из святая святых. Однако была это малая талика из того, что веками собиралось с бережением во славу благочестия иудейского. Левит Овид, дальний потомок Аарона, через правнука его Финиеса на своем смертном одре поведал, что золотая и серебряная утварь, а также все прочее во множестве было сокрыто от римлян в Соломоновых конюшнях, кои размещались под древним храмом. Будто бы находилось все добро в двадцати четырех кучах, а главное, там же хранились знаки достоинства иудейского — пять каменьев из дюжины, бывших на наперснике первосвященника и собранных левитами за века…

Дальше страницы были вырваны с корнем, и, вздохнув, Снегирев вернулся к реалиям жизни. Достал сотовую трубку и, подмигнув Рексу, принялся звонить Кольчугину.

— Слушаю. — Голос того энтузиазма не выражал, и Снегирев улыбнулся:

— Здравствуй, Кирилл, как самочувствие?

— А, Алексеич, привет. Слушай, извини за вчерашнее — нажрался как свинья. Машину-то хоть тебе сделали? — Чувствовалось, что на душе и в желудке у него Тяжко.

— Ерунда, с каждым случается. — Снегирев вдруг поймал себя на мысли, что лично с ним такое не случается, и направил разговор в другое русло: — Нужны фотографии твоей сестры и ее подружки. Желательно цветные, сможешь раздобыть?

— Конечно. — Кольчугинский голос прямо-таки заискрился надеждой, и он поспешно добавил: — Завтра утром будут.

— Ну и чудесно, заеду. — Снегирев отключился и взялся было за книгу по новой, как раздался зуммер и на штучном сотовом чуде загорелась багровая кнопка без надписи. После нажатия на нее в эфире что-то щелкнуло, и раздался неожиданно близкий, отлично слышимый голос Резникова:

— Приветствую, дорогой друг. Нам бы увидеться…

— Здравствуй, Иван батькович. — Снегирев представил, как скрипит под инвалидным креслом пол, и почему-то ощутил крепкие мускулы своих ног в тренировочных штанах. — Пообщаться невредно. Если не горит, буду часа через полтора.

В это время в трубке что-то грохнуло, и, прокомментировав ситуацию:

— У меня не очень, а вот сковородка горит ясным пламенем, — Резников заверил: — Жду.

— Вот и ладно. — Снегирев отключился и, убрав трубку в карман куртки, принялся собираться.

Через минуту он уже бодро шагал на стоянку и в душе поздравлял себя, что догадался одеться потеплее — вчерашняя оттепель обернулась арктическим холодом, было ветрено, неуютно и очень скользко. За ночь «мышастая» обросла ледовой коростой, и, включив обогреватель на всю катушку, Снегирев начал скребком сражаться со стихией.

Наконец лобовое стекло оттаяло и прояснилось, салон нагрелся, и, плавно тронувшись с места, «Нива» покатила к Неве.

Даже и на четырех ведущих езда удовольствия не доставляла. Проезжая часть представляла собой натуральный каток, на перекрестках общались, большей частью по матери, неразминувшиеся, а в Лахте на гаишном КПП менты играли в казаки-разбойники — шмонали все машины подряд, видимо надеясь, что количество перейдет в качество. Причем творили беспредел крайне непрофессионально, без зеркал, позволяющих взглянуть под порожек. Глянув на убогие ухищрения борцов с преступностью, Снегирев покачал головой: «Какая держава, такие и стражи».

Когда дошел черед до него самого, он с легким сердцем представил машину к досмотру. Как гласит народная мудрость, в автомобиле киллера фиг ли что найдешь.

Наконец, преодолев непогоду, скользкую дорогу и все прочее, Снегирев миновал указатель «Лисий Нос» и, ломая хрусталь наледи, двинулся вдоль обшарпанных деревянных строений. Тявкали собаки, дымы над крышами стояли столбом — к морозу, а кое-где воображение поражали дворцы новых русских. Вечерело.

Оставив «Ниву» под загоревшимся фонарем, Снегирев свернул в проселок, но прежде чем толкнуть калитку в давно не крашенном заборе, он приложил к губам свисток. Звук его был не слышен, но злобное рычание во дворе сразу же смолкло. Огромный исландский волкодав принялся дружелюбно делать хвостом отмашку — проходите, не трону.