Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин - Джон Толкин

– Разве что мудрый совет удержит тебя, – произнес Тингол.

– И каков же совет твой, государь? – спросил Турин.

– Взрослым мужем кажешься ты – и ростом, и статью; во истину, более, чем многие иные, – отвечал Тингол, – и все же еще не вполне возмужал ты. А до тех пор должно тебе набраться терпения, испытать и закалить свою силу. Вот тогда, верно, и впрямь настанет час вспомнить о своей родне; однако ж мало надежды на то, что один-единственный смертный сможет сделать больше в борьбе против Темного Властелина, кроме как посодействовать обороне эльфийских владык, покуда стоит она.

– Родич мой Берен сделал больше, – отозвался Турин.

– Берен – и Лутиэн, – промолвила Мелиан. – Одна ко чрезмерно дерзок ты, говоря так с отцом Лутиэн. Сдается мне, не столь высок твой жребий, о Турин, сын Морвен, хотя и наделен ты великими задатками, и судьба твоя переплетена с судьбой эльфийского народа, к добру или к худу. Берегись самого себя, дабы не случилось беды. – И, помолчав, обратилась она к нему снова, говоря: – Ступай же ныне, приемный сын, и послушайся совета короля. Так оно неизменно мудрее, нежели поступить по-своему. Однако ж не думаю, что, возмужав, долго пробудешь ты с нами в Дориате. Если в грядущие дни вспомнишь ты слова Мелиан, так себе во благо; опасайся и жара, и холода своего сердца и научись терпению, коли сможешь.

И поклонился им Турин, и ушел. Вскорости после того надел он Драконий Шлем, и вооружился, и отправился на северные границы, и примкнул к эльфийским воинам, что неустанно сражались там с орками и прочими прислужниками и тварями Моргота. Так, едва лишь минуло его отрочество, Турин испытал на деле свою силу и храбрость; и памятуя об обидах родни своей, неизменно бывал он первым в дерзких деяниях, и не раз бывал ранен копьем, и стрелой, и кривыми клинками орков.

Но судьба хранила его от гибели; и прошел по лесам слух, будто вновь объявился Драконий Шлем Дор-ломина, и разнеслась о том молва далеко за пределами Дориата. Многие дивились тому, говоря:

– Может ли дух человека вернуться из мертвых; или Хурин Хитлумский в самом деле бежал из Адовых подземелий?

В ту пору среди приграничной стражи один только Белег Могучий Лук превосходил Турина ратной доблестью; и Белег с Турином делили все опасности и вместе скитались по лесной глуши из конца в конец.

Так прошло три года; за это время нечасто объявлялся Турин в чертогах Тингола; и более не заботился о том, как выглядит и во что одет – волосы его были нечесаны, а кольчуга и прикрывающий ее серый плащ видали лучшие дни. Но на третье лето после ухода Турина, когда сравнялось ему двадцать, вышло так, что захотелось ему отдохнуть и понадобилась помощь кузнецов – починить оружие и доспехи; и вот нежданно-негаданно вернулся он в Менегрот и как-то вечером явился в пиршественный зал. Тингола там не случилось – в разгар лета в радость ему было бродить по зеленым лесам вместе с Мелиан. Турин уселся куда придется, ибо устал с дороги и размышлял о своем; и по несчастливой случайности выбрал себе место за столом среди старейшин королевства, там, где сиживал обычно Саэрос. Припоздавший же Саэрос разгневался, полагая, что Турин поступил так из гордыни и с намерением оскорбить его; и отнюдь не утих его гнев, когда сидевшие там и не подумали упрекнуть Турина, но приветили как равного.

Потому поначалу Саэрос сделал вид, будто нимало не возражает, и сел на другое место, напротив Турина.

– Воистину нечасто приграничный страж оказывает нам честь своим обществом, – промолвил он, – и охотно уступаю я привычное место ради возможности перемолвиться с ним словом.

Турин же, что в ту пору беседовал с Маблунгом Охотником, встать не встал и ограничился коротким:

– Благодарствую.

И принялся Саэрос донимать его вопросами про вести с границ и про деяния его в глуши, но хотя учтивыми казались слова его, в голосе явственно звучала насмешка. Надоело это Турину, и оглянулся он по сторонам, и ощутил горький вкус изгнания; и невзирая на яркий свет и смех эльфийских чертогов, мысли его обратились к Белегу и лесной жизни, а затем – еще дальше, к Морвен, что осталась в Дор-ломине, в отчем доме; и нахмурился он, помрачнев, и ничего не ответил Саэросу. Саэрос же, решив, что хмурый взгляд обращен к нему, не сдержал гнева; достал он золотой гребень и швырнул его на стол перед Турином, восклицая:

– Ты, человек из Хитлума, надо думать, пришел к столу в спешке, так что драный плащ извинителен; но почто волосы твои спутаны, как ежевичные заросли? Верно, кабы нечесаные космы не закрывали твоих ушей, ты бы лучше слышал, что говорят тебе.

Турин молча повернулся к Саэросу, и в темных глазах его блеснул металл. Саэрос же не внял предостережению и, в свой черед одарив Турина презрительным взглядом, бросил во всеуслышание:

– Ежели мужи Хитлума столь свирепы и дики, то каковы женщины той земли? Верно, бегают они по лесам, точно лани, одетые лишь в плащ из собственных волос?

И схватил Турин кубок, и швырнул его в лицо Саэросу, и тот опрокинулся назад и сильно расшибся. Турин же выхватил меч и бросился бы на него, но удержал его Маблунг. Тогда поднялся Саэрос, и сплюнул кровь на стол, и выговорил, как мог, разбитыми губами:

– Как долго станем мы привечать тут этого невежу? Кто нынче распоряжается в зале? Закон короля суров к тем, кто чинит урон его подданным под сенью чертога; обнажившего же клинок самый мягкий приговор объявит вне закона. За пределами дворца я бы ответил тебе, Лесной дикарь!

Но, увидев на столе кровь, Турин разом остыл, пожав плечами, высвободился из рук Маблунга и ушел из чертога, не говоря ни слова.

И молвил Маблунг Саэросу:

– Что нынче неймется тебе? В этом несчастье тебя почитаю я виновным; и, верно, королевский закон сочтет, что разбитые губы – справедливое воздаяние за насмешку.

– Ежели щенок недоволен, пусть несет обиду на суд короля, – отвечал Саэрос. – Но обнажать здесь мечи никому не дозволено. За пределами чертога, коли дерзнет он угрожать мне оружием, я убью его.

– Как бы наоборот не вышло, – молвил Маблунг. – Но кто бы из вас ни погиб, недоброе то будет деяние, такое больше пристало Ангбанду, нежели Дориату, и повлечет оно за собою новое зло. Воистину чувствую я, будто тень Севера коснулась нас нынче вечером. Остерегись, Саэрос, как бы в гордыне твоей не случилось тебе исполнять волю Моргота, и помни, что ты – из народа эльдар.

– Я о том не забываю, – отозвался Саэрос, но гнев его не утих, и всю ночь распалялась его злость, питая обиду.

Поутру Саэрос подстерег Турина, когда тот спозаранку покинул Менегрот, вознамерившись вернуться к границам. Недалеко ушел он, когда Саэрос напал на него сзади с обнаженным мечом и при щите. Однако Турин, привыкший в глуши к бдительности, заметил его краем глаза и, отскочив в сторону, мгновенно выхватил меч и обрушился на врага.

– Морвен! – воскликнул он. – Теперь-то обидчик твой поплатится за свои насмешки!

И рассек он Саэросов щит, и сразились они, и засверкали клинки. Но Турин прошел суровую школу и ловкостью ныне не уступал любому эльфу, а вот силой обладал куда большей. Очень скоро одержал он верх и ранил Саэроса в правую руку, и тот оказался в его власти. И наступил Турин на меч, выпавший из руки Саэроса.

– Саэрос, – промолвил он, – долгая пробежка предстоит тебе, а от одежды одна только помеха; довольствуйся собственными волосами.

И резко швырнув его наземь, он раздел противника, и устрашился Саэрос, почувствовав, сколь велика сила Турина. Турин же позволил ему подняться – и закричал:

– Беги же, беги, глумливый насмешник над женщинами! Беги! А уступишь в проворстве оленю, так я подгоню тебя сзади.

И приставил Турин острие меча к его ягодицам, и тот кинулся в леса, в ужасе зовя на помощь; но Турин неотступно следовал за ним как гончая, и куда бы Саэрос ни побежал, куда бы ни свернул он, всегда сзади оказывался меч, подгоняя его вперед.

На вопли Саэроса сбежались многие другие и поспешили вдогонку, но лишь самые проворные смогли поравняться с бегущими. Первым подоспел Маблунг, весьма встревоженный, ибо, хотя порицал Саэроса за насмешки, «злоба, пробудившася утром, еще до ночи обернется радостью Моргота»; и, более того, прискорбным делом почиталось самовольно позорить и унижать кого-либо из эльфийского народа, не представив дела на суд. Никто в ту пору не знал, что Саэрос первым напал на Турина, замыслив убить его.

– Стой, Турин, стой! – кричал Маблунг. – Орочья это работа!

– Орочья работа была прежде; а теперь всего лишь орочьи игры, – откликнулся Турин. До того как Маблунг заговорил, он уже собирался отпустить Саэроса, но теперь с криком кинулся на него снова, а Саэрос, уже отчаявшись обрести помощь и полагая, что смерть близка, бежал куда глаза глядят, пока не оказался вдруг на обрыве: здесь, на дне глубокой расселины, тек ручей, питавший Эсгалдуин, и торчали из воды высокие камни; в этом месте олень перескочил бы с одной стороны на другую. Ослепленный ужасом Саэрос прыгнул – но не удержался на противоположном склоне, и с криком сорвался на зад, и разбился о громадный камень в воде. Так закончилась жизнь его в Дориате; и нескоро выпустит его Мандос.