Кукушата Мидвича - Джон Уиндем

Зеллаби замолчал, сокрушенно качая головой.

— Обидно, что мы почти ничего не можем предпринять. Я думал, ей станет легче, если она выговорится, и даже не пытался ее остановить. Но если вы можете поговорить с ней, успокоить, я был бы несказанно рад. Результаты всех анализов прекрасные, и ей об этом известно, но вот вбила себе в голову эти глупости…

— Увы, — сказал доктор, хотя насчет анализов вы совершенно правы. Не знаю, что бы я делал, будь что-то не в порядке. Не беспокойтесь, я побеседую с миссис Зеллаби, и все будет хорошо.

Через неделю стало ясно, что осторожное предсказание Уиллерса было лишь бледной тенью реальности. Напряженность возрастала и всё более явственно ощущалась день ото дня. Энтузиазм Объединенного фронта Мидвича несколько иссяк. Тяжкая ноша всеобщей тревоги угнетала мистера Либоди, хотя он делал все возможное: организовал ежедневный медицинский осмотр, без устали разъезжал от одной пациентки к другой, подбадривая каждую, как мог.

— «Недооценка опасности — уже опасность», — как говорил один мой знакомый с пороховой фабрики, — мистер Зеллаби был исполнен беспокойства, — я почти физически чувствую, что в любую минуту может случиться нечто страшное и необратимое. Тем не менее нам ничего не остается, кроме как ждать и надеяться, что ничего не произойдет. Честно говоря, просто не знаю, как нам пережить оставшийся месяц.

Возникшие проблемы получили неожиданное развитие. Причиной тому стала миссис Лимб, у которой вошло в привычку совершать небольшие прогулки под присмотром мисс Латерли. Кто-то случайно опрокинул одну из молочных бутылок, выстроенных в ряд у задней стены коттеджа. Миссис Лимб наступила на нее и упала. Подруга внесла ее обратно в дом и тут же бросилась к телефону. Когда пять часов спустя машина доктора подъехала к Дому, миссис Уиллерс еще не ложилась — дожидалась супрута. Открылась дверь. Он стоял на пороге небритый и смертельно уставший. Таким ей доводилось видеть его всего раз или два за всю совместную жизнь. Она обеспокоенно схватила его за руку.

— Чарли, дорогой, ну что там?

— Извини, Милли, я немного пьян. Не обращай на меня внимания.

— Но. Чарли, ребенок… он…

— Ребенок прекрасный, понимаешь ли. Никаких oтклонений, никаких осложнений. Ни-ка-ких! Пожалуй, поэтому я и пьян. От облегчения.

— Слава богу! — миссис Уиллерс даже захлопала в ладоши.

— У него золотые глаза, — мягко улыбнулся доктор, — и он забавный. Надеюсь, никто ничего не имеет против золотых глаз?

— Что ты, дорогой. Ну конечно, нет!

— Знаешь, он само совершенство, — мечтательно произнес Уиллерс. — Никаких отклонений… Только золотые глаза.

Жена помогла ему разоблачиться и проводила в гостиную. Доктор рухнул в кресло, затем вдруг выпрямился, ошалело озираясь по сторонам.

— Как глупо, а! — сказал он. — Вся эта паника, хлопоты… А он безупречен… Я… я… — и он неожиданно разрыдался.

Миссис Уиллерс опустилась рядом и нежно обняла мужа.

— Ну, ну, родной мой, все уже позади, — она повернула его к себе и крепко поцеловала.

— Он ведь мог родиться черным, желтым или зеленым, как мартышка. К черту анализы — мы же с этим еще не сталкивались! Он мог… Чёрт!.. А родился замечательный мальчуган. Если все женщины Мидвича последуют за миссис Лимб, я поставлю ей икону в церкви.

— Хорошо, дорогой. Только не тревожься больше так сильно. Ты ведь сам сказал, что он безупречен.

Уиллерс утвердительно кивнул.

— Ну да, безупречен, — повторил он и вновь кивнул. — Только вот золотые глаза. Прекрасные золотые глаза. Безупречно золотые… О, боже, как я устал, Милли!

Ровно месяц спустя Гордон Зеллаби мерял широкими шагами комнату ожидания Трейнского роддома. Он расхаживал так достаточно долго, пока не понял, что нужно пересилить себя, сесть и успокоиться. В его годы подобное поведение выглядит смешным, — сказал он себе. Конечно, для молодого человека вполне естественно так вести себя, но… он больше не молод. Сейчас он чувствовал себя вдвое старше, чем год назад. Однако, когда через десять минут вошла сестра, она обнаружила его по-прежнему мечущимся из угла в угол.

— Мистер Зеллаби, все в порядке, — сказала она. — У вас мальчик, и миссис Зеллаби велела передать, что у него ваш нос.

12. Праздник урожая

Прекрасным июльским утром Гордон Зеллаби встретил маленькую семейную процессию, направляющуюся из церкви. В центре ее была девчушка с запеленутым ребенком на руках. Она была почти школьницей и выглядела слишком юной для матери. Зеллаби лучезарно улыбнулся, и все улыбнулись ему в ответ. Но когда они прошли, взгляд его, устремленный вослед, был исполнен грусти.

Когда Зеллаби ступил на церковный двор, навстречу ему вышел викарий.

— Приветствую вас, мистер Либоди. Все еще поете на крестинах? — в тоне Зеллаби было больше утвердительных интонаций, нежели вопросительных. Викарий чуть улыбнулся:

— Уже легче. Осталось всего двое или трое.

Они неторопливо зашагали по тропинке.

— Крестили всех без исключения?

— Почти. Должен признаться, я не ожидал подобного единодушия. Тем не менее, я очень рад. — Он помолчал. немного. — Вот эта молоденькая Мэри Христин. Она выбрала имя «Теодора»[1]. Прекрасное имя, не правда ли?

— Конечно, — кивнул Зеллаби. — А знаете, доктор, помимо всего прочего они выражают этим свое признание вам.

Мистер Либоди выглядел польщенным.

— Не мне одному. В том, что Мэри нарекла свое дитя «Даром божьим», вместо того, чтобы стыдиться его — заслуга всей деревни.

— Совместный труд хорошей команды во главе с прекрасным капитаном — миссис Зеллаби.

Некоторое время они шествовали молча, затем Зеллаби сказал:

— Однако факт остается фактом, как бы оптимистично девочка это не воспринимала. У нее похитили отрочество. Из ребенка она сразу превратилась во взрослую женщину. По-моему, это печально. Ей даже не дали возможности расправить крылья. Время поэзии и романтики для нее прошло, не начавшись. Когда-нибудь она будет грустить об этом.

— Возможно, кто-то с вами и согласится, но я смотрю на это иначе. Романтики сейчас все меньше, но дело не только в этом. Сегодня в людях больше энергии и трезвого взгляда на жизнь, и тот переход, о котором вы говорите, для них гораздо проще, чем в наши времена.

— Полагаю, вы правы. Всю свою жизнь я жалел слишком юных матерей. И с удивительным постоянством почти все они доказывали мне, что это их нисколько не волнует.

— Правда, есть и такие, по отношению к которым я бы назвал все происшедшее скорее благом.

— Безусловно. Я только что заглянул к мисс Огл. Она еще немножко растеряна, но явно довольна. Ведет себя так, будто сотворила некое чудо, сама не ведая как.

Он помолчал и продолжил:

— Моя жена сказала, что через пару дней возвращается миссис Либоди. Мы очень рады это слышать.

— Да, врачи удовлетворены ее состоянием.

— А как ребенок?

— О, с ним все в порядке, — отвечал викарий с легкой грустью, — она его обожает.

Он остановился у садовой калитки.

— А что с мисс Фоуршем? — спросил Зеллаби.

— Она очень занята. Все еще пребывает в убеждении, что щенки куда интереснее детей, но публично это мнение уже не решается высказывать.

— Что ж, после сражения все утихает, — философски изрек Зеллаби.

— После сражения да. Но сражение — лишь кульминация борьбы. А бороться еще предстоит немало.

Зеллаби внимательно посмотрел на него, и мистер Либоди продолжал:

— Кто они, эти дети? В их золотых глазах есть что-то странное, они… — он поколебался и добавил, — вряд ли это является формой контакта. Скорее я склоняюсь ко мнению, что это какая-то проверка.

— Кого? И кем?

Викарий покачал головой.

— Возможно, мы никогда этого не узнаем. Видимо, первый тест мы уже прошли. Мы ведь можем отвергнуть вмешательство и… избавиться от детей, но поступили иначе.

— Будем надеяться, что мы поступили правильно, — после продолжительной паузы сказал Зеллаби, — знать бы только, как нам действовать дальше.

На том они и расстались. Либоди намеревался проведать кого-то, а Зеллаби отправился гулять дальше. Почти тотчас же он встретил мисс Бринкман. Она поспешно толкала перед собой коляску с ребенком. Внезапно она остановилась как вкопанная, обеспокоенно глядя на свое чадо. Затем извлекла ребенка из коляски, присела на ступени Военного Мемориала и, расстегнув блузку, принялась кормить его грудью. Зеллаби некоторое время наблюдал за ней, потом шагнул навстречу. Приблизившись, он вежливо приподнял шляпу. Мисс Бринкман раздраженно взглянула на него, покраснела, но кормления не прервала.

Она заговорила, словно защищаясь:

— Мое поведение естественно, не так ли?

— Конечно, — заверил ее Зеллаби.

— А раз так, уходите! — сказала она и заплакала.

Зеллаби медлил.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Можете — уходите. Или вы считаете, что мне доставляет удовольствие чувствовать себя выставочным экспонатом?