Демогоргон - Брайан Ламли

— Ты неплохо выглядишь, отец, — солгал он. — Почти так же, как в тот день, когда мы с тобой расстались.

— Ха! — воскликнул явно польщенный отец. Но в то же время сам он считал себя не в праве солгать сыну: — Хотел бы я сказать то же самое и про тебя, Дими. Но твои волосы! Они совершенно седые. Похоже, трудные у тебя были времена, сынок.

— Трудные? О, да, трудностей мне пришлось пережить немало. Но поседел я вовсе не от этого. В этом виновата та история, что приключилась со мной в Израиле, в развалинах древнего города на берегу Галилейского озера. — Он помрачнел и нахмурился.

— Что такое, сынок?

— Отец, поначалу — когда ты только появился в комнате — я не очень внимательно тебя слушал. Но, помнится, ты упомянул о каком-то знамении и еще о человеке, якобы знавшим меня еще по Израилю. Кто он? Кажется, ты даже назвал его по имени…

— Хумени. Его зовут Джордж Хумени. По-моему он армянин. Хотя имя у него довольно странное. Я знаком с большинством армян в Ларнаке, но никто из них не носит фамилию Хумени. А этот человек говорит, что приехал сюда отдыхать — загорать и купаться. Он очень богат — это точно, потому что привез с собой троих слуг. И, к тому же, очень стар. Хотя, впрочем, может быть и нет, я не уверен…

Димитриос снова нахмурился — у него появлялось все больше поводов для подозрений. — А какое этот Хумени имеет отношение к тебе?

Его отец пожал плечами.

— Он живет на нашей вилле на побережье. Снял ее на десять дней. А поселился всего пару дней назад. До него там жила чудная семья одного английского мичмана из гарнизона в Дхекелии, но месяц назад они уехали в Германию. Через несколько недель туда должна въехать другая английская семья, но пока дом пустовал… — он снова пожал плечами, — … а этот Хумени предложил хорошие деньги.

Упомянутая Костасом «вилла» на самом деле была просто вторым домом, который он в свое время построил на берегу моря в уединенном местечке между Ларнакой и Дхекелией, просторное жилище, куда он собирался переехать, оставив дом в Ларнаке сыну когда и если тот обзаведется женой. Но после того как Димитриос был вынужден бежать с острова, старик начал сдавать дом в аренду и сдавал вот уже без малого двадцать лет. Дочерям он был не нужен — они обе вышли замуж за людей, имеющих собственные дома.

— Значит, говоришь, Хумени, — Димитриос, все еще хмурясь, задумчиво потер нос. — И он утвердает, что знал меня в Израиле под моим настоящим греческим именем? Это маловероятно. Лично я что-то не помню никого по фамилии Хумени. Честно говоря, я вообще не припоминаю никаких знакомых армян!

Старик засопел.

— Может он это так… разговор поддержать. По крайней мере, он вроде бы ничего не знает ни о тебе, ни о твоих проблемах, а уж я, поверь, ни за что бы ему ничего не рассказал. В принципе, он и не спрашивал. Да и с чего бы?

"Действительно, с чего бы? Но, с другой стороны… "

— Значит, Хумени, — снова задумчиво повторил Димитриос. Ноздри его тревожно раздувались, как бывало всегда, когда он вдруг встречался с чем-либо подозрительным. — Джордж Хумени, хммм! А как он выглядит?

— Выглядит? Понятия не имею. Мы договаривались по телефону. Он звонил мне из Никозии. А на следующий день приехал на взятой напрокат машине. Я встречал его на вилле, но слуги так быстро провели его в дом, что я толком и разглядеть его не успел. А потом один из слуг вышел, передал мне деньги, на том дело и кончилось.

— Тогда почему же в разговоре вдруг всплыло мое имя? — настаивал Димитриос.

— Да просто когда мы начали говорить по телефону, он упомянул, что знал одного Каструни в Израиле. — Старик явно начал испытывать нетерпение от всех этих вопросов. — Слушай, Дими, а в чем дело?

Его сын медленно покачал головой.

— Сам не знаю. Просто мне это показалось забавным, вот и все. Наверное я стал чересчур подозрительным. — Он постарался отогнать тревожные мысли, и, чтобы не волновать отца, улыбнулся. — Кстати, а как поживает твоя вилла? Ты приглядываешь за ней?

— Каждый год, до наступления настоящей жары, я езжу туда и делаю всякий мелкий ремонт. Там подкрашу, там приколочу что-нибудь. Вилла всегда была удачным вложением денег, поэтому я стараюсь содержать ее в порядке.

— Насколько я помню, она была достроена как раз в то лето, когда со мной… когда случилась беда. Я помню еще любил ходить туда и смотреть как ее строят.

Там под плоской крышей было пространство куда можно было заползти. Иногда после рыбалки я залезал туда, укладывался и долго-долго смотрел на море, а порой там и засыпал! Очень она мне нравилась. Я был горд тем, что у моего отца целых два дома и страшно завидовал тебе — ведь когда я женюсь, ты будешь жить на вилле, а сам я останусь в этом старом доме. — Он рассмеялся, хотя и довольно горько.

— А теперь? Чего бы я теперь не дал за возможность провести последние двадцать лет здесь — в этой крошечной хибарке!

На глазах его отца стояли слезы. Слова Дими пробудили старые воспоминания.

Старший Каструни хотел было что-то ответить, но из горла его вырвалось только громкое рыдание. Наконец он кивнул.

— Чего бы не дал ты! Чего бы не дал я! Но слишком поздно — сделанного не воротишь.

Димитриос, чтобы хоть немного его утешить, решил сменить тему.

— Отец, давай лучше посидим за столом, немного выпьем и обсудим наши планы насчет Троодоса. Я уйду прямо сегодня, но только с наступлением темноты. Не волнуйся, в Ларнаке я не останусь — отправлюсь туда, где меня никто не знает. Но уйти все равно придется — нужно кое с кем повидаться и уладить пару дел.

— Кое с кем? Пару дел?

— Просто дела, отец. Ничего особенного. Я научился быть очень осторожным.

Да и потом к утру я все равно вернусь.

— Но…

— Просто доверься мне.

С этой просьбой старику оставалось только согласиться.

Когда на Кипр опускается ночь, это похоже на щелчок выключателя. Вместо яркой небесной голубизны с одной лишь темной полоской моря на горизонте вдруг воцаряется испещренная блестками звезд тьма — и все это происходит за какие-то считанные минуты. Стрекот вездесущих цикад внезапно обретает особенную отчетливость и характерный ритм, будто исполняясь какого-то тайного смысла и начиная напоминать звучащую в ночной духоте загадочную морзянку насекомых.

Именно эта, вдруг ставшая неожиданно громкой и отчетливой, песнь цикад, да еще приглушенные покровом ночи прочие звуки, пробудили Димитриоса Каструни ото сна в знакомой с детства спальне ларнакского дома его отца. Но, в основном, он проснулся из-за цикад. Именно их пронзительный стрекот, напоминающий шкворчание жира на огне, внезапно бросил его в пот, солеными каплями выступивший на теле. Насекомые всегда так действовали на него… с некоторых пор. С тех пор, как он стал свидетелем неких событий в Израиле. Он еще мог выносить насекомых по одному, но в больших количествах — когда начинало казаться, что они объединены какой-то странной единой целью или задачей — насекомые были для него невыносимы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});